Почему минусинские власти тормозят установку памятной доски Шадрину Афанасию Артемьевичу?

Этот вопрос хотелось бы задать главе Минусинска Первухину Андрею Олеговичу.

Проект «Наследие Красноярского края», посвящённый жителям региона, стартовал в 2014 году.В память о наших известных земляках в городах и сёлах региона устанавливают мемориальные знаки. Каждый памятный знак содержит QR-код, который переадресует всех, кто им воспользуется на именную страницу о человеке на официальном портале Красноярского края.

Курирует этот проект Министерство культуры Красноярского края совместно с КГАУК «Дом искусств».

Еще в 2017 году Красноярским краевым отделением Союза журналистов России в администрацию края было направлены предложения об установке памятных знаков шести известным журналистам, внёсшим большой вклад в развитие средств массовой информации нашего края. Вот их список:

1.  Дубков Валентин Федорович (Красноярск) — редактор газеты «Красноярский рабочий» с 1949 – 1974 года. Самый известный редактор этой газеты. При Дубкове  тираж «Красраба» вырос до 230 тысяч экземпляров. Создал прекрасный коллектив. При нем газета была удостоена  Ордена Трудового Красного Знамени. Годы жизни  1908-1990 г.г. Адрес. г. Красноярск, ул. Мира, 100.

• Колесников Леонид Степанович (Красноярск)  -самый  известный и популярный  диктор  Краевого радио с 1948 по 1990 г.г. (проводного). Участник Великой Отечественной войны. Диктор высшей категории, награжден почетной грамотой Гостелералио. Заслуженный работник культуры России. Годы жизни 1924 -2003 г.г. Адрес: г. Красноярск, ул. Ленина, 137, кв. 29 (проживал с 1960 по 2003) 

• Крыштопа Николай Савельевич (Канск), участник войны, журналист, более 30 лет был редактором газеты «Власть Советов» (Канск), краевед. Награжден орденами и медалями. Годы жизни – 1923-2016 г.г. Адрес. Г. Канск, ул. Горького, дом 43, кВ. 65.
• Шадрин Афанасий Артемьевич (Красноярск, Минусинск) Краевед, журналист. Ветеран Великой Отечественной войны. Проработал в газете «Красноярский рабочий почти 75 лет.  Заслуженный работник культуры РСФСР (1975). Умер в Минусинске в 2012 году. Годы жизни – 1918-2012 г.г.   Адрес. Г. Минусинск, ул. Гоголя, дом. 60, кв. 22.
• Луговой Василий Тихонович (Шушенское) – участник Великой Отечетвенной войны. Был редактором районных газет: («Победа» Нижне-Ингашского района), («Победа социализма» Ужурского района). С 1965 по 1983 г.г.  году был  редактором газеты «Ленинская искра» Шушенского района. Заслуженный работник культуры РСФСР, Отличник печати. Годы жизни – 1923-2015г.г.   Адрес. Шушенское, 2 мкр, д. 37, кВ. 4
• Алферьев Вадим Семенович (Красноярск). Корреспондент «Сегодняшней газеты» Убит в 30 лет в результате заказного убийства после разоблачительных статей, опубликованных в газете. Годы жизни 1965 – 1995 г.г. Адрес. Г. Красноярск, ул. Дубровинского 106, кв. 19

За это время было установлено четыре памятных доски: Дубкову Валентину Федоровичу, Колесникову Леониду Степановичу, Крыштопе Николаю Савельевичу, Луговому Василию Тихоновичу.

Проблема с установкой памятной доски Шадрину Афанасию Артемьевичу не решается из -за волокиты минусинских чиновников.

Как нам пояснили в Доме искусств, все документы давно собраны и поданы в Администрацию города Минусинска. Но воз и ныне там.

В 2018 году исполнилось 100 лет со дня рождения журналиста Шадрина. https://vtruda.ru/news/ego-zhizn-simvol-epokhi/

Однако, памятной доски его так и не удостоили. Прочтите информацию об этом человеке, неужели из-за бюрократии минусинских чиновников и в 2023 году не будет установлен памятный знак журналисту?

Шадрин Афанасий Артемьевич (Красноярск, Минусинск) Краевед, журналист. Ветеран Великой Отечественной войны. Проработал в газете «Красноярский рабочий почти 75 лет.  Заслуженный работник культуры РСФСР (1975). Умер в Минусинске в 2012 году. Годы жизни – 1918-2012 г.г.   Адрес. Г. Минусинск, ул. Гоголя, дом. 60, кв. 22.

Афанасий Шадрин проработал в старейшей газете края почти 75 лет, воспитав не одно поколение журналистов и литераторов.

Краевед, журналист. Ветеран Великой Отечественной войны. Заслуженный работник культуры РСФСР (1975). Член Союза журналистов СССР.

Афанасий Шадрин родился в Идринской волости Минусинского уезда Енисейской губернии в 1918 г. Умер в 2012 г. в Минусинске. Окончил школу ФЗУ (1934).

После школы ФЗУ юного Афанасия Шадрина отправили работать на Туркестано-Сибирскую магистраль. Однако он не утратил своего увлечения чтением и историей родного края. Уже в 1937 г. 19-летний Шадрин поступил на должность литературного сотрудника газеты «Советская Хакасия», начал писать для «Красноярского рабочего». В 1938 г. он был призван на военную службу и провел в армии восемь лет — до 1946 г., не оставляя при этом занятий журналистикой.

После демобилизации Афанасий Шадрин вернулся в редакцию «Красноярского рабочего». Поработав недолго, он уехал в Новосибирскую партшколу, а после ее окончания три года работал главным редактором газеты «Советский Таймыр». В 1951 г. его вновь приняли в «Красноярский рабочий». Всего Афанасий Шадрин проработал в старейшей газете края почти 75 лет, воспитав не одно поколение журналистов и литераторов. Именно Шадрин, часто бывавший на юге края, помог поступить в Красноярский пединститут своему ровеснику, будущему поэту-фронтовику Георгию Суворову. О своей службе в «Красноярском рабочем» и о родном крае Афанасий Шадрин написал несколько книг, посвящая главы коллегам, масштабным стройкам XX в. на территории региона, творческим командировкам и героям репортажей. В 1975 г. Афанасий Шадрин получил звание заслуженного работника культуры РСФСР.

«Неугомонный и дотошный, Афанасий Шадрин проработал собкором во многих районах Красноярского края. Особенно охотно писал на темы экономики, в сельском хозяйстве разбирался не хуже иного агронома. К примеру, в „Красноярском рабочем“ и в центральной печати он поднял важный вопрос об использовании в предгорьях Саян альпийских лугов. Невзирая на лица и чины, он публиковал критические корреспонденции, набивал себе шишек, дважды „вылетал“ из партии… Но — выстоял!» — из воспоминаний ветерана красноярской журналистики К. Ф. Попова.

В 1987 г. Афанасий Шадрин возглавил клуб «Краевед» и руководил им в течение 22 лет. Также он являлся председателем Минусинского историко-родословного общества.

Афанасий Шадрин значительную часть своей жизни провел в поездках, часто работал в Красноярске, но дом, где он жил со своей семьей, находился в Минусинске. Супруга А. А. Шадрина Ирина Ефимовна тоже была журналисткой, увлекалась театром и написала книгу «Имен связующая нить», посвященную истории Минусинского драматического театра. Вместе они воспитали двоих детей.

До сих пор не установлена памятная доска и Вадиму Алферьеву, журналисту -расследователю, зверски убитому в подъезде дома №106 по улице Дубровинского. По какой причине не установлена памятная доска мы расскажем в следующем материале.

Неизданная повесть (продолжение 6)

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ РУЛЕТКА

(Повесть)

Посвящается памяти Вадима Алферьева

От автора

В основу повести легли события, случившиеся в 1995-96 годах, в пору, когда нынешние тридцатилетние красноярцы были подростками. Что-то они читали об этом в старых газетах, что-то почерпнули из слухов. А о некоторых делах могут лишь догадываться, так как их до сих пор тщательно скрывают все, кто был причастен к этому.

— Значит, бригада, — Бокарев придвинул к себе распечатку и принялся просматривать её. — Но это же было давно, в конце лета.

— Давно, — согласился Мануилыч. — Тогда была надобность в таких бригадах. Потом отпала. А вот недавно снова появилась. Несколько дней назад было нападение на журналиста.

— Что? — Бокарев поднял брови. — Но я же сводки смотрю…

— А его не зарегистрировали. Журналист не пострадал, нападавшие доставлены в отдел. Что интересно: один из них — Жарков.

— А другой?

— Тот самый бывший руководитель бригады.

— Вот как! Значит, вы считаете, они снова понадобились?

— А что — случайно сошлись? В безлюдном месте, где девушка назначила парню свидание?

— Какая девушка?

— A вот теперь — главное, — Мануилыч пожевал губами. — Не знаю, как сказать… Дело в том, что «Лайма», из-за которой случился сыр-бор на Сибстроймаше, является дочерней фирмой финансово-промышленной компании «ИнфинСиб». А Жарков сейчас работает в фирме, учредителем которой тоже стал «ИнфинСиб». И девушка, что пригласила того журналиста — тоже из «ИнфинСиба». Вот такой расклад. И чтобы ты уж совсем развеселился: Артемьев незадолго до смерти стал интересоваться «ИнфинСибом», остались записи в его календаре.

— Но это ж… — Бокарев помялся, подыскивая слово. — Это не доказательство. Не факт!

— Конечно, — согласился Мануилыч. — Это не доказательство – это направление поиска. А доказательства нужно искать. Документировать. Что бригада на Сибстроймаше работала и людей избивала — факт? Вот и ищите, не мне же со своего сектора на правую сторону ехать. Что «Лайма» криминальная структура, паразитирующая на Сибстроймаше — факт? Подними материалы, посмотри, кто и по каким основаниям отказал в возбуждении уголовного дела по избиениям работяг. Ты не хуже меня знаешь, как у нас делают отказные материалы.

— Дайте мне с теми задержанными парнями поговорить? — попросил Бокарев.

— А вот этого не надо, — решительно возразил Мануилыч. — Что за мода у вас, управленцев? Отправляйся на «Лайму» с ребятами и ищи братву, что там порядки наводила. Наколку я тебе дал хорошую. Только, пожалуйста, поаккуратней. И — лучше не докладывай Шуранову. Если выгорит дело — отрапортовать всегда успеешь. Что касается этих двух — вообще забудь про них. Во-первых, я их уже отпустил, и они успокоились. Во-вторых, ты можешь подставить журналиста, потом еще та девица… Доверь мне, ладно?

Попрощавшись и уже уходя, Мануилыч остановился в дверях:

— Не забудь про Савина. Что нападение на работягу не раскрыли — не удивительно. Но вот что избиение директора металлургического завода осталось тёмным — очень интересно.

…Как и предполагал, Игорь не уложился в два съёмочных дня. И дело не в том, что трудно было собрать оркестр — оркестранты, как раз собрались вовремя. Они говорили сдержанно и внешне вроде даже скучновато, без эмоций. Но суть коротких интервью не нуждалась в эмоциях: после приказа о расформировании оркестрантам грозило выселение из гостиницы, которую им до этого оплачивала филармония. Игорь придумал хороший сюжет на финал передачи: оркестр сидит, как обычно на сцене, но без инструментов. Кто с сумкой, кто с ребенком… И медленный отъезд на пустой зал. А в это время за кадром будет звучать финал фрагмента из «Ромео и Джульетты» Прокофьева. И бурные аплодисменты за кадром — в пустом зале с сидящими на сцене в будничной одежде оркестрантами.

В общем, все шло хорошо, кроме одного: начальник управления культуры, Леонид Абрамович Сероштан, старательно избегал его. По телефону он согласился принять участие в передаче, но затем исчез. Секретарша металлическим голосом оповещала Игоря то о планёрке, то о совещании или срочном вызове шефа. В течение двух съёмочных дней Игорь то и дело заезжал с группой в управление культуры, надеясь на удачу, вдрызг переругался с секретаршей, которая, не скрывая торжества, сообщала, что Леонида Абрамовича не будет до конца дня. В последний день съёмок, когда осталось несколько небольших сюжетов, он вдруг сообразил, что неуловимый Сероштан, как все служащие, должен приходить на работу к девяти утра. Дав ему небольшую фору, Игорь в половине девятого подъехал со съёмочной группой к управлению культуры. Наказав оператору приготовить камеру, сел на скамейку в сквере возле входа в управление и стал терпеливо ждать.

Ровно к девяти из подъехавшей «Волги» вылез начальник управления культуры в ондатровой шапке, сером пальто с шалевым воротником — и не спеша направился к подъезду.

Игорь махнул рукой оператору и чиркнул себя по груди ладонью. Оператор понял — нужен поясной план. Игорь бросился наперерез Сероштану.

— Доброе утро, Леонид Абрамович!

— Здравствуйте, Игорь Васильевич, — растерянно произнес Сероштан, разглядывая нивесть откуда появившегося журналиста. — Что вы здесь делаете так рано?

— Ну, как же, Леонид Абрамович, — пристроившись с ним в ногу, зачастил Игорь, следя краем глаза, чтобы оператор поймал их в кадр. — Ваша секретарша меня игнорирует, вас разыскать невозможно, съёмки срываются. Вы же не возражали выступить с разъяснением вашей позиции. Согласитесь, выйти в эфир без вас, без позиции администрации по этому вопросу…

— Погодите, погодите, — встревожился Сероштан. — Вы что — снимаете что ли?

— Да у меня же нет микрофона, что вы беспокоитесь, — продолжал тараторить Игорь, замедляя шаг и пытаясь остановиться возле входа.

Сероштан беспокойно оглянулся и взялся за ручку:

— Нет, понимаете, обстановка изменилась… Пройдёмте в вестибюль, здесь нам будет удобнее.

Горестно вздохнув, Игорь прошел вслед за начальником управления культуры в вестибюль. Сероштан наклонился к нему, и доверительно касаясь плеча, заговорил:

— Игорь Васильевич, мы же хорошо понимаем друг друга, не так ли? Ну, что я могу сказать по этому поводу. Да, я издал приказ о расформировании оркестра. Но неужели неясно, что это не моя прихоть? Это очевидно: я так же подчиняюсь своему руководству, как вы своему. Есть решение о том, что оркестр следует расформировать. Я просто реализовал это решение.

— Чьё это решение? — полюбопытствовал Игорь, кляня себя за то, что не взял диктофона.

— Не догадываетесь? — усмехнулся Сероштан. — Или хотите, чтобы я произнёс вслух имя губернатора, а потом вы на меня сослались?

— Ну, хорошо, — согласился Игорь. — Не надо имен, ничего не надо. Но пару слов в микрофон. Приказ издали вы, об этом весь Город знает, секрета тут никакого. Вот и скажите: да, я издал приказ, потому что в таком виде оркестр не нужен Городу. И что-нибудь про перспективы.

— Ох, вы, однако, и язва, — улыбнулся Сероштан. — Нет, ничего такого я вам не скажу. Знаете почему? Пока вы терроризировали мою секретаршу, я созвонился с Михал Михалычем Ошкуровым, мы с ним обсудили проблему, и он согласился, что передача преждевременна. Она вызовет только ненужный ажиотаж, вот и всё. Как та публикация в «Евразии», это не вы её подготовили? По стилю, будто ваша рука.

— От вас ничего не скроешь, — покачал головой Игорь. — Так не будете говорить на камеру?

— Игорь Васильевич, вы что, не поняли меня? — удивился Сероштан. — Зачем я буду тратить своё время, а вы — казённую плёнку, если Михал Михалыч дал мне слово, что передача в эфир не выйдет. Понимаете, дал слово!

— Коммуниста или демократа? — поинтересовался Игорь.

— Ну, раз вы способны шутить, значит поняли. С вашего разрешения, я поднимусь к себе. Масса дел, знаете ли. Надеюсь с вами ещё не раз увидеться. Я всегда с удовольствием смотрю ваши передачи — они все такие живые, с юмором, с подтекстом. Желаю успеха. И — звоните, не стесняйтесь!

Сероштан сердечно помахал Игорю рукой и пошёл к лифту. Игорь замычал как от зубной боли, глядя на удаляющуюся от него дородную фигуру. Милиционер, сидящий на вахте за столиком, удивленно покосился на Игоря, и тот понял, что надо уходить. Оператор сидел напротив подъезда на скамейке и сосредоточенно копался в камере.

— Что случилось? — спросил Игорь, чувствуя неприятный холодок в груди.

— Ничего не понимаю, — бормотал оператор. — Аккумулятор в порядке, кинематика работает…

— Не снял, что ли? Сероштана не снял, Витя?

— Не снял, — вздохнул оператор.

— Х-хосподи, — простонал Игорь, бессильно сев на парапет.

Он сидел, бездумно глядя на дверь подъезда. Какой смысл во всех этих съёмках, если Окурок втихушку договорился с Сероштаном что передача не выйдет в эфир. Ну, снимем. Ну, отмонтируем. На просмотре Окурок скажет, что нет позиции администрации, и отправит его снова по собачьему кольцу. И ведь ничего не скажешь — отопрётся. Оба отопрутся.

— Чего снимать? — раздался голос оператора. — Заработала машинка.

Игорь поднял голову. Оператор стоял с камерой на плече.

— Заработала? Сними адресный план с наездом вон на ту табличку.

— Прямо с тобой, вот как ты сидишь?

— Прямо со мной.

Застрекотала камера, Игорь посмотрел на неё, затем отвернулся к двери. Дверь открылась, и в проёме появилась девушка. Она была одета в щеголеватую шубку тёмного меха, на голове в тон шубке кокетливо сидела меховая шапочка. Под шапочкой был повязан тёмный платок, придавая лицу девушки смиренный, почти монашеский вид. Однако, высокие, с застёжками сапоги и сумочка на длинном ремне привносили в её облик некоторую двойственность.

— Девушку брать в кадр? — донёсся до него голос оператора.

— Бери, — махнул рукой Игорь, продолжая разглядывать её.

Девушка испуганно взглянула на камеру, затем на Игоря, сумрачно сидевшего на парапете, — и остановилась.

— Здравствуйте, — сказала она.

— Здравствуй, здравствуй, милая, — кивнул головой Игорь.

— Снято! — крикнул оператор, и девушка, вздрогнув от крика, обратилась к Игорю:

— Понимаете, я не могла, приехать… То есть, я приехала, но вас уже не было. А зачем он нас снимал? Понимаете, мы же… наверное, просто разминулись.

Игорь молча продолжал рассматривать её. Девушка, не понимая, что происходит, стояла, теребя ремешок сумки.

— Ага! — тряхнул головой Игорь, — Так. Скажите, пожалуйста, Инга, а вы что ли все собрались в этом доме?

— Кто все? — окончательно растерялась девушка.

— Ну, все, кто доставляет мне неприятности?

— Разве я доставила вам неприятности?

— Ещё какие, — покачал головой Игорь.

— Но… мы же все-таки встретились, — Инга опустила глаза, затем снова с тревогой посмотрела на оператора. – А зачем он меня снимал? И как вы узнали? Вы же никогда меня не видели.

Игорь помахал оператору рукой:

— Перерыв до двух часов. После обеда едем в Академгородок.

— А на студии что сказать?

— Скажи – я на совещание у начальника управления культуры, — он повернулся к Инге. — Пойдёмте, погуляем, и вы всё мне расскажете.

                        Глава девятая

— Санёк, он тебе фуфло гонит, а ты уже и поплыл…

— Парамон, ты только меня не успокаивай. У этого ментяры все козыри в рукаве. Откуда он тогда на Кирова появился? Не знаешь? И я не знаю. Почему он нас отпустил? Чего проще: оформил по мелкому — и на сутки. А он на фу-фу взял, голыми руками…

Двое за столиком сидели в пустой рюмочной. Буфетчица за стойкой проверяла накладные, из динамика магнитофона доносились призывы Пугачевой к покинувшему её настоящему полковнику. А за столиком приглушенным шёпотом продолжали спорить, время от времени доливая в стаканы пива. Санёк, круглолицый, плотный парень лет двадцати пяти, тоскливо глядя перед собой, слушал собеседника. Тому, кого он называл Парамоном, столик мешал, поэтому он сидел боком, вытянув ноги в проход. Их обоих несколько дней назад Мануилыч задержал вечером во дворах на улице Кирова, и теперь они обсуждали своё положение. Положение было непонятным, поэтому тревожным. Не желал терять вознаграждения, Парамон, как и советовал Мануилыч, доложил Костровцу, что всё, сделано, как надо. Но теперь Санёк нашёл Парамона и сообщил, что его снова, вызывали в милицию, и пожилой мент опять вёл с ним разговоры на счёт Сибстроймаша. Парамон успокаивал приятеля:

— Санёк, не киксуй… Что ты как плашкет на васере! Нет у него ничего против нас. Он что у тебя спрашивал?

— Да вроде ничего особенного… Ну, что я делал — я сказал, в охране был. Мол, офис охранял, не допускал посторонних.

— Ну!

— Потом спрашивал, не приходилось ли… это… бить кого-нибудь. Я, конечно, сказал, что ни в каком разе. Тогда он спросил, не слыхал ли я, как избили… фамилии называл.

— Какие?

— А я помню? Ну, этих, которых мы тогда…

— И ты что?

— То же самое: не знаю, мол.

— Про меня что-нибудь опрашивал?

Санёк тяжко вздохнул:

— Понимаешь, я же не мог сказать, что тебя не знаю. Раз он нас на Кирова вместе приловил. Ну, сказал, что вроде как знакомый… По старой работе.

— По какой — старой? — насторожился Парамон.

— А это, когда мы с тобой на металлургическом…

— Придурок! — зашипел Парамон. — Ну, зачем ты это сюда приплёл? Кто тебя тянул за язык?

Санёк поёжился.

— Я не говорил. Он сам сказал, я только кивнул.

— Кивну-ул! Ты докиваешься. Он тебя про Новый год спросит, про того, в подъезде — тоже кивать будешь?

— Парамон, — Санёк тоскливо смотрел на него. — А если он всё знает? И про металлургический, и про Сибстроймаш, и про подъезд… Это же  полный атас получается.

— Всё! Хватит сопли на кулак мотать. Никто ничего не знает. И не узнает… если языком молоть не будешь. Ты свои хрусты получил? Получил. И забудь про это. Не было ничего, понял? Гляди нагло в глаза, улыбайся и говори — не было. Понял? Иначе…

— Понял, — уныло произнёс Санёк. — А если он нас Костровцу сдаст? Мусор этот.

— Пока не сдаст. А там отмажемся. Как я понимаю, у них свои разборки. Пусть  разбираются.

— А если все-таки потянут? Парамон, если все-таки…

— Молчи, оглобля саратовская! Добровольное признание — вечная каторга. А тебе вообще бояться нечего. На Сибстроймаше тот бациллистый стриж уже никого не опознает. Как и этот, в подъезде… Это же ты во всём виноват: хозяин приказал фраера только за храпок подержать, а тот от тебя на рывок ушёл. Не достань я его —  ты бы уже на зоне чалился. И крякнул он не от повреждений, а от того, что много крови потерял. Так что, вся мокрота из-за тебя приключилась. Поэтому если не хочешь паровозом пойти – заглохни, усёк?

— Усёк, — неуверенно ответил Санёк.

— А раз усёк – об чём звук! — хлопнул его Парамон по плечу. – Давай ещё по пивку.

…Семён Ананьевич снял очки и оглядел собравшихся. Время от времени он проводил такие совещания с участием руководителей филиалов, особенно, когда надо было сориентировать их на выполнение какой-то стратегической задачи, требующей совместных действий. Попутно решались и более мелкие, но не менее важные вопросы. Иногда на совещание приглашались деловые партнёры, либо чиновники из администрации — те, от которых зависело решение этих самых вопросов.

— Таким образом, коллеги, заканчивая краткий обзор деятельности финансово-промышленной компании «ИнфинСиб», я констатирую, что мы активно участвуем в формировании краевой инвестиционной политики, ищем и находим взаимодействие с промышленными предприятиями, формируя рынок сбыта. Нами сейчас учрежден ряд консалтинговых структур, которые как раз ориентированы на создание проектов высокотехнологического использования краевых ресурсов для производства товаров народного потребления. Все это в конечном итоге приносит пользу краю, экономике, людям.

Семён Ананьевич сделал паузу и снова окинул взглядом собравшихся. Слушали хорошо, хотя совещание длилось уже около двух часов.

— А люди, — продолжал Семён Ананьевич, — остаются людьми при любых обстоятельствах. Даже при нынешних, достаточно сложных. И хотя сейчас в средствах массовой информации постоянно, назойливо муссируется тема вымирания, нищеты — у нас, деловых людей ничего кроме, недоумения это вызвать не может. С чего это вымирающий народ принялся поглощать в неимоверных количествах шоколад, раскупать мебель, электробытовые приборы, видеотехнику? Даже, извините за такую интимную деталь, импортные противозачаточные средства пользуются регулярным спросом, что, вообще говоря, для вымирающего населения нехарактерно.

Среди собравшихся возникло легкое оживление.

— Люди хотят и, что важно — могут! — хорошо есть, пить и одеваться. Даже в условиях экономического кризиса. Даже в условиях полупарализованного государства — это проблема государства, а не их. И в этом сегодня людям помогаем мы, предприниматели. Мы обеспечиваем внутренний рынок необходимой продукцией, которую не в состоянии обеспечить государство. Говоря о предпринимателях я, разумеется, не имею в виду фанерные палатки — это крошки со стола большой коммерции. Речь идет о серьёзных предпринимателях, обеспечивающих производство в этой области. Я не оговорился: речь идет именно о коммерсантах, организующих производство. Причем я не имею в виду производство, скажем, станков. Производство услуг — тоже достаточно сложный процесс.

И вот я предлагаю вам обдумать свои возможности в этой области. Тем более, что эти возможности инициируются государством. Дело в том, что в конце прошлого года из специально созданного федерального фонда для обеспечения районов Крайнего Севера выделено на льготных условиях — под треть процентной ставки Центрального банка — сто сорок миллиардов рублей. Основная часть, видимо, будет передана администрации северных районов для целевого использования. Но значительная доля распределится здесь, в Городе. Разумеется, администрация располагает возможностями и по опыту прошлых лет найдёт организации и фирмы для приобретения и завоза товаров на Север. Но…

Семён Ананьевич медленно повел рукой перед собой.

— Наша компания имеет не меньшие возможности в этой области, наработан опыт, необходимые связи, рынок. Отдельные филиалы специализируются в посреднической деятельности: оптово-розничное объединение «Город» или общество с ограниченной ответственностью «Север» — словом, силы и средства у нас есть. Вы спросите: так о чём речь? А речь идет о том, чтобы уже сейчас начать подготовку. Наладить прочные деловые связи с районами Северного округа. Выяснить ассортимент необходимой им продукции, затраты, прибыль… И в короткий срок дать информацию в руководство компании. На основании вашей информации мы войдём с соответствующим предложением в администрацию, и будем добиваться получения ссуды для закупа и завоза товаров на Север. Если мы проведём подготовительную работу, и нас поддержит администрация северных районов — результат будет в нашу пользу. Вот о чём вам следует в ближайшее время подумать. Считайте это одним из важных направлений в работе. Остальное будем решать в рабочем порядке.

Совещание закончилось, присутствующие расходились, негромко переговариваясь.

— Сергей Серафимович, — окликнул Костровец полковника Шуранова. — Семён Ананьевич приглашает вас к себе.

Костровец провел Шуранова в кабинет Трилиса и закрыл за ним дверь.

— Ну, как впечатление? — встретил его Семён Ананьевич, приглашая сесть.

— Откровенно сказать, не совсем понял ваше приглашение. Я мало что смыслю в этих делах…

— Не скромничайте, — отмахнулся Трилис.- Вы все прекрасно понимаете, да и сложного тут ничего нет: мы хотим продвинуться на Север, взять под контроль тамошний рынок сбыта. Конечно, всё не так просто, как говорилось на совещании. Но, если сбить хорошую команду…

— Понятно, а я-то тут с какого боку?

— Из руководства УВД вы, пожалуй, единственный человек, который умело использует в своей работе государственного служащего частное предпринимательство. Причем, делает это тактично, в рамках закона, не впадая в крайности. Вы же сами прекрасно знаете, как укрепилась материальная база милиции с организацией фонда «Правосознание». А ведь ваша роль в его создании неоспорима, хотя она далеко не всем известна.

Шуранов поморщился. Трилис уловил его гримасу, но продолжал, будто не замечая её:

— Так что, Сергей Серафимович, я надеюсь, вы поняли генеральную задачу, которую я поставил перед коллегами. И в этой связи хотелось бы, чтобы наше понимание было взаимным. Вот почему я задержал вас — уж извините. Тут такое дело: ко мне обратилось несколько человек… Владислав Эдуардович Страшников — акционерное общество «Лаймa»… ну, и еще ряд товарищей. У них создаётся впечатление, что ваши сотрудники собирают на них какой-то компрматериал. Не налоговая полиция, не финансовые организации, не отдел борьбы с экономическими преступлениями, что было бы понятно — а именно уголовный розыск. Не хочу вникать в существо дела, но могу заверить, что действия ваших работников создают определённое настроение. Уже пошли разговоры, что эти люди, вы их видели сегодня на совещании, замешаны в какой-то уголовщине, чуть ли не убийствах. Вы понимаете, что если слухи попадут в газеты — о нормальной работе уже не будет речи.

— Погодите, погодите, — Шуранов недоуменно взглянул на Трилиса. — На Сибстроймаше действительно работает группа, она выясняет обстоятельства причинения телесных повреждений нескольким рабочим летом прошлого года. При чём тут акционерное общество, директор? Обычное дознание по делу о причинении телесных повреждений…

— Летом прошлого года, если вы помните, на Сибстроймаше задержали зарплату. Кто-то подучил рабочих, и они перевернули на проходной машину директора. Я никогда никому об этом не говорил: в тот день директор и Страшников приехали ко мне, у них губы тряслись, они не знали, что делать, боялись за свои семьи. «Лайма» должна отправлять продукцию заказчику, часть её уже была на выходе — а тут чёрт-те, что творится. Летит погрузка, летят сроки — всё, конец, форс-мажор! А «Лайма» — это маленькое звено в большой цепочке. Оборвись оно — и другие договоры, обязательства, кредиты — всё псу под хвост.

Трилис уставился в окно, барабаня пальцами по столу.

— Мы были вынуждены пойти на крайность — перечислили на счёт завода деньги, поставив себя в рискованнейшую ситуацию. И подчеркиваю: никуда не жаловались. А уж насчёт перевернутой машины… — Трилис безнадёжно махнул рукой. — А сейчас ваши ребята являются на завод и начинают расковыривать заживший чирей.

— Но есть уголовное дело, мы обязаны искать, — тихо возразил Шуранов.

— Ищите! — резко ответил Трилис. — Ради бога, ищите ваши разбитые носы, хулиганские драки, прошлогодний снег… Только ищите там, где это действительно случилось. Проверяйте ваших бомжей, бродяг. Пожалуйста! Но зачем дёргать людей, которые, я вас уверяю, не имеют к этому никакого отношения. Нет, вам мало Сибстроймаша — ваши сотрудники отправились на металлургический. Хорошо, что их дальше заводоуправления не пустили. Они, видите ли, хотят выяснить, кто в прошлом году избил бывшего директора. Который сейчас и в России-то не живет. Что, вообще говоря, происходит? Вечером на улицу выйти нельзя, коммерческие ларьки горят, как свечки, предпринимателей отстреливают, извините, как собак — всё нормально! Никто этим не интересуется. А вот, что в прошлом году случилось и быльём поросло — это страшно важно.

В кабинете наступила тягостная тишина.

— Ладно, — Трилис положил обе руки на стол. — Я думаю, вы простите мне некоторую неуравновешенность. Ни в коем случае не хочу влиять на вашу работу. Просто надеюсь, что вы как-то её скорректируете. Тем более, что мы с вами числимся в реестре акционеров металлургического завода. Можете считать это… доброжелательным советом коллеги.

Трилис проводил гостя и уже возле дверей поинтересовался:

— Да, а как ваша дочка себя чувствует? Как у неё учеба? Сложностей с языком не возникает?

— Спасибо, операция блестящая. А колледж… Грызет потихоньку американский гранит наук. Я вам очень благодарен…

— Ой, только этого не надо, — замахал руками Трилис. — Девочка у вас славная, все беды позади, и вы никому ничем не обязаны. Мы просто сделали доброе дело. Возможно, когда-нибудь нам это зачтётся, — Трилис поднял палец и шёпотом добавил. — Там…

Выйдя из офиса, Шуранов грузно уселся в машину и буркнул водителю:

— В управление.

Он невидящим взглядом смотрел в ветровое стекло и думал о дочери. Несколько лет назад она по его вине попала в аварию. Как-то по дороге на дачу он, не в силах противостоять просьбам любимицы, уступил ей руль. Затем — встречный грузовик, резкий поворот вправо, кювет… Врачи сделали ей операцию и сказали, что она будет хромоножкой всю жизнь. Сам Шуранов отделался переломом ключицы и не мог смотреть в глаза дочери. Он ходил, как сомнамбула, временами приходя в необъяснимое бешенство. Подчинённые боялись заходить к нему в кабинет.

Трилис возник случайно на каком-то совещании в администрации. В перерыве, в буфете они оказались за одним столиком. Трилис шутливо посетовал на его мрачный вид, и Шуранов неожиданно всё рассказал этому практически незнакомому человеку. Семён Ананьевич выслушал его, аккуратно промокнул салфеткой губы и ответил:

— Это решается просто. Вы, пожалуйста, позвоните мне… скажем, в конце следующей недели.

И протянул Шуранову свою визитку. Дальше произошло невероятное, во что Шуранов боялся поверить. Дочь его была отправлена в Германию, где после успешной операции поступила в колледж.

Операция, учёба, обустройство в чужом краю — не стоили Шуранову ни копейки. Разумеется, он посылал ей деньги, но в сравнении с тем, что потратил Трилис — это были нищенские крохи, о которых стыдно упоминать. Поначалу Шуранов тяготился этой услугой, но постепенно привык. Тем более, что Трилис никогда не позволял себе выйти за грань деловых отношений, сложившихся в ходе создания фонда «Правосознание», организации которого Шуранов отдал немало сил. Именно в период создания этого фонда Трилис и предложил ему стать акционером металлургического завода.

— Скажу по секрету — у завода большое будущее Его продукция имеет и будет иметь постоянный спрос на зарубежном рынке.

— Но я же госслужащий… — слабо возразил Шуранов.

— Если бы вы видели реестр акционеров, вы бы удивились, увидев там имена многих людей, известных не только здесь, но и в Москве. Но вы никогда не увидите реестра. И никто не увидит, гарантирую. А что до вашей работы… сегодня вы госслужащий, а завтра?

Сегодняшний разговор был практически первым напоминанием долга Шуранова. Хотя в принципе ничего страшного в разговоре не было. Где-то Трилис прав. Бокарев доложил ему о соображениях Мануилыча, и Шуранов санкционировал проверку старых «темнух» по Сибстроймашу и металлургическому заводу. Конечно, ребята сработали по-топорному, подняли шум. Администрация, понятное дело, запаниковала. Надо прекращать эту самодеятельность. Толку от неё мало, а неприятностей не оберёшься.

Поднявшись к себе в кабинет, Шуранов вызвал Бокарева. Молча выслушал его отчёт, мельком проглядывая справки, подкладываемые ему по ходу доклада.

— И каков же итог? — спросил он, когда Бокарев закончил

— Из собранных объяснений следует, что в период невыплаты зарплаты на заводе администрацией была создана охрана, которая была подчинена непосредственно заместителю директора по экономике Страшникову. Охрана препятствовала собраниям и митингам, устраиваемым рабочими, не допускала их в заводоуправление. В этот период трое из активистов-организаторов акций протеста были избиты неизвестными. Материалами расследования, проводившегося в райотделе, преступники не были установлены. Кличка одного из охранников — Парамон. Старший инспектор Центрального РОВД Шеремет  установил Парамона, его напарника Жаркова и их связь с этими делами на заводе…

— Достаточно, — прервал его Шуранов. — Теперь скажи мне, какое отношение всё это имеет к убийству Артемьева?

— Парамоновым и Жарковым было совершено недавно нападение на журналиста Старикова. Они его избили и пытались напоить.

— Что-то новое, — усмехнулся Шуранов. — Неужели отказывался? Верится с трудом, наша четвертая власть с августа девяносто первого года не просыхает… Ну, и что Шеремет сделал с этими садистами?

— Оформил за появление в нетрезвом виде, сейчас отрабатывает их по месту жительства…

— А вас, значит, отправил на завод, где вы благополучно засветились. Молодец старый — учитесь. И каковы результаты его отработки?

— Он не докладывал.

Шуранов откинулся на спинку стула.

— Значит так. На заводах — ни на этом, ни на том — чтобы духу вашего не было. Возьмите данные на Парамона и второго… Сами сделайте установку по месту жительства. Дальше, организуйте «сутки» кому-нибудь из них, а лучше — обоим. И в разработку. Как только появится информация — в кабинет, «разогреть» – и снова вниз. И так до тех пор, пока не расколются. Да не тяните резину.

— Но майор Шеремет просил…, — пытался возразить Бокарев.

— Майор Шеремет своё дело сделал, — отрубил Шуранов. — На нём сектор, текучка, дежурства. И он один. А у вас тут все под боком: «топтуны», камеры, подсобные силы. И вас, вон, целый этаж… Пишите задание на установку, договаривайтесь, чтобы быстрее сделали, оформляйте их «по мелкому» — и работайте. За пятнадцать суток не то, что убийство — падение Тунгусского метеорита раскрыть можно. Если по-умному. А Шеремету передайте, чтобы принимался за сектор. Поблагодарите. А то их начальник угрозыска меня уже достал: ни на дежурство не поставить, ни заявление ему отписать. Прямо Шерлок Холмс какой-то…

                        Глава десятая

Дверь в кабинет приоткрылась и в проёме появилась голова в роговых очках. Голова уставилась на Игоря и спросила:

— Кофе готов?

— И кофе, и сигареты, — улыбнулся Игорь. — Заходите, Владимир Петрович, никого нет.

Человек в роговых очках прошёл к столу. На вид ему было за пятьдесят. Расстёгнутый ворот и закатанные рукава рубашки, сотовый телефон, торчащий из заднего кармана мятых брюк, выдавали в нём человека делового, но совершенно равнодушного к респектабельности. Это подчеркивала и вечно расстёгнутая пуговица рубашки на вываливающемся из брюк животе. Владимир Петрович Чешков был директором коммерческого центра телестудии. Некогда хороший тележурналист, он занимался сейчас организацией коммерческой рекламы и, судя по всему, был доволен жизнью. Студийные телевизионные кумушки рассказывали про него страшные вещи: что он прокручивает в каких-то банках огромные суммы, что налоговая инспекция уже полгода не спускает с него глаз и со дня на день посадит, что он купил себе «Волгу» за казённый счет… Однако, Чешков был неизменно весел и общителен. Он приобрёл для телестудии несколько монтажных комплексов, завёл буфет, который сразу оккупировала телевизионная молодёжь. И даже иногда из средств коммерческого центра выплачивал зарплату, если Москва её задерживала.

Неизвестно, по какой причина, но Чешков симпатизировал Старикову, иногда предлагал ему сделать рекламный ролик, щедро оплачивая работу. И даже, когда у него не было к нему дел,  частенько забегал к Игорю, стрелял сигареты или напрашивался на кофе, добродушно снося его насмешки в свой адрес.

— Что, опять в коммерческом центре напряжёнка с сигаретами? — поинтересовался Игорь, пододвигая Чешкову начатую пачку.

— Да в машине сигареты забыл. А тебе что жалко? — невозмутимо парировал Чешков.

— Кому рассказать, что нищий журналист прикармливает директора коммерческого центра — не поверят, — продолжал ёрничать Игорь, наливая в чашку горячий кофе.

— Умозаключение правильное, а вот посылка неверна, — прихлёбывая кофе, заметил Чешков. — Как  молодёжь впитала в себя застойную софистику — это же уму непостижимо. Во-первых, не такой ты уж и нищий. Сколько я тебе заплатил за последнюю рекламу? Во-вторых, что ты бескорыстно угощаешь меня своим пойлом — на вахте рассказывай. Это, милок, взятка.

— В честь чего? — удивился Игорь.

— А в честь того, родной, — объяснил Чешков, — что твой кофе пьёт — заметь, с отвращением — не только шеф коммерческого центра, а с нынешнего дня ещё и исполняющий обязанности директора этой телебогадельни.

— А где Оку… Михал Михалыч?

— В отпуске Окурок твой. И кстати, уходя, очень просил за тобой доглядеть. Предупредил, что ты там какую-то пакость снял про симфонический оркестр. Так вот, Христом богом просил, чтобы я её в эфир не пустил.

— Это почему пакость? Он же исходника не видел. А монтаж мы только вчера закончили.

— А зачем ему исходник?  Михал Михалычу Сероштан звонил и подробно доложил: с кем ты разговаривал, кого снимал и как ему нахамил.

— Наха… да это же вранье! 3а такие вещи морды бьют! — задохнулся от возмущения Игорь.

— Набей начальнику управления культуры морду, набей, — благостно кивая головой, одобрил  Чешков. — Он как раз сегодня Михалкова принимает, тот приехал кино снимать. Вот ты ему и набей морду. И тебе полегчает — за правду как-никак, пострадаешь — и у меня гора с плеч.

— А вам-то какая корысть?

— Ну как же? Тебя, надо полагать, после этого в милицию заметут — стало быть, нечего твоему черносотенному пасквилю в нашем демократическом эфире делать.

Игорь некоторое время смотрел на Чешкова. Тот блаженно пускал кольца дыма, время от времени шумно прихлёбывая кофе.

— Что серьёзно не примете передачу?

— А зачем мне скандал? — пожал Чешков плечами.

— И что же теперь делать?

— Ты парень умный, убери щекотливые места, сделай помягче — все дела.

— Владимир Петрович, давайте откровенно.

— Давай.

— Сероштан не имел права издавать приказ о роспуске академического оркестра. Оркестранты обратятся в суд…

— На здоровье.

— И суд отменит приказ. Это ясно, как божий день. Но пока он состоится, оркестрантов выселят из гостиниц и оставят без средств к существованию. То, что делает Сероштан — это…

— За это морду надо бить — слышал уже, — кивнул Чешков. — А теперь послушай меня. Сероштан — никто. Он бывший фаворит Татьяны Тимофеевны, известной тебе дамы из  крайкома партии. Вот она ему и выделила на окормление управление культуры. Но Татьяны Тимофеевны давно уже нет. Поэтому Сероштан, за неимением лучшего, душой и телом предан теперь губернатору. А губернатор, если помнишь, публично заявил: раз оркестр выразил недоверие заслуженному артисту, дирижёру Миллеру и вынудил уйти — для него больше этого оркестра не существует. Установка ясна? Так что ты не против Сероштана идёшь — ты на губернатора замахнулся. А он умный человек, он понимает: Миллер — это имя. Вывеска! Касса, как говорил Сергей Филиппов в какой-то комедии. А без кассы твой оркестр — тьфу! Так вот, чтобы музыканты знали, что без Миллера они «тьфу» — их и разгоняют. И впредь перед тем, как выражать кому-то недоверие, пусть думают, где будут жить и чем кормить своих короедов и спиногрызов. Понял?

— Понял, — медленно произнес Игорь. — Значит, никакие они не творческие работники, а обыкновенные дворовые люди. Холопы. Их дело — дудеть в дудки и помалкивать.

— Вот только без этого надрыва, — поморщился Чешков, — Миллера нет, оркестра практически тоже нет. Поэтому, нечего попусту в набат бить. Никто с вилами на помощь тебе не придёт.

— Но ведь тот же самый Михалков прислал факс, в котором протестовал против разгона оркестра. И Министерство культуры тоже против. Это всё опубликовано в наших газетах.

— Их дело прокукарекать. Они могут себе это позволить — у Москвы свои причуды.

— А я, значит, не могу?

— Мы не можем! — Чешков ткнул себя в грудь. — Мы, понимаешь? Плевать на тебя. Ты работаешь на государственной студии. И от её имени поливаешь губернатора. И ещё имеешь после этого нахальство требовать зарплату. А на улицу не хочешь? Тротуары подметать. Так это можно устроить. И никакой оркестр за тебя не вступится. И Михалков факса не пришлёт!

Последние слова Чешков выкрикнул, после чего наступила тишина. Чешков сидел пунцовый,  глядя в окно. Затем он перевёл взгляд на поникшего Игоря — и вдруг неожиданно улыбнулся.

— Игорёк, ну, на фига тебе этот оркестр? У тебя же забойная программа — «Бурлеск». Ведь смотреть — одно удовольствие. Остроумные тексты, шлягеры эти твои старые… Или «Прогулки фраеров». Пожалуйста — скетчи, злободневные интервью. Снимай на здоровье! Что ты норовишь непременно в чужое дерьмо вступить?

Игорь рассеянно кивал головой. Затем сказал:

— Хорошо. Перемонтируем передачу. Только у меня просьба: будете стоять у меня за спиной и показывать пальцем, что убрать. И как убрать, не ломая сюжета… В общем, сделать так, чтобы не было видно купюр. Когда мы сможем это сделать? Только режиссёра пока нет.

— Да хоть сейчас, — развёл руками Чешков. – Бери кассету, посмотрим без режиссёра.

В монтажной он внимательно просмотрел передачу.

— Так, и где будем талию делать? — полюбопытствовал Игорь.

— Ну, вот тут у тебя контрабасист говорит, что судьбу оркестра решают люди, не знающие нотной грамоты. Резковато, на мой взгляд, — неуверенно произнес Чешков.

— Хорошо, контрабасиста выбросим, — ответил Игорь. — Но дальше скрипач филармонии, между прочим, заслуженный артист, утверждает, что ликвидация оркестра — это аборт на девятом месяце. Тоже уберём? А председателя отделения Союза композиторов? Или профессора из Академгородка? Они ведь ещё откровеннее говорят.

— М-да, — неопределенно промычал Чешков. — Что же ты, дорогуша, самого-то Сероштана не записал? Что-то за кадром вякнул невнятно… Надо было и другую сторону выслушать.

— Так записывал, хотел записать. Знаете, что он ответил? Что Михал Михалыч дал ему честное слово. Мол, не будет передачи в эфире. Поэтому и незачем попусту её снимать.

— То есть как? — Чешков наморщил лоб. — Ты не врёшь? А зачем тогда он посылал тебя на съёмки? Мне Горина говорила.

— А это вам, благодетелям нашим, виднее, — язвительно ответил Игорь. — Одной рукой начальству зад моете, другой — челядь по мордам лупите, да на то же начальство цукаете…

— Что он тебя подставлял — это понятно, — не обращая внимания на Игоря, рассуждал Чешков. — Что Сероштану наобещал — тоже нормально. Но почему же он, гад, не дождался сдачи программы и сам не снял её с эфира?

— А чего непонятного? Он передачу не принимал, с эфира не снимал. В случае если, упаси бог, оркестранты выиграют суд, он будет белый и пушистый – а вы в дерьме…

— Я? Нет уж, шиш ему! — Чешков сложил дулю и показал Игорю. — Он всё это заварил — пусть сам и расхлёбывает. Ну-ка, дай сигарету – и пошли в буфет отмечать премьеру! Я угощаю

— Неужели примете? — не веря счастью, спросил Игорь.

— А что такое? — спросил Чешков. — Снято профессионально. Отражает общественное мнение. Смотрится с интересом. А Сероштана я в глаза не видел. И губернатор мне указаний не давал. Это у нас Окурок – ведущий специалист по исполнению указаний. Вот пусть после отпуска и объясняется с начальством. А то нашёл крайнего. Где у тебя микрофонная папка?

Он поставил росчерк на микрофонной папке и протянул её Игорю.

— Живи, родной, пока я тут. Мышкуй от пуза. Окурок вернётся — опять через раз дышать будешь, бедолага.

— А что Михал Михалычу скажете?

— Найду, что сказать, не переживай. Он ещё по молодости любил за чужой спиной спрятаться. Со мной фокус не пройдёт.

Через час ликующий Игорь появился в своём кабинете — там уже сидела режиссёр Илона Викторовна.

— Что это вы отмечали, Игорь? – принюхавшись, полюбопытствовала она. — У нас завтра по графику сдача симфонического оркестра. А я тут разузнала, что Ошкуров, уходя в отпуск, велел Чешкову зарубить передачу любыми путями. Так что давайте на всякий случай закажем перемонтаж. Может, если что-то сократим — удастся отстоять эфир.

— Не будем заказывать перемонтаж. И сокращать не будем, — торжественно объявил Игорь и положил перед ней микрофонную папку. — Принята передача, можно ставить в программу!

Илона Викторович некоторое время разглядывала подпись, покачала головой:

—  Вот вы с кем причащались… И чем же вы его купили?

— Двумя сигаретами и чашкой кофе. Кроме того, непосредственностью и чистотой помыслов, — признался Игорь.

Илона Викторовна подозрительно оглядела его с головы до ног.

— Сигареты и кофе — это я еще пойму, а вот насчет последнего… Тут вас какая-то женщина обзвонилась. Видимо тоже прельстилась чистотой помыслов. Или непосредственностью?

— Какая женщина? — быстро спросил Игорь.

— Не назвалась. Сказала, что перезвонит. Я, чтобы вам не мешать, схожу в библиотеку — посмотрю иллюстрации для риров к следующему «Бурлеску».

Когда режиссер ушла, Игорь сел и уставился на телефон, ожидая звонка. Он снова вспомнил неожиданную встречу с Ингой во время съёмок.

…То, что она смертельно испугалась при виде его, было ясно сразу. Уже ведя машину, она то и дело косилась в зеркало заднего вида — и, наконец, не выдержала:

— Вы что, действительно услали оператора и не собираетесь меня снимать?

— А для чего? — озадаченно спросил Игорь.

— Но вы же ждали меня, оператор навёл камеру…

— И в мыслях не было. Мы снимали совсем другой сюжет. Вы попали случайно, а узнал я вас только, когда вы заговорили. Мы собирались начальника управления культуры снять.

5 декабря состоялось заседание Правления Красноярского краевого отделения Союза журналистов России

В начале заседания председатель ККО СЖР Дмитрий Голованов вручил удостоверения и значки журналистам, пополнившим ряды Союза журналиста России.

В ноябре 2023 года  в Союз журналистов России  вступили 13 человек, среди них  журналисты из Красноярска, Норильска, Ачинска, Пировского, Каратузского  и Новосёловского районов. Уверены, что  Союз журналистов России пополнился  настоящими, деятельными  журналистами. К примеру, Ольга Паранина —  корреспондент газеты «Городские новости», сразу же заинтересовалась мероприятием, которое готовит Красноярское краевое отделение Союза  журналистов России  — «круглым столом», на котором журналисты встретятся с руководителями, работниками  и  волонтёрами собачьих приютов. Сегодня эти организации содержат за свой счет бездомных собак и, по сути, взяли на себя функционал, который находится в зоне ответственности  органов власти города. Финансовое положение приютов очень тяжёлое, так как содержать, кормить, лечить бездомных собак, платить за коммунальные услуги, аренду, энергоснабжение   приходится за счет пожертвований, ведь  государственное финансирование на это не предусмотрено.   Круглый стол  состоится 14 декабря (четверг) в 11 часов в Доме журналиста ( Мира 3).

Очень здорово, что  восстановили свое членство  в Союзе журналистов России   профессиональный фотограф, кандидат  культурологии, главный региональный и сертифицированный эксперт компетенции «Графический дизайн» по международным стандартам WorldSills  Алексей Снетков https://xn--80aaglzqjul.xn--p1ai/bio/  и бывший главный редактор газеты «Заря» Пировского района
Эльвира Сергеевна Литвиненко.

Так как  Алексей Снетков является еще и заведующим  учебно –производственными мастерскими в Красноярском колледже сферы услуг и предпринимательства, мы  договорились  о проведении «круглого стола» для журналистов на базе колледжа. Поговорим о профессиях, которые получают студенты этого учебного заведения. Среди  образовательных стандартов колледжа: оператор, музыкальное звукооператорское мастерство, дизайнер графических работ, анимация и анимационное кино, кино и телевидение. ««Круглый стол» состоится 19 декабря(вторник) в 12.00 по адресу: Красноярск, ул. Металлургов 4а, сбор возле центрального входа.  

Удостоверение члена Союза журналистов России было вручено корреспонденту «Независимого информационного агентства» Алексею Воложанину, корреспонденту журнала «Счастливая мама» Елене Ржевской, ветерану краевого телевидения Нине Кузнецовой.

Кроме того, на заседании правления еще четыре журналиста были приняты в СЖР:  два журналиста из Норильска, один  из Рыбинского района и один из Красноярска. Елена Тимченко – член Союза российских писателей, с 2004 года  редактор приложения к газете «Городские новости»- «Детский Район». Мы рады, что Елена теперь в рядах Союза журналистов России, и у  нас уже родилось несколько идей о совместной работе, о детских проектах в журналистике.    

Одним из важных вопросов повестки стало  обсуждение  подготовки   Обращения ККО СЖР  к Законодательному собранию Красноярского края, депутатам Государственной Думы  о разработке   законотворческой инициативы – внесении Примечания к статье 4  Федерального Закона  от 27.12.1991 года №2124-1  «О средствах массовой информации», а также к пункту 2.1 статьи 13.15  Кодекса об административных правонарушениях РФ», суть Примечания касается упоминания иноагентов и маркировки  в СМИ. Подробнее о проблеме, которую нужно решать можно прочитать по ссылке      https://versia.ru/bej-svoix-chtoby-chuzhie-smeyalis

Примерный текст  примечания, которое журналисты просят добавить в вышеуказанные законы  :

«Положения настоящей статьи не распространяются на случаи, когда из содержания материала, распространяемого СМИ, следует вывод, что указанные лица занимают антигосударственную, антиобщественную и антигражданскую позицию, а сам материал, размещённый в СМИ, направлен на защиту государственных и общественных ценностей и в интересах укрепления государства».

Обращение о поддержке  предложения Красноярского краевого отделения Союза журналистов России будет направлено и в Союз журналистов России.

Далее члены Правления рассмотрели  предложения  о награждении журналистов Почетными грамотами СЖР, Почётными Знаками СЖР «За заслуги перед профессиональным сообществом» и  «Честь. Достоинство. профессионализм», Почетными грамотами и Благодарственными письмами губернатора Красноярского края  в связи с юбилейными  датами, с юбилеями изданий, а также за активную работу в Красноярском краевом отделении СЖР.

Особенно хочется отметить, что Почетным знаком «Честь. Достоинство. Профессионализм» решили наградить члена Союза журналистов России, члена Союза писателей РФ Щербакова Александра Илларионовича, 3 января ему исполняется 85 лет. Он принимает активное участие в жизни Союза, занимается творчеством, стихи в исполнении автора по-прежнему украшают наши  мероприятия.

  Почетным знаком СЖР  «За заслуги перед профессиональным сообществом» решили наградить Майстренко Валентину Андреевну, за её активную работу в Союзе, за её просветительскую миссию. Ходатайства о награждении будут отправлены в Москву в Союз журналистов России.

Члены правления были проинформированы о ходе творческого конкурса «Красноярские перья  -2023». Уже поданы заявки в номинации «Дебют года», «Лучший репортёр», «Лучшая телевизионная программа», «Акция года», «Лучшая ТВ программа», «Лучший журнал».

В этом году активизировались  журналисты -норильчане. Заявки поступают, приём работ  на конкурс продлится  до 31 декабря 2023 года. 

Члены правления заслушали отчет  о работе за октябрь- ноябрь и  текущей работе отделения:

1. Собрано  и отправлено   23 посылки с гуманитарным грузом для участников СВО: теплые вещи ( носки, шапки, манишки, гольфы, балаклавы), чай, лекарство, печенье;
2. Для Донецка и Мелитополя собраны и отправлены книги с русской классикой;
3. Собраны и отправлены на конкурс документы 7 независимых СМИ: это статьи на социальную тематику, учредительные документы. Все заявки утверждены секретариатом СЖР;    
4. Проведен круглый стол «Защита детей или ювенальный террор».  http://sjkrsk.ru/kruglyj-stol-zashhita-detej-ili-yuvenalnyj-terror-obratnaya-svyaz/  После круглого стола уже состоялся суд, и, главное, ребенка  вернули в семью (малышка провела в детдоме почти год). Ради этого стоит   проводить   такие  мероприятия.
5. Организовали встречу с участниками СВО в Доме журналиста http://sjkrsk.ru/18780-2/

6.Организовали встречу  участников СВО Олега Емельяненко и Олега Лютых со студентами СФУ http://sjkrsk.ru/soldat-dolzhen-znat-chto-ego-zhdut-doma-s-pobedoj/

7. В рамках 100-летия  Виктора Астафьева продолжаем  публикацию на сайте Союза воспоминаний членов Союза  журналистов России  о встречах, интервью с писателем. Своими архивами и мемуарами поделились Николай Байгутдинов http://sjkrsk.ru/dve-nezabyvaemye-vstrechi/   и Татьяна Константинова http://sjkrsk.ru/intervyu-s-astafevym/

8.С ветеранами журналистики побывали на экскурсии в Вагоне – музее «Красноярского депо» http://sjkrsk.ru/veterany-zhurnalistiki-pobyvali-na-ekskursii-v-vagone-muzee-krasnoyarskogo-depo/

9.Провели презентацию альманаха «Затесь — 2023» (к 100-летию Виктора Астафьева)  «Памяти земляка» http://sjkrsk.ru/pamyati-velikogo-zemlyaka/

10.Провели творческую встречу с  членом  Союза журналистов России, композитором, регентом  Архиерейского хора Дмитрием Васяновичем (к 100 –летию Виктора Астафьева)  

11. Собрали конференцию и приняли  Устав ККО СЖР в новой редакции в  соответствии с директивами XIII съезда  СЖР от 28.10.2022;

12.Подготовили документы на 135  человек  на получение  новых  удостоверений  в соответствии с директивами XIII съезда СЖР от 28.10.2022 года. Уже получили 60 штук. До конца года получим остальные. В следующем году продолжим кампанию по замене удостоверений.

 13. 24 ноября председатель ККО СЖР Дмитрий Голованов принял участие в заседании Федеративного Совета СЖР.

14.Продолжаем работу по увековечиванию памяти журналиста — расследователя Вадима Алферьева, зверски убитого в подъезде своего дома: публикуем на сайте повесть члена СЖР  Валерия Кузнецова, посвящённую памяти журналиста; 11 декабря в доме 106, по улице Дубровинского, где  жил журналист, проведём встречу с жителями (собственниками дома), раздадим  уведомления о проведении собрания МКД  по сбору подписей за открытие  памятной мемориальной доски Вадиму Алферьеву; через 10 дней , в соответствии с установленным порядком ( 21 декабря) начнём собирать подписи жильцов (собственников дома);

15.13 декабря в 15.00 в Доме журналиста проведём пресс-конференцию партнера  Союза — Благотворительного фонда «Феникс» в связи с победой в Международном  конкурсе «Мы вместе»;

16. 15 декабря в 14.00  в Доме журналиста пройдет мероприятие, посвященное памяти погибших журналистов. В этот же день стало традицией вспоминать всех ушедших красноярских журналистов: мы смотрим видеозаписи, видеоролики, фотографии, вспоминаем, грустим, поём песни, те , которые когда-то пели с теми, кого уже нет с нами;  

17. 13 января 2024 года в 16.00 в  Доме журналиста пройдёт   «Голубой огонёк», посвящённый Дню печати, и  на котором будут награждены активисты Красноярского краевого отделения Союза журналистов России.

Неизданная повесть (продолжение 5)

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ РУЛЕТКА 

Повесть Валерия Кузнецова

Посвящается памяти Вадима Алферьева

От автора

В основу повести легли события, случившиеся в 1995-96 годах, в пору, когда нынешние тридцатилетние красноярцы были подростками. Что-то они читали об этом в старых газетах, что-то почерпнули из слухов. А о некоторых делах могут лишь догадываться, так как их до сих пор тщательно скрывают все, кто был причастен к этому.

— Телевизионщики, — уныло поправил Костровец. Он уже жалел, что заговорил об этом.

— Тем более, — в голосе Трилиса появились металлические нотки. — Назначают свидание. Так скоро мне позвонят домой? Нет, уважаемый, это не работа.

Костровец опустил голову. Трилис никогда не повышал голос, но степень его раздражения можно было легко просчитать. Если он начинал вставлять в свою речь «понимаете»- это означало, что он волнуется. Если он называл собеседника «уважаемый» – значит, собеседник проштрафился. Следующая стадия раздражения характеризовалась словечками «милый» и «дорогой». После этого мог воспоследовать выговор или что похуже. В таких случаях нужно было молчать и в точности выполнить все распоряжения шефа. Именно в точности: шеф прекрасно помнил все указания сотрудникам, особенно отданные в состоянии запальчивости.

— Вам всё ясно? — спросил Трилис. Костровец наклонил голову. — В следующий раз доложите результаты. Идите. Да, что слышно по делу этого… несчастного парня, газетчика?

Костровец оживился:

— Я разговаривал с оперативниками. У меня есть там сотрудники, знакомые по прежней работе. Дело, по всей видимости, бесперспективное. «Висяк», как у них говорят. Я буду вас держать в курсе, но сейчас…

— Жаль, — покачал головой Трилис. — И парня этого по-человечески жаль, да и моё имя теперь будут трепать, если их не найдут. За что вам спасибо, кстати.

Костровец втянул голову в плечи, проклиная себя за язык. Надо было оказать «слушаюсь» — и все прошло бы как по маслу. Теперь из-за какой-то лярвы… Собственно, она не виновата. Если этот телевизионщик знает, что она — сотрудница службы безопасности «ИнфинСиба» и хочет с ней увидеться – значит, где-то на стороне имеет информатора. А телефон её можно было узнать и в справочнике. Следовательно, отшивать его рано. Надо взглянуть, что за птица, но теперь шеф всё поломал. Ослушаться, устроить встречу – а если она ненароком всплывёт? А не встретиться? Вряд ли это остановит телевизионщика. Ч-чёрт! Мать его за ногу, этого чистоплюя! Когда припекало, он не чикался. А теперь – видите ли, жаль ему…

Костровец опомнился и испуганно взглянул в сторону шефа. Но тот смотрел в окно и на него не обращал внимания.

— Я могу идти?

— Что? Да, да, я же сказал, свободны, — продолжая смотреть в окно, ответил Трилис.

Оставшись один, он шумно вздохнул. Раздражение на Костровца возникло внезапно, когда вспомнился этот случай с публикацией. Оно было тем сильнее, что Костровец не особенно был и виноват. Артемьев его преследовал ещё с тех пор, когда он руководил в Городе фондом муниципального имущества. Он тогда только начинал своё дело, а тут эта статья «Подпольная приватизация»… Хорошо, что кроме него Артемьев назвал ещё кучу важных лиц. Его грехи на этом респектабельном фоне выглядели незначительными.

А в этом году Артемьев снова впился, как клещ, в строительство загородных коттеджей. Во всём была виновата жена, распустившая язык. Официально коттедж значился за его отцом, хотя фактически строил его он, Семён Ананьевич. И ничего в этом зазорного не было — он мог себе позволить такое строительство. Но он был депутатом Законодательного собрания от Северного округа – а тема Севера заполонила страницы газет. Какие-то женщины начали  голодовку, в какой-то посёлок вместо продуктов завезли водку, журналисты муссировали слухи о средствах федерального бюджета, направленных целевым назначением на Север и разворованных в крае. Намекали на его причастность к этим делам…

 И в это время — его коттедж крупным планом на полосе «Своей газеты», интервью с этой, Богом данной идиоткой и всякие ехидные намёки на незаконность средств, потраченных им на строительство.  Потом хихоньки-хахоньки в Законодательном собрании со стороны депутатов, половина которых завидовала его коттеджу, а другая опасалась, что распознают про их угодья и заимки. Доведённый всем до нервного срыва, он объявил, что подаст на журналиста в суд. Накричал на Костровца, вгорячах потребовал разобраться с этим писакой – и чтобы больше о нём не слышать. А теперь Артемьева убили. И опять — косые взгляды, намёки — да ко всему оказывается… как это — «висяк»! И если не дай бог…

Трилис встряхнулся и потряс головой. Хватит! Я силён, я уверен в себе, мне всё удаётся. Что там у нас? Он взглянул на перекидной календарь. Так, фонд «Правосознание». Вот, кстати: исполняется годовщина его создания. А кто у нас в общественном совете? Пожалуйста — Шуранов Сергей Серафимович. Начальник управления уголовного розыска. Вот и отлично. Есть о чем поговорить.

… Костровец включил зажигание и, подождав, пока Инга сядет рядом, тронул машину. Инга молчала. Если шеф приглашает прокатиться — хорошего не жди. Это значит — разговор без свидетелей. Вежливый и ровный в офисе, шеф не стеснялся один на один. Доходило и до зуботычин. Господи, лишь бы никуда не повёз, за рулём-то не много намашется кулаками. А к разносам Инга привыкла.

Шеф, однако, молчал, занятый улицей. Миновали центр, спустились в Реке, в самый конец набережной. Плохо дело: рядом ни машин, ни людей. И даже собак в сквере не выгуливают.

Костровец  заглушил мотор, повернулся к Инге.

— Послушай, ты помнишь, когда я тебя устроил в контору? — миролюбиво спросил он, доставая сигареты и протягивая ей пачку.

— Два года назад, — ответила она, беря сигарету.

— Точно. А откуда я тебя взял, помнишь? — он поднёс ей зажигалку.

Инга попыталась прикурить, но Костровец отодвинул зажигалку, ожидая ответа.

— Из эскорт-услуг? Так я там уже не работала.

— Правильно. Ты сидела дома и тряслась от страха, потому что с тобой обещали разобраться. И я – слышишь? — я решил все твои проблемы, устроил тебя. Сперва на курсы, а когда ты их закончила — в контору. Ты хорошо получаешь, всё имеешь, работаешь в солидной фирме. Тебе не хамит, кто попало, тебя не заставляют спать, с кем копало. Ну, в редких случаях…

Костровец коротко хохотнул и дал ей прикурить.

— И вот теперь, в результате всех стараний я стою перед генеральным, обосранный с головы до ног. Благодаря тебе! Зачем звонили — непонятно. Кто звонил — неизвестно. Но встретиться — всегда пожалуйста! Незнамо с кем, незнамо зачем.

— Я говорила, кто звонил. Стариков, с телевидения. Вы же после того случая сами всегда требовали — выяснять намерения. И потом, я ничего не обещала. Он должен перезвонить.

— Намерения? — Костровец покрутил головой. — Выудить всё, что знаешь, а заодно потрахаться — вот и все его намерения. Мата Хари говённая. Врезать бы тебе…

Он смерил её оценивающим взглядом, от которого Инга внутренне сжалась, ожидая удара. Но Костровец отвернулся, и смотрел перед собой, размышляя. Инга осторожно затянулась, следя за ним боковым зрением.

— Когда он обещал перезвонить? — спросил Костровец, продолжая смотреть перед собой.

— В конце той недели.

— Если позвонит — назначишь у «Локомотива». Точнее — за «Локомотивом», на Кирова. Мол, подъедешь сама. Там, за стоянкой. Чтобы никто не видел, ясно? Ровно в девять вечера.

— Ясно. Но…

—  Никаких «но»! – отчеканил Костровец, подражая Трилису. — Хватит мне отдуваться. Эти кобели кидаются на тебя, как собаки на падаль  — а я должен отвечать. Тебе ничего не надо делать: назначишь встречу и останешься дома. Никуда не пойдёшь.

Инга взглянула на него. Костровец уловил тревогу в её взгляде и ободряюще подмигнул:

— Не боись. Всё будет нормально. Я просто хочу посмотреть, что за парень, зачем ты ему нужна. И обо всех его звонках немедленно сообщать мне.

                        Глава шестая

Скандал на студии тем временем разрастался. После звонка представителя Президента Ошкуров ни с кем не разговаривал и подолгу сидел, запершись в кабинете. Несколько раз вызывал Боженко, требуя вымонтировать из передачи эпизоды, где Дрёмов рассуждает о дивидендах, путая их с тринадцатой зарплатой. Марина поджимала губы и настаивала на своём варианте передачи. У неё был козырь: она пожаловалась депутату Государственной думы Шабалину, и тот обещал поддержку.

Однако время шло, а Ошкуров эфира не давал. Игорь посоветовал Марине отправить телеграмму в администрацию Президента.

— Как в администрацию? Ты думаешь, им это интересно?

— Какая тебе разница? Отправишь туда телеграмму, копию — в нашу администрацию. А так  будешь до пенсии к Окурку ходить.

— Может в комитет по авторскому праву обратиться?

— Ты что не знаешь, что там его жена работает? Давай телеграмму!

Телеграмма произвела эффект, какого ни Марина, ни Игорь не ожидали. Губернатор поручил немедленно отремонтировать дом беженцев, написавших на студию письмо, провести туда свет, воду, тепло. Но самое главное — из администрации Президента на удивление быстро пришел факс с требованием не препятствовать прохождению в эфир критических материалов.

— Это Шабалин устроил, — хихикала Марина. — Он в Москву каждый день звонил кому-то, пока телеграмма не легла на стол Чубайсу. Как только факс к нам пришел, Окурку позвонили от представителя Президента — он сразу вызвал меня и велел дать заявку на эфир.

— Когда эфир? — поинтересовался Игорь.

— На следующую неделю программа уже свёрстана — значит через неделю.

— Темнит Окурок, — заключил Игорь. — Увидишь, какую-то пакость придумал. Иначе ты бы уже завтра в эфире была.

Так оно и вышло. В пятницу Илона Викторовна, предупредив Игоря о монтаже, заметила, между прочим:

— Вы не знаете, зачем ваша лучшая подруга хочет отдать оригинал своей передачи Михал Михалычу?

— Понятия не имею, — пожал плечами Игорь. — Видимо, опять начнёт её уговаривать сделать купюры. Только вряд ли у него это получится.

— Какие всё-таки дети вы с Мариной, — вздохнула Илона Викторовна. — Да наплевать ему на  купюры. Вы разве не слышали, что он второй день вербует охотников в эти самые Ерши?

— Зачем?

Илона Викторовна сострадательно покачала головой:

— Это же просто: поедет кто-нибудь в Ерши, сделает тёплый, как валенок, видеоочерк о Дрёмове, а фрагменты передачи вашей подруги использует, как иллюстрацию необъективности Марины, которая не смогла разобраться в ситуации.

— Где же он найдёт желающих гадить на Марину? — недоверчиво спросил Игорь.

— Уже нашёл, — улыбнулась Илона Викторовна. — Знаете Разина? У него жена три года не работает, с ребенком сидит. Кто её возьмет, с ребенком-то? Так вот, если Разин сделает такой материал, ему будет увеличен эфир, а его жене — гарантировано трудоустройство на студии. Редактором общественно-политического вещания.

— Откуда вы это знаете? — ошеломленно пробормотал Игорь.

— Неважно. Бегите лучше к вашей товарке. Предупредите её, чтобы не вздумала отдавать оригинал передачи Михал Михалычу. Пусть лучше перепишет на «вэхээску» — качество при перегоне будет отвратное, может это его остановит, хотя… Ему сейчас все равно.

Марина недоверчиво выслушала Игоря и скептически покачала головой:

— Даже если Разин согласиться ехать в Ерши — что это за передача получится? Сало, мед… и пчёлы. Во всяком случае, спасибо за предупреждение.

Ближе к вечеру, когда Илона Викторовна уже ушла, зазвонил телефон.

— Это Иннокентий Мануилыч беспокоит, — раздался в трубке глухой голос. — Узнаёшь?

— Здравствуйте, что случилось, — оживился Игорь. — Появилась необходимость выступить в моей программе?

— Нет, спасибо. Вы же, как это называется, художественное вещание, а я ни петь, ни плясать… У меня другое. Ты давеча говорили, что Артемьев писал статьи об «ИнфинСибе». Мне эти статьи достать не мог бы, с возвратом?

— Конечно, принесу. А если не секрет, почему вас все-таки заинтересовал «ИнфинСиб»?

— Да так, проверить кое-что надо, — уклончиво ответил Мануилыч. — Знакомых ищу.

— Так может, я вам помогу? У меня там как раз знакомая.

— То есть как? — насторожился Мануилыч.

— Да так. Человек я молодой, неженатый. Она тоже, судя по голосу…

— Ты что же, её не видел?

— Нет. Телефонное знакомство, знаете ли. У нас, у современной молодёжи это принято. Сегодня у меня как раз свидание. Ознакомительная экскурсия, так сказать.

— Вот что, Игорь, — после некоторого молчания попросил Мануилыч, — подъезжай-ка ко мне. Не нравятся мне что-то эти кульбиты.

— Нет, так мы не договаривались, — запротестовал Игорь. — Я, в соответствии с вашими указаниями никуда не вмешиваюсь, занимаюсь телевидением, попрошу и вас то…

— Прекрати, — посоветовал Мануилыч. — Я не знаю, что происходит, но думаю, что согласие сотрудницы «ИнфинСиба» на встречу с тобой – отнюдь не женский каприз.

— С чего это вы решили? — насторожился Игорь.

— По телефону долго объяснять. Давай ко мне. Повторяю, это очень важно.

… Игорь сидел, опустив голову. Мануилыч ходил по кабинету, время от времени тяжело вздыхая. Наконец остановился, изучающе разглядывая журналиста. Игорь поёжился — взгляд был тяжёлый, неприятный.

— Пацан, — произнес Мануилыч. Помолчал и повторил врастяжку. — Паца-ан. У меня даже в мыслях не было, что это ты выдрал… Ах, ты ж, емчить твою двадцать! Где они?

Игорь вынул из кармана записную книжку, развернул её и протянул Мануилычу.

— Ну, правильно, — пробормотал Мануилыч, держа в руках календарные листки. — Вот они, все — с двадцатого по двадцать седьмое. И ты, значит, решил… сам? Ох, дурной пацан, ох, дурной! Ты хоть понимаешь, какую ты пакость сделал? И когда успел? Вы же не были знакомы почти. И на поминках ты в редакцию не ходил — или соврал, ходил всё-таки?

— Нет, — помотал головой Игорь. — Я на следующий день после убийства пришёл, у меня материал должен был выйти, он его в печать готовил.  Ну, подошел к столу, где он работал.

Смотрю, календарь. Знаете, подумалось: вот, человека нет, а календарь, как при нём, на месте. Записи его: куда пойти, с кем созвониться… Стал листать. Вдруг вижу — «ИнфинСиб», фамилии, телефоны, пометки… А я же читал старые его материалы и знал, что Трилис — генеральный директор. Значит, он вернулся к этой теме, у него что-то есть. Ну, вырвал эти листки. Никто не видел…

— И решил чесать подряд — авось кто-нибудь клюнет, — подхватил Мануилыч, просматривая записи на листках. — А почему ты решил начать с Инги Синицкой?

— Я на имя обратил внимание, — объяснил Игорь, — Имя звучное. Ну, и девушка, наверно, с претензиями…

— Ясно, — Мануилыч вздохнул. — А дальше смотрел, что написано? Служба безопасности!

— Так, тем более. Наверняка что-то знает…

— Тьфу ты, Господи! — Мануилыч аж крякнул. — А ведь по виду не скажешь, что дурак. Ты что же — на свои чары мужские надеялся? Почему ты решил, что она не доложила, кому следует, о твоём звонке? Ты ведь домой ей звонил. Как это ты еще не догадался напрямки бухнуть: что, мол, вам известно о криминальной деятельности вашей компании?

— Не такой уж я дурак, как вам кажется, — сухо ответил Игорь.

— Ладно. Теперь уточни, когда и где вы должны встретиться?

— Сегодня в девять часов, на улице Кирова, за стадионом «Локомотив». Там стоянка, так вот за ней, в арке дома напротив. Она на своей машине приедет.

— Какая машина?

— Белый «жигулёнок».

— Ну, встретитесь — и что дальше?

— Не знаю, может, поедем куда-нибудь. Она сказала: посмотрю на ваше поведение, — Игорь иронически посмотрел на Мануилыча. — Вы что, решили, что я её начну с ходу, как это по вашему — колоть? Обычный флирт. Постараюсь ей понравиться, у меня это иногда выходит. А там — видно будет.

— Ну что ж — видно, так видно.

Мануилыч сел за стол, заполнил какой-то бланк, подал Игорю:

— Распишись.

— Что это?

— Протокол о том, что ты мне добровольно предъявил эти листки, изъятые тобой по глупости из календаря убитого Артемьева. Хотя, конечно — какое это доказательство? Туфта…

Игорь расписался.

— А теперь мне что делать?

Мануилыч поднял брови.

— Как что? К свиданию готовиться. Как это у вас, у современной молодежи: цветы, бутылку, презерватив…

— A вы?

Мануилыч ответил, перебирая листки календаря:

— А мне посоображать надо. Ты вот что… очень тебя прошу — полегче. Если уж вышла такая глупость, то хоть дальше постарайся не напортить. Имей в виду, что начальник службы безопасности, шеф этой твоей красотки — бывший оперативник. Он кого попало, не возьмёт к себе – только надёжных. Хорошо, если она решила с тобой отдохнуть. А если действительно шефу стуканула? Ладно, бывай. Завтра позвони.

Уже когда Игорь был у двери, Мануилыч окликнул его:

— Эй! А это ничего, что я с тобой на «ты» перешёл?

Игорь пожал плечами:

— Если вам так удобно… Собственно, вы же старше меня. Умнее.

— Да? — Мануилыч подозрительно посмотрел на Игоря.

После ухода Игоря он стал внимательно разглядывать записи на листках. Разбирать было трудно, попадалось много сокращений, смысл которых не улавливался. Например, напротив записи телефона инспекции по труду стояла пометка «Сибсельстроймаш» и вопросительный знак. А напротив записи «комитет по промышленности» — было выписано и подчеркнуто — «линолеумный завод». Против телефона финансового управления также стояла пометка, дважды подчеркнутая — «кредит».

Мануилыч продолжал листать в полном отчаянии оттого, что ничего не может понять. Записи и записи. Он обратился к тем пометкам, которые были связаны с «ИнфинСибом». Это были телефоны приемной, бухгалтерии. Потом фамилии каких-то людей, сопровождавшиеся номерами телефонов. Что за люди, понять было невозможно. И только против фамилии Синицкой стояла её должность — сотрудник отдела безопасности. Ну, разумеется, журналист на неё сразу и клюнул.

Мануилыч продолжал листать, вглядываясь в записи. На одном из листков, сбоку, было записано: «Ингa ездила в Курск». Инга — это Синицкая. Почему Артемьева интересовало, куда она ездила? И вообще — откуда он брал информацию? Кто ему всё это рассказывал? Из инспекции по труду? Из краевого финансового управления? Фамилия должна быть здесь. А почему здесь? Почему не раньше?

Мануилыч покрутил головой: ну, журналист, ну, пацан! Он набрал телефон редакции «Своей газеты».

— Александр? 3дравствуйте, это Шеремет вас беспокоит, Иннокентий Мануилыч. Вспомнили? Да, из милиции. У меня к вам вот какое дело: календарь Артемьева так и стоит на столе?.. Понятно, память, да, да… Пожалуйста, заберите его к себе в кабинет. Я хотел бы его еще раз хорошенько просмотреть. Нет, пока ничего не нашли, но возникли некоторые соображения, их надо проверить. Да, это касается его работы. Да, возможно… Так я зайду к вам?

Он положил трубку, взглянул на часы: заканчивался развод патрульно-постовой службы — надо идти туда. В помещении дежурной части за пультом сидел один Серёжа Овчаренко — помощник дежурного.

— А где Юрка, — поинтересовался Мануилыч.

— Дежурный на разводе, ориентировки читает.

— Так. Ты вот что… ты дай-ка мне рацию, пока никого нет.

— Ты чего, Мануилыч? — удивился Овчаренко. — На пост что ли выйдешь сегодня?

— На пост, на пост. Давай рацию.

— Чирик, — невозмутимо ответил Овчаренко.

— Взяточник, — пробормотал Мануилыч. — Пивом возьмёшь?

— Тогда две банки. Я бутылочное не люблю.

— Сговорились. Только, чтобы аккумуляторы были свежие.

Сергей открыл «оружейку» — маленькую комнатку, где хранилось оружие, рации, противогазы, бронежилеты и прочая амуниция.

— А это что? — удивился Мануилыч при виде алюминиевой молочной фляги, стоявшей в углу. — Новое секретное оружие?

— Это брага, — не оборачиваясь, объяснил Овчаренко. Он выбирал рацию, копаясь в сейфе, одновременно посвящая Мануилыча в тайны работы дежурной части. — Понимаешь, участковые изъяли где-то флягу бражки. Отлили в бутылку и отправили на экспертизу. А опечатанную флягу начальник велел к нам поставить, потому — выжрут ведь, собаки. И водой дольют.

— А у вас в целости будет? — с сомнением спросил Мануилыч.

— У нас? Да ни одна смена этой фляги не касается!

— Что-то не верится.

— Нет, вначале-то все перепробовали. Там печать пластилиновая, её бритвочкой подрезать да потом на место присобачить — пара пустяков. Но потом Мишка Товстуха поругался из-за чего-то с нашей сменой. То ли Юрий Александрович ему дежурство не вовремя сдал, то ли камеры не помыли… И тогда Товстуха последний раз выпил из этой бражки, а потом… долил её и передал по смене.

— Чем долил? — не понял Мануилыч.

— Тем самым, — многозначительно ответил Овчаренко. — Теперь Юрий Александрович вторую смену уринотерапией занимается.

Мануилыч поморщился:

— Что же ты ему не скажешь?

— А я сроду в стукачах не ходил, — обиженно ответил помдеж. — А потом, ты не в курсе… я его просил перед новым годом рапорт написать, чтобы с меня выговор сняли. Он знаешь, что ответил? Ты, говорит, парень хороший, но почему от тебя к концу смены пивом тащит? Нет уж, походи еще маленько с выговором. Ладно, я не гордый, пусть у меня будет выговор. И пусть от меня тащит пивом. А от него — мочой. Товстухиной.

— Ну, я смотрю, тут у вас интересно.

— Борьба за выживание, — пожал плечами Овчаренко. — Как у Эйнштейна.

— У Дарвина, — поправил Мануилыч.

— Один хрен физики-лирики. Так на счёт пивка не забудь.

— Как договорились. Вечером верну две банки вместе с рацией. Только, пожалуйста, будь на связи. Можешь понадобиться.

…Игорь приехал на «Локомотив» за несколько минут до назначенного времени. На остановке и возле ларьков было довольно много народу, но, пройдя несколько шагов и, свернув, он очутился на совершенно пустынной улице Кирова. На стоянке возле решётки стадиона темнело несколько машин, «Жигулей» среди них не было видно. Напротив, через дорогу — первые два здания — старые четырёхэтажки, дальше шёл частный сектор: огороженные глухими заборами тёмные дома с закрытыми ставнями.

— Ничего себе местечко для свиданий, — проворчал Игорь, перейдя безлюдную улицу и остановившись возле арки, ведущей во двор. Он снова взглянул на стоянку, затем на часы.

— Сколь натикало, мужик? — раздался за спиной чей-то голос.

Игорь оглянулся: перед ним стоял ражий детина, насмешливо разглядывавший его. Игорь отступил на шаг и почувствовал сильный толчок в спину. Детина с ходу поймал его за руку, кто-то сзади вывернул другую.

— Что вы делает-те! — прохрипел Игорь, чувствуя, что его, скрюченного, волокут во двор эти двое. Он пытался упереться ногами, но его легко приподняли, и сильный удар поддых выбил  остатки дыхания. Пока он, задыхаясь, силился глотнуть воздуха, неизвестные завернули за кирпичную трансформаторную будку. Здесь был тупик: сплошной стеной, примыкая к будке, стояли стайки, занесённые снегом. Те двое молча и деловито поставили Игоря на колени, один из них, навалившись сзади, завернул ему руки, другой, раскорячившись, встал перед ним. Достал бутылку, сопя, раскрыл ее.

— Значит так, мужик. Сейчас выпьешь эту бутылку — не тронем. А будешь кобениться…

Он больно впился пальцами в щеки Игоря и сунул ему горлышко бутылки в рот. Ничего не понимая, Игорь попытался выплевывать льющуюся водку, но получил сзади удар по голове.

— Я тебе, суке, что сказал? — прорычал детина. Он нагнулся над Игорем и больно ухватил за волосы, задирая ему голову. Игорь зажмурился, ожидая следующего удара, но вдруг детина взвыл и рухнул на него. Потом он услышал глухой стук о доски сарая — и державший его сзади, ослабил хватку. Игорь повалился лицом в снег и тут же вскочил. Детина лежал у его ног, скорчившись и мыча. Рядом со вторым сидел на корточках какой-то человек. Он повернул голову в его сторону — Игорь узнал Мануилыча.

— Ну, чего встал? — прошипел тот. — Расстегни ему штаны и спусти до колен. Да быстрее.

— Чего? – удивлённо переспросил Игорь.

— Делай, что говорят! — рявкнул Мануилыч.

Ничего не понимая, Игорь расстегнул брюки детине и рывком спустил их до низу. Тем временем Мануилыч возился со вторым, приговаривая:

— Пей, дурашка, пей, тебе говорят…

Затем он поднялся и, отстранив Игоря, уселся верхом на детину. Заботливо приподнял его голову и принялся поить его из бутылки. Детина стонал, хрипел, но послушно глотал.

Наконец Мануилыч швырнул бутылку в снег, потом оттащил детину к стене сарая. Достал рацию и принялся вызывать кого-то:

— Двадцать первый, двадцать первый, ответь двадцатому.

— На связи двадцать первый.

— Ребята, я во дворе дома тридцать один по Кирова. Здесь два клиента. Помогите поднять. Только пройдите к нам дворами. Там, с улицы Ленина мимо сберкассы…

— Подъезжаем, Мануилыч.

Он достал сигареты и протянул одну Игорю:

— Ну что, как говорится, со свиданьицем. Покурим?

Игорь покосился на лежавших.

— Эти не убегут?

Мануилыч хохотнул:

— А ты не пробовал бегать со спущенными штанами?

— Как же вы… — начал было Игорь, но замолчал, увидев предостерегающий жест.

Появились милиционеры. Они подняли задержанных и повели их на улицу.

— Нет, ребятки, — запротестовал Мануилыч. — Выйдем, как и зашли: на Ленина, через дворы.

Дождавшись, когда постовые погрузят задержанных в машину и, наказав, чтобы их числили в медвытрезвителе до утра за отделом, Мануилыч тронул Игоря за рукав:

— А теперь пойдём, глянем, чем дело кончится.

Они перешли дорогу и остановились возле киоска. Отсюда было хорошо видно стоянку автомобилей возле «Локомотива».

— Ну, и где твои «Жигули» с девушкой, которая спешит на свидание? Нету. А во-он ту «иномарку» видишь? Вон, с краю.

Машина тёмного цвета была почти не видна. Она стояла последней в ряду, как раз напротив входа в арку здания. Мануилыч посмотрел на часы.

— Прошло пятнадцать минут с тех пор, как они завели тебя туда. Давай-ка возьмём по банке пива… А ты пока гляди за машиной!

Игорь увидел, как из машины вышел человек. Постоял, оглядываясь, затем не спеша двинулся в арку.

— Ага, инспекторская проверка, — удовлетворённо кивнул Мануилыч. Он протянул деньги в окошечко и взял две банки пива, продолжая поглядывать через дорогу. — Так, теперь пей пиво и не поднимай голову.

Человек снова появился в арке дома. Он огляделся, перебежал дорогу и сел в машину. «Иномарка» выкатилась из ряда, развернулась и, набирая скорость, исчезла в темноте улицы.

 — Теперь понял, что получилось бы, сунься ты во всё это один? — спросил Мануилыч, прихлебывая пиво.

— А этот, в «иномарке», кто был?

— Я полагаю, это был начальник службы безопасности «ИнфинСиба», Дмитрий Георгиевич Костровец. И поскольку он не знает, куда девался ты вместе с его придурками, у него очень кислое настроение. Но не это главное. Главное другое.

— А что? — поинтересовался Игорь.

Мануилыч покосился на него неприязненно.

— Тебе скажи… Опять со своим журналистским расследованием куда-нибудь вляпаешься. Ну, хорошо. Доброе дело мы сделали — не дали пропасть телевизионщику в недрах вытрезвителя.

— Как вытрезвителя? — упавшим голосом спросил Игорь.

— А ты что думал — они тебе из спины ремни будут резать? Ты погляди на себя — ни одного синяка на лице. А говоришь, били.

— Били, еще как…

— Ну, пару тумаков заработал. Прибавь к этому бутылку водки, которую они на тебя чуть не вылили. Вот и получается: напоить стервеца, да сдать в «трезвяк» — вся работа.

— Зачем такие тонкости?

— Это у Дмитрия Георгиевича бы спросить. Так ведь не скажет. Ну, ладно, я ещё две баночки пива возьму да подамся в отдел: рацию надо сдать, крестников моих присмотреть… А ты, друг сердечный, давай домой. Только Инге своей не вздумай звонить, очень тебя прошу. Сейчас спешить не надо. Бывай.

Игорь пожал протянутую руку и не удержался — спросил:

— Иннокентий Мануилыч, как вы думаете, Артемьев — это тоже они?..

Мануилыч пожевал губами:

— Знаешь, что с тобой хорошо делать? Дерьмо хлебать.

— Почему? — обиделся Игорь.

— А потому, что ты все время вперёд норовишь забежать. Я тебе русским языком говорю: не надо спешить.

Когда Игорь ушёл, Мануилыч, глядя ему вслед, заключил, разминая сигарету:

— Догадливый. А что чудом целым остался – не дотумкал. И слава богу…

                        Глава седьмая

— Что за дела, командир? Отделал, как последнюю парчушку, напоил… Что за хрень? Вообще уже наглость до беспредела!

Вошедший в кабинет детина прошёл к столу и уселся напротив Мануилыча, отвернувшись к окну. Ноздри вздрагивали, желваки ходили ходуном. Видно было, что он едва сдерживался. Мануилыч любовался картиной. Нет, самые талантливые актёры — это не Таганка и не МХАТ. Самые талантливые актёры — блатные. Они искренни: не актёрствуют, не играют — живут. Вот и задержанный сейчас — в образе. И не выйдет из него, хоть застрели.

— Сигарету?

Детина, продолжая сохранять оскорблённый вид, принял сигарету, прикурил от поднесённой Мануилычем зажигалки.

— Ты, мужик, не серчай, у меня же работа…

— Ага, — оживился детина. — Работа известная — забить «трезвяк», накрутить штрафов…

— Вот тут ты не прав. Ты же не в вытрезвителе сейчас, ты — в уголовном розыске, стало быть, должен сообразить. Тебя как звать?

 — А никак. И говорить я с тобой не собираюсь. А когда выйду — с прокурором поговорю. По надзору. Понял?

— Как не понять? Только зря понтуешь. Как говорят: с понтом под зонтом, а сам под ведром.

— Ладно, поглядим, кто понтует. Запиши: от показаний отказался. А дойдёт до прокурора…

— Слышал я уже про это, — миролюбиво ответил Мануилыч. — Но если я тебя сейчас отпущу — пойдёшь ты, хороший мой, не к прокурору…

Детина стрельнул глазами в его сторону, но продолжал хранить молчание.

— …А пойдешь ты, набушмаченный фраер, прямым ходом к этому…

— К кому? — презрительно перебил его детина.

— Да к этому… как его? К Дмитрию Георгиевичу.

— Не знаю никакого Дмитрия Георгиевича, — холодно произнёс детина.

— Костровца? Не знаешь? Да ты что? — изумился Мануилыч. — Вот тут ты врё-ёшь! Дмитрий Георгиевич вас с утра, поди, обыскался. Он вам поручил серьёзное дело, доклада ждёт, а вы обделались. Да так жидко, что узнай он об этом — он же вас по стенке размажет.

— Лепи, лепи, — пробормотал детина.

— А давай — на спор, — азартно перебил его Мануилыч. — Сейчас я ему позвоню — и будет ясно, кто лепит, а у кого просто очко играет!

Не дожидаясь ответа, он набрал номер телефона.

— Здравствуйте, девушка. Мне бы Дмитрия Георгиевича. Кто спрашивает? Скажите, Шеремет Иннокентий Мануилыч. Ага… Жду. — Мануилыч подмигнул детине. — Диман? Привет. Как жизнь? Бьёт ключом? Понятно. Я вот что надумал: надоела мне эта ментовка — пойду я, пожалуй, к тебе — если ты не передумал, конечно. Нет, я понимаю, что не сегодня. У меня ещё дело тут не закончено… Да, да, обязательно. Но вот предварительно — кем бы ты меня взял? Замом? Спасибо. А на счёт оклада? Во-он как? А что за работа? В общих чертах… Филиалы? И много? Ага, Сибстроймаш, металлургический… Ясно, руководящая работа. Это как раз по мне — кадры, охрана — это я люблю. Ну, что — считай, в принципе договорились.  Что? Да ради бога, любую справку. Как, говоришь, фамилии? Записал… Хорошо, хорошо — узнаю — сразу брякну. Лады, до связи!

Мануилыч положил трубку, надел очки и прочёл запись:

— Жарков Александр Дмитриевич и… Парамонов Петр Иванович. Так кто ты у нас?

Детина молчал, покусывая губы и глядя в сторону. Мануилыч невозмутимо достал из ящика стола пропуск.

— Ага, ты у нас Парамонов Пётр. Петюня. Работаешь на Сибстроймаше. А второй, стало быть, Шурик, который внизу сидит. Так и что, Петюня? Со мной говорить будешь или всё-таки к прокурору пойдёшь. С жалобой на то, что я тебе, извиняюсь, вчера незаконно яйца отбил?

— Чего тебе надо? — также глядя в сторону, спросил детина.

— Мне, как твоему будущему начальнику, — рассудительно ответил Мануилыч, — надо, чтобы ты написал подробную объяснительную: как, с кем и что ты вчера делал вечером за трансформаторной будкой. 3ачем ты это делал, понял? По чьему указанию.

— Слышь, как тебя… Это же вилы! После этого Дмитрий Георгиевич… ты меня сдать хочешь?

— Нет, Петюнчик, — улыбнулся Мануилыч. — A вот если ты мне такой объяснительной не напишешь — я тебя сдам, с ба-альшим удовольствием. Он же почему ваши фамилия продиктовал? Он боится — и совершенно правильно, — что вы залетели и дела не сделали.

— Да какое дело! — плюнул детина. — Подумаешь — фраера напоить… Не убили же.

— Верно, — заметил Мануилыч. — Но если ты даже такого пустяка сделать не мог — иди на вокзал бутылки собирать. Мне такие люди не нужны. А я — как ты слышал — собираюсь у Костровца работать. С кем? С такими, как ты? Не-ет, мне нужны люди надёжные. Поэтому ты сейчас напишешь всё, как я сказал. Потом мы сходим к начальнику отдела — он тебя оштрафует. И твоего друга тоже. А после этого пойдёте к Костровцу и доложите, что всё сделали. И я подтвержу, что никто вас не задерживал. А тот мужик, скажу — да, был в вытрезвителе. И живите себе спокойно.

— Зачем же тебе объяснительная эта, зачем к начальнику нас водить? —  проворчал детина.

— Для уверенности, что ты снова передо мной козлить не будешь, — улыбнулся Мануилыч.

— Ладно, — вздохнул детина, — давай бумагу.

— Не спеши, — успокоил его Мануилыч. — Я ещё с твоим корешем не побазарил. Ты иди пока в камеру. Подумай. А мы с Саней пообщаемся. Может чего-нибудь другое придумаем.

— Чего другое? — встревожился детина.

— Откуда я знаю? — невозмутимо ответил Мануилыч. — Ты, милый, иди. Твое дело телячье.

Через некоторое время после того, как задержанного увели, в кабинет зашёл Овчаренко.

— Ты чего? — спросил Мануилыч, глядя на него поверх очков.

— Так я же ещё смену не сдал, — махнул рукой старшина. — Я говорил тебе вчера, у нас война с той сменой. Товстуха привязался к материалам, Юрий Александрович психует — ругань у них на всю катушку. А я на подхвате, задержанных развожу. Слышь, Мануилыч, я тебе Сашку Жаркова привёл. Ты бы его не оформлял, а?  Он тоже на Калинина живет, в соседнем доме. У него кличка Саня-Скипидар

— Он что — на Сибстроймаше работает?

— Не-е, он в охране. Ну, сторожем. Здесь недалеко автотранспортная какая-то фирма… забыл, как называется. В общем, от «ИнфинСиба», филиал или что-то, не знаю. Вот он у них подрядился. Он вообще-то безобидный, разве, когда выпьет, любит кулаками помахать.

 — Понимаешь, Серёжа, они с этим, вторым, вчера затащили мужика, отбуцкали и хотели напоить зачем-то.

— Это не Сашка придумал, — уверенно ответил Овчаренко. — У него тяму не хватит. Это тот его сблатовал. Мне Сашка рассказывал: когда на Сибстроймаше беспорядки были, зарплату им не выдавали, его тамошняя шпана подрядила, вроде как в охрану. Так они тогда забастовщиков — ну, этих, кто требовал зарплату — отлавливали и потихоньку метелили. Санька мне хвастал, что, мол, хорошо заплатили за это.

— Н-да, — вздохнул Мануилыч. — Безобидный у тебя приятель.

— Так, а жить-то как? — воскликнул Овчаренко. — Жрать-то надо? У нас на Калинина — погляди — целые дома не работают. Саньку после того, как он на Сибстроймаше покрутился, сразу же сторожем взяли. Знаешь, как он доволен? Дети, жена, мать старая — все на его деньги живут. Да и ничего он сейчас такого не делает: сутки дежурит, двое отдыхает. А то, что он там когда-то кого-то… чего уж старое вспоминать? Не оформляй его, а? Наш он, калининский.

— Ладно, — Мануилыч пристукнул ладонью по столу. — Как себя поведёт. Ты ему скажи, чтобы тут передо мной не выделывался, как тот.

— Скажу, — обрадовался Овчаренко. — Я его сейчас… подготовлю.

Через час, подписав у начальника отдела материалы по мелкому хулиганство и отпустив оштрафованных задержанных, Мануилыч позвонил Костровцу:

— Диман, это твой будущий зам звонит.Докладываю: прошерстил книги доставленных и к нам, и в вытрезвитель. Жаркова и Парамонова нет, а Стариков доставлялся в средней степени опьянения. Отпущен утром, так как штраф уплатил сразу

— Спасибо, старик, — раздалось в трубке. — Извини, что эксплуатировал. Компенсация за мной.

— Да ладно тебе, — улыбнулся Мануилыч. — А если не секрет, что случилось? Твои люди?

— Нет, один парень из отдела ценных бумаг попросил узнать. Вроде, его соседи что ли… В общем, ерунда. Ну, до связи.

Положив трубку, Мануилыч некоторое время смотрел на неё. Затем, покачав перед ней пальцем, произнес:

— Нет, Диман. Это для тебя ерунда, но на такой ерунде и прокалываются. Помнишь, ты на яблоках прокололся? Тоже ерунда была, а как повернулось? Сибстроймаш, Сибстроймаш… Что тот парень записал в своём календаре?

… Несколько дней Игорь ходил сам не свой. То и дело на память приходил этот полубезумный, полушутовской случай. Затащили, поили водкой… Что они хотели от него? Откуда взялся этот милиционер? Почему он так уверен, что всё подготовлено? Для чего — чтобы всего-навсего отправить его в медвытрезвитель? Чушь! Могли ведь голову проломить – как Артемьеву. Но он ничего такого не публиковал. Неужели только из-за того, что познакомился с Ингой? И она его сдала? ЦРУ какое-то… Он же не ищет секретов, никогда не имел никаких дел с «ИнфинСибом». Это Артемьев собирал материалы. А у него ничего нет, кроме этих календарных листков, про которые опять же никто не знает, кроме Мануилыча.

Но, с другой стороны, если его специально ждали — другого объяснения просто нет — значит,  хотели… проучить, напугать?  Но такое бывает только в кино, у Дамиано Дамиани. Хотя нет. В Городе тоже было. В прошлом году… да, весной! Избили директора металлургического завода. Там готовились выборы нового директора, а у старого было много шансов. Потом на Сибстроймаше были волнения. Тогда лидера инициативной группы (как же его звали?) избили. Били арматурными прутьями, он попал в больницу с переломами. После этого на Сибстроймаше наступила тишина. Лидер, выписавшись из больницы, куда-то потерялся.

Потом был Артемьев. И вот, наконец, он, Игорь. Но он же не директор, не лидер. Он вообще из художественного вещания! Его-то за что? Неужели только за звонок этой Инге? Нет, её надо разыскать и всё узнать. Хотя бы просто поблагодарить, что не убили до смерти.

— Кого не убили? Что с тобой?

Игорь поднял голову — перед ним стояла Горина.

— Я зашла — ты сидишь, губами шевелишь. У тебя что — неприятности?

Игорь смерил взглядом главного редактора. Горина села напротив.

— Ты видел разинскую передачу?

— Какую?

— Которую он из Ершей привёз. Ну, которую он делал вместо запрещённой, Марининой. Слушай, это такая лажа! Он использовал её сюжеты в черно-белом варианте, ужасного качества — и за кадром комментировал. Понять ничего невозможно. Но передача на час эфира. Гонорар, отхватит неплохой. Я сама ведомость подписывала по указанию Ошкурова.

— Каждый пишет, как он дышит, — пожал плечами Игорь. Он оживился. — Кстати, на счёт гонораров. Скажи пожалуйста, почему я получил за свой «Бурлеск» копеечный гонорар. Постановочные, декорации, костюмы… Этого же ни в одной редакции нет. И что — не в счёт?

— Игорь, это Ошкуров, а не я! — замахала руками Горина.

— Гонорарную ведомость я заполнил два месяца назад, — возразил Игорь. — На прошлой неделе в бухгалтерии, посмотрел микрофонную папку — и знаешь, что увидел? Моей ведомости нет. Вместо неё другая, заполненная твоей рукой. Ты срезала сумму наполовину. Мне — ладно, а людям-то за что? И почему без моего ведома? Втихую, чтобы никто не знал?

— Если тебя не устраивает главный редактор, — поджала губы Горина, — можешь пойти и сказать Михал Михалычу. Я не держусь за должность.

— Да? — с сомнением сказал Игорь. — Себе ты тоже срезаешь гонорары?

— Хочешь проверить – пожалуйста, — окончательно обиделась Горина.

Игорь махнул рукой.

— Ладно. Зачем пришла? Пожаловаться на тяжкую жизнь?

— Кому жаловаться, — уныло произнесла Горина. — Все только и считают кто, кого, насколько… Конечно, я вас всех и обворовываю, кто же ещё? Когда меня обворовывают — никто не видит.

— Это кто же у нас такой смелый? — удивился Игорь.

— Наша юная поросль, Гоша Сушко…

— Погоди, погоди! Это же твой протеже. Ты ещё когда на радио работала, вытащила его откуда-то то ли из Минусинска, то ли из Мухосранска – и пристроила в молодёжку. Он, по-моему, до сих пор раз в неделю несёт в утренней программе какую-то околесицу.

— Несёт, — грустно подтвердила Горина. — Цветёт махровым цветом — аж уши вянут: «Женщины Северного округа голодуют», «Устами молодости Сибири с вами говорит журналист Георгий Сушко», «Книгочтеи, оставайтесь с нами»… У него что ни слово, то Цицерон с языка слетел.

— Ну, милая, сама товар выбирала, теперь не жалуйся

— Так я его с каким условием брала? — с отчаянием воскликнула Горина. — С тем, что он в университет поступит. Сама характеристику написала, дура. А его со второго курса выперли за академическую неуспеваемость. Всех преподавателей учил журналистике, при том, что сам ни черта не знал.  И теперь, оказывается, комитет по делам молодёжи финансирует его программу «Мир и молодёжь», которую он полностью содрал с моих «Отцов и детей». Буквально всё, вплоть до выгородки. Композиция, стиль, работа ведущего — один к одному. Но моя-то передача — на наших копейках, а его — оплачивается молодёжным комитетом.

— Ну, и пошла бы к Михал Михалычу.

— Ходила!

— А он что?

— Да, говорит, действительно нехорошо — две одинаковых передачи в эфире. Снимайте свою, зачем подражательством заниматься. Представляешь? Это, я Гоше подражаю!

Горина всхлипнула.

— Чего ты ревёшь. Ёжику понятно, что не может Окурок снять с эфира передачу, за которую администрация платит деньги. А за твою ему ещё и платить надо. Да, Гоша, развернулся.

— Ещё как! Помнишь санинскую передачу «Неудобные вопросы»? Ну, ту, что сняли с эфира? Так вот Гоша и её украл. Позавчера весь день в студии губернатора записывал. Полдня выгородку ставили, Гоша художницу до слёз довел. Потребовал себе три смены монтажа.

— Как монтаж? Это же был живой эфир!

— У Саниной был живой эфир. А у Гоши будет отмонтированная запись. Чтобы губернатор смог спокойно ответить на любой неудобный вопрос.

— Та-ак, — протянул Игорь. — Ну, что же, мальчик растёт, ему нужно жизненное пространство. Только я тут при чём? Надеюсь, художественное вещание вы ему не собираетесь доверять?

— Вот я поэтому к тебе и зашла. Ты же в курсе насчет скандала в симфоническом оркестре. Даже что-то писал.

— Не «что-то», а сделал полосу в «Евразии».

— Тем более. Я, правда, не читала, но слышала хорошие отзывы. И когда Михал Михалыч сказал, что нам бы надо откликнуться, а то везде об оркестре говорят, а мы молчим, — я предложила тебя. Цени.

— Ценю. А что Ошкуров?

— Сперва поморщился. Но я ему сказала, что ты — в материале, всё знаешь. Он согласился, только попросил без фрондёрства. Ты же знаешь, там и губернатор замешан, и Леонид Абрамович Сероштан. Ну, и Миллер ушёл из оркестра. В общем, материал — не позавидуешь. Так снимешь — оттуда прилетит, эдак — отсюда напинают. Михал Михалыч сказал, что нужен объективный, спокойный материал. Главное — дать слово и тем, и другим. Понимаешь?

Игорь кивнул. Он понимал. Скандал с оркестром был громким. Оркестранты выразили недоверие дирижёру — Генриху Ивановичу Миллеру, человеку, который, создал этот оркестр, сделал его академическим. Но это ещё полскандала. Когда конфликт было уже невозможно скрывать, Миллер ушёл из оркестра, послав в газеты открытое письмо, в котором прощался с филармонией, никого не виня в конфликте, но и не объясняя его причин. Журналисты бросились разрабатывать тему. Финалом её стало интервью губернатора, заявившего, что с уходом Миллера для него оркестра не существует. А начальник управления культуры Леонид Сероштан, поняв своего шефа буквально, издал приказ о расформировании оркестра.

И скандал, готовый было угаснуть, вошёл в новую фазу. Было собрано несколько тысяч подписей под письмом, в котором выражался протест против произвола администрации. Из Москвы пришел возмущённый факс от Никиты Михалкова. Оркестранты обратились с открытым письмом к губернатору. Из Министерства культуры прислали растерянный запрос: каким образом управление культуры может расформировать академический оркестр, чей статус утвержден министерством культуры РФ?

Горина была права. В любом случае автору передачи должно влететь — не с той, так с другой стороны. Поэтому Окурок принял мудрое решение: пусть влетит кому угодно, только не ему.

— Понимаю, — повторил Игорь.

— Вот и славно, — с облегчением вздохнула. Горина. — Тебе двух выездов хватит?

— Не жадничай, я же не уложусь.

— Хорошо, три выезда. И день монтажа.

— Два.

— Ну, два… может быть. Ты главное материал сними, а на монтаж я как-нибудь тебе время выкрою. Чего там монтировать?

— Это, смотря как снимать.

Проводив Горину, Игорь принялся названивать в филармонию, договариваться о съёмках.

Глава восьмая

Костровец вышел из приёмной в прекрасном настроении. Шеф подписал все бумаги, в том числе на приобретение новой машины и средств связи. Он благосклонно отнёсся к докладу о торговых точках. Правда, Трилис никак не отреагировал на сообщение о том, что у «Салмана» сгорело три точки и угнана машина. Костровец опасался, что Трилис опять начнёт копать – кто да что. Но кивок был: он принял к сведению. Костровец коротко и деловито доложил, какие меры приняты для усиления охраны торговых точек их фирмы, отметив, что никаких покушений на поджог больше не происходило. В сочетании с предыдущей информацией о поджогах у конкурентов было ясно, что коллизия с уголовниками исчерпана. В заключение, Костровец сообщил, как о чём-то несущественном, что попытки журналистов выйти на контакт с его сотрудниками нейтрализованы, сотрудникам даны чёткие инструкции.

— Мы установили этого парня. Телевизионщик, личность несерьёзная, пьяница. Недавно доставлялся в медвытрезвитель, где-то на улице подобрали в невменяемом состоянии.

— Вот видите? — наставительно произнёс Трилис. — Всякая шваль только и мечтает покопаться в нашем белье. Поэтому, пожалуйста, держите ситуацию под контролем. Всегда помните, что наша компания реализует проекты, которые благотворно отражаются на экономике региона и, в конечно счёте, всей страны. Это крайне сложное и деликатное дело. И когда безграмотные, аморальные люди начинаю вмешиваться… Одним словом, сделайте выводы. Малейшая небрежность, упущение могут привести к сбою. А это не шутки.

— Понятно, Семён Ананьевич, — наклонил голову Костровец.

Он прошёл к себе в отдел и остановился возле компьютера, за которым работала Инга.

— Ну, что — не звонил тебе наш общий знакомый?

Инга подняла на него глаза.

— Какой? А-а… нет, не звонил больше.

— И не позвонит, — улыбнулся Костровец. — Скажи мне спасибо за то, что я стою, понимаешь, день и ночь на страже твоей нравственности.

— Что с ним случилось? — еле слышно спросила Инга.

— Ничего особенного. Жив-здоров. Пришёл к тебе на свидание пьяный в зюзю. — Костровец оглянулся на работавших за столами сотрудников и понизил голос. — Естественно, попал в вытрезвитель. Так что — выбирай знакомых-то.

— Нужен он мне! — с сердцем произнесла Инга.

— Не расстраивайся, — заговорщически прошептал Костровец.- Мы тебе такого кавалера найдём — закачаешься. Нового русского с бабками, с тачкой…

— Да не надо мне никого, — раздраженно ответила Инга.

— Не надо, так не надо. Найди мне папку «Защита». И занеси туда, против Старикова, что двадцать седьмого января он доставлялся в медвытрезвитель.

Костровец подмигнул ей и доверительно прошептал:

— Социализм — это учёт!

… Мануилыч и Саша Бокарев сидели молча, разглядывая распечатку, полученную из информационного центра.

— Даже, если оставить только Город — и то получается восемьдесят шесть нападений, — уныло заключил Бокарев.

— Давай сокращать, — предложил Мануилыч. — Уберём явное уличное хулиганство, очевидные попытки грабежа.

Они снова замолчали, изредка перебрасываясь короткими фразами и делая пометки. Они сидели уже около часа, выбирая полученные с машины сведения о преступлениях, совершённых в течение прошлого года сходным способом: группой, с применением ножей, кастетов, металлических прутьев.

Подобных нападений получалось множество, в разных местах Города, в разное время. Классифицировать как-то их было трудно. Группы были разнородные, потерпевшие тоже не укладывались ни в какую схему: мужчины, женщины, даже школьники.

— Ну, вот… пятьдесят два осталось, — удовлетворенно произнёс Мануилыч. — Уже легче. Теперь давай смотреть потерпевших. Зачем нам женщины, домохозяйки, дети? Студенты вон — на кой ляд нам студенты? Или вот, пенсионер?

— Так у нас никого не останется, — пробормотал Бокарев, берясь за ручку. На некоторое время в кабинете снова стало тихо.

— Тридцать семь, — подытожил, наконец, Бокарев.

— Но это же не полторы сотни, как вначале было, — улыбнулся Мануилыч. — Вот запроси материалы из отделов, раздай своим ребятам — и изучайте на здоровье, может что-то и вылезет. Хотя кое-что уже сейчас наводит на мысли. В Кировском районе четыре случая, в Советском — два, так? Теперь, смотри: в Кировском во всех четырех случаях потерпевшие — рабочие Сибстроймаша. А в Советском — о, гляди! Директор металлургического завода, Савин.

— Ну и что? Он же не журналист, за что его бить? — возразил Бокарев.

— Саша, если бы я знал, за что избили Савина, я бы здесь с тобой не сидел. А вот на счёт Сибстроймаша тебе могу дать справку. На-ка, почитай.

Бокарев взял протянутый листок и пробежал его глазами.

— Это что за бригада такая? — спросил он. — И кто этот Жарков?

— Вот видишь, у тебя возникают конкретные вопросы, — невозмутимо ответил Мануилыч. — Это хорошо. До Жаркова мы еще дойдём, а пока послушай, что я узнал после беседы с этим парнем. Этот Сибстроймаш дышит на ладан: денег не платят, цеха закрывают: якобы продукция не пользуется спросом, объёмы производства падают… Тем не менее, на Сибстроймаше существует акционерное общество «Лайма». Причем, понимаешь, какая штука? Сибстроймаш трещит по швам, а «Лайма» процветает, хотя, заметь — ни черта не производит.

— И чем «Лайма» зарабатывает?

— Ну, изучение спроса, поиск заказчиков, сбыт сибстроймашевской продукции. И вот что интересно: возглавляет эту самую «Лайму» заместитель директора Сибстроймаша по экономике Страшников. А что еще интересней: сорок процентов акций Сибстроймаша принадлежит «Лайме»…

— Погодите, — замахал руками Бокарев. — Вы что — мне лекцию сейчас будете читать? Я же всё равно ни черта не пойму. Какое это имеет отношение к Артемьеву, ко всем нашим делам?

Мануилыч с сожалением посмотрел на собеседника.

— Вот то-то и оно, милый мой Саша. Я ведь вначале также сидел и думал: какое наше собачье дело? Выехал на место происшествия — бери след. А вот нет следов! Ты сидишь здесь и варежку жуешь: какой мотив убийства, за что парня убили? Наверно хулиганы, пьяная шпана… И крутишься, как щенок, ловишь свой хвост. А зайди-ка с другой стороны.

— Хорошо, — вздохнул Бокарев. — Значит эта «Лайма» живёт за счёт Сибстроймаша?

— Так, — кивнул Мануилыч. — И не просто живёт — а шикарно: приобретает обстановку, технику, оплачивает работу своих сотрудников, имеет оборотный капитал… Но работяги всё видят: что их продукция уходит на сторону, что за их счёт кто-то паразитирует — а им шиш. И тогда они попытались, как акционеры, это дело поломать. Стали требовать собрания, перевыборов, отправили жалобу в инспекцию по труду… Инспекция, отпасовала материалы в прокуратуру, начались проверки и прочие дела. Именно в это время на заводе появилась охрана. Не ведомственная, не милицейская, а неизвестно чья. Работяги создали комиссию для переговоров с администрацией — охрана эту комиссию не пустила на завод. Активистов предупредили, что переломают ноги. Потом лидеру их устроили тёмную. Били, обрати внимание, арматурными прутьями. И потихоньку-полегоньку общественная активность сошла на-нет. Уголовное дело в прокуратуре по материалам инспекции прекратили. Тех, кто бил, ясное дело, тоже не нашли. Потерпевшие, якобы, отказались от заявлений…

— И вы нашли этого Жаркова? — Бокарев показал на листок.

— Жарков у меня на крючке. Крючок, конечно, хилый, но пока держит. Он в этой самой охране работал. Платили, говорит, хорошо. Бить он особо, вроде, не бил никого, ну, там зуботычину кому или под зад ногой… И парней этих из охраны не знает. Что интересно — они все друг друга плохо знали. Но одного он мне назвал — тот за старшего был. И когда рабочего лидера отправили в больницу, старший на другой день выдал им премии. Такие дела. — Значит, бригада, — Бокарев придвинул к себе распечатку и принялся

Литературному журналу «День и ночь» 30 лет. Приглашаем на торжественное мероприятие

Уважаемые коллеги!

Приглашаем вас на торжественное мероприятие, посвящённое 30-летнему юбилею литературного журнала «День и Ночь», которое состоится 9 декабря (суббота) в Краевой библиотеке, в зале № 38 (3 этаж). Начало в 15-00.

Встреча в профессорском собрании

Председатель Красноярского краевого отделения Союза журналистов России Дмитрий Голованов выступил на заседании Красноярского регионального отделения Российского профессорского собрания.

Руководитель самой многочисленной творческой организации региона в своём выступлении подчеркнул, что журналистское и научное сообщество всегда работали в тесном контакте:

— Одна из задач местной прессы – популяризация науки, достижений сибирских учёных. Представители научных кругов, в свою очередь, часто помогают журналистам при подготовке материалов: ваши экспертные мнения, безусловно придают вес нашим статьям и телесюжетам, делают их интереснее и значимее. Более того, некоторые красноярские учёные по праву состоят в Союзе журналистов России, поскольку регулярно публикуются в периодической печати, рассказывая при этом не только о своих научных достижениях, но и поднимая различные проблемы, волнующие общество.

Члены Красноярского регионального отделения Российского профессорского собрания также говорили в своих выступлениях о необходимости налаживания более тесного контакта с журналистским сообществом края.

В ходе заседания возникло предложение о создании при Красноярском краевом отделении СЖР научно-консультационного центра по оказанию содействия журналистам в подготовке материалов.

ДУХ ПАМЯТИ, РОДСТВА И ПРАВДЫ

Как по-своему поворачиваются иногда наши встречи в клубе почитателей Астафьева «Затесь»! Сегодняшний разговор — путешествие по страницам нового номера альманаха «Затесь» — повернулся в сторону подвига. 
Разве это не подвиг, когда инженер по профессии, завороженный словом Астафьева, идет с фотоаппаратом по местам, где бывал писатель. Забираясь в самую таежную глушь ищет, где же герои астафьевской «Царь-рыбы» варили на Боганиде уху? А там уж нет селения, одни ямы. Но те же цветы, те же травы, те же речные просторы, которые помнят Астафьева. 

И разве не чудо, когда будто в награду за тяжкий путь, острожнейшая птица орлан белохвостый начинает кружить над твоей головой. Ну ладно! Так и быть — фотографируй, коль пришел сюда!
В какие только дебри не забирался Виктор Адамович Тинигин, и даже ребра ломал, чудом оставшись в живых.
А разве это не подвиг в наше время выпустить в свет два тома фотоальбома «Следами, тропами и путями Виктора Астафьева»! А потом взяться за третий том, уже будучи приговоренным врачами к пожизненному «больничному режиму».

Вот такой был к нас нынче в клубе специальный гость с Урала — инженер, фотограф Виктор Тинигин, который наизусть (!) цитировал  высказывания Астафьева о нашей сибирской тайге и дивной нашей природе…
В день памяти писателя — 29 ноября ему вручена в Красноярске Всероссийская премия имени Виктора Петровича Астафьева в номинации «Подвижничество».

Замечательный поэт из Иркутска Владимир Скиф посвятил Виктору Тинигину стихотворение «Остров Диксон». Прошел Виктор Адамович по следам Астафьева и здесь, а еще по следам первопроходцев и героев-североморцев,
вступивших 27 августа 1942 года в неравный бой  с немецким крейсером «Адмирал Шеер». (А еще говорят, что на территории Красноярского края не было в Отечественную военных сражений!) Фотоочерк Тинигина с Диксона стоит в новом номере альманаха.
В своем посвящении ему Владимир Скиф пишет: 

Не всякий грек туда поедет,
судов не всякий караван, 
Где только белые медведи плывут на льдинах в океан.
Я про тебя скажу без лести:
Ты можешь этот крест нести.
Край света обживать на месте.
И фотолетопись вести…

Нести свой крест… Брать крест на себя. Это подвиг. Движение души к высшему. Прекрасный красноярский художник  Илья Золотухин, один из героев нашего альманаха, взял крест на себя в 2014-м, когда по зову сердца поехал защищать Донбасс. И это тоже был подвиг. Сын известных в Красноярске родителей — члена-корреспондента Российской академии художеств Анатолия Золотухина и заслуженной артистки России Светланы Сорокиной, выходец из той молодежи, которую сразу же заносят в мажоры,  ушел воевать тайком от родителей. Он пришел к нам с наградой ДНР «За службу на Донбассе» и георгиевской лентой. 
Низкий поклон родителям, которые боль свою за Россию вложили в сердце сына. Великая сила — семья.

Желание поддержать своих ведёт творческую группу «Енисей кино» через долгую дорогу блок-посты и таможни, еще до голосования о присоединении, на луганскую землю, в шахтерский город Свердловск — побратим города Красноярска.

Об этой поездке, задачей которой было показать, как сибиряки помогают соотечественникам «за рубежом», рассказала одна из соавторов киноленты  Кристина Пырх. Одна только деталь из ее рассказа:
шахтеры Свердловска взяли в руки оружие после того, как вояки нового режима расстреляли автобус с мирными жителями, беспошадно убивая своих же сограждан!

По ряду причин мы не
увидели всего фильма «Своих не бросаем», но даже в тех кадрах, что видели, ощутили тревогу за землю, что приняли в те дни к себе, под крыло России.  

А как там верят нам, как надеются на нас, почитайте в «Письмах из Донецка».
И президенту России нужно было совершить свой подвиг чтобы встать на защиту людей, преследуемых за то, что говорят и думаю по-русски.

В одном из писем  из Донецка есть слова о том, что нас обьединяет. Это дух «памяти, родства и правды»
Ведомые этим духом, желанием хоть чем-то помочь провели недавно свой отпуск  волонтерами на освобожденной территории близ города Мелитополя Владимир и Ксенья Багулины. Как изранена и в какой еще опасности находится эта земля! Ксенья Александровна рассказала, как олнажды, развозя гуманитарные грузы по селениям, они по неведению, никаких навигаторов нет, чуть не попали на линию фронта. Опасность подстерегает повсюду. Вскоре пришло сообщение.
В эти же дни были убиты двое волонтеров из Майкопа, приблизившиеся слишком близко к фронтовой линии… 
Ксенья Александровна — член попечительского совета клуба «Затесь» — привезла по душевной своей щедрости из приморской земли, Азовское море было совсем рядом, трогательные презенты для нас и даже выпечку местных мастеров… Думаю, отпуск не где-то в Турции, а среди обездоленных людей, это тоже подвижничество.

Один из своих подарков Ксенья Александровна вручила почетному члену клуба «Затесь» Владимиру Ивановичу Сарченко, благодаря которому вышли  последние номера альманаха «Затесь», благодаря которому увидел свет первый том альбома «Следами, тропами и путями Виктора». Руководитель группы  строительных компаний «Красстрой» хлопочет сейчас не только о своих новостройках, но и о третьем томе альбома. Очень хочется, чтобы к 100-летию вышел он на родине писателя. И это в лучших  традициях наших отчественных благотворителей. В возвращении этой традиции тоже движение общества к высшему, некогда утерянному.

И как отчаянно и с какой силой пела на этой встрече хрупкая девочка в военной форме: «Это мой бой!» Наши друзья из Военного института СФУ по традиции дарят нам музыкальные номера. На этот раз дарительницей была Настя Манукалова — будущий инженер — специалист по автоматическим системам управления, а пока  — студентка первого курса.
И начало встречи тоже было песенное. Музыкальное приношение в честь 100-летия писателя преподнесли нам давние и верные друзья клуба — заслуженный работник культуры Красноярского края, лауреат международных конкурсов, солистка Красноярского театра оперы и балета Анна Киселёва и сёстры Елена Чепурная (фортепиано) и Ирина Чепурная (скрипка).
Прозвучали любимые Астафьевым — Рахманинов, Пахмутова. Почти 13 лет подряд мы открываем наши встречи романсом Владимира Пороцкого на стихи Виктора Асиафьева «Ах, осень, осень…» Впервые он прозвучал у нас в женском исполнении. Анна Киселёва выступила со своей трактовкой романса и от имени своего поколения. И как чудесно это непрерывающееся звучание романса, которому скоро исполнится 30 лет.

Актриса Красноярского театра кукол Татьяна Сёмкина прочла нам не только затеси Астафьева, но и стихи. Вот одно из них, опубликованное в новом номере альманаха.

Наталья Николаева
 (Санкт-Петербург).

Письмо из зоны СВО

«Спасибо, мать,
связавшая носочки!
Коль зуб заноет —
положу под щёчки,
и поцелую запах дома,
зайца дочки…

А час придёт уйти,
то в них пойду.
Предстану в них
Всевышнему Судье
пред очи Отчи.
Твоя молитва 
будет рядом, мать!»

Мне очень дорого и такое подвижничество, когда, слепя глаза, с усилием,  одолевая боль в спине, кто-то из прследних  сил вяжет носочки для фронта…

Неизданная повесть (продолжение 4)

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ РУЛЕТКА 

Повесть Валерия Кузнецова

Посвящается памяти Вадима Алферьева

От автора

В основу повести легли события, случившиеся в 1995-96 годах, в пору, когда нынешние тридцатилетние красноярцы были подростками. Что-то они читали об этом в старых газетах, что-то почерпнули из слухов. А о некоторых делах могут лишь догадываться, так как их до сих пор тщательно скрывают все, кто был причастен к этому.

— Ну, в общем, у нас где-то то же самое, — ответил, выслушав его Бокарев. – Конечно, надо будет скорректировать. Например, вариант наводки на преступление кем-то из жильцов дома. Мы проверим их по прописке и месту работы. Правда, триста двадцать квартир — с ума сойти. Но в принципе выборку сделать можно. Связи маньяка тоже отработаем или этой женщины-экстрасенса. Но понимаете, исходя из обстоятельств, у нас больше склоняются к бытовому убийству. Даже не убийству, а к телесным повреждениям. Бытовуха, в общем…

— Бытовуха, Саша, могла начаться и кончиться не в подъезде, а возле: дали по башке, ножом пырнули и убежали. Со двора на улицу и через три минуты — в центре. Ищи-свищи… А они ведь в подъезд зашли, чтобы случайный свидетель не помешал. Чтобы с гарантией. Нет,  Саша, это не бытовуха. Это инсценировка бытовухи. Стало быть, имеется режиссёр.

— Возможно и так, — неохотно согласился Бокарев. — Но тогда надо выбрать какой-то убедительный мотив. Какой, по-вашему, у них мог быть мотив?

— Чёрт его знает, какой? — буркнул Мануилыч. — Я тебе перечислил: маньяк, экстрасенс, депутатские дачи…

— Ой, только не это, — перебил его Бокарев. — Мы обсуждали эту версию, Шуранов нас на смех поднял. Про дачи Артемьев осенью писал, тогда же Трилис на него собирался в суд подавать. А зимой вспомнил что ли и решил замочить? Смешно…

— Да смешно конечно, — вздохнул Мануилыч. — Так ведь и про экстрасенса он давно писал. Значит, ничего кроме маньяков не остается, это последняя его статья.

— А может он собирался о чём-то написать да влез в историю? Я слышал, вы сегодня в редакции были.

— Следите, значит за мной, — хмыкнул Мануилыч. — Был в редакции. Но Артемьев втихую свои статьи готовил, приятели говорят, скрытный был. Так что тут полный облом.

— Вот и Сергей Серафимович то же говорит, — грустно отметил Бокарев.

— Правильно говорит, — успокоил его Мануилыч. — Ладно, Саша, работать пока есть, над чем, а там – что бог даст.

— Иннокентий Мануилович, вы справочку о проделанной работе напишите. И версии ваши. Сергей Серафимович сказал, чтобы вас особо не дергать, но ведь вы понимаете…

— Да понимаю, напишу, конечно. Только уж и ты, Саша, если появится что-нибудь, держи в курсе. Хотя бы по телефону.

— Обязательно. До встречи. Привет от Сергея Серафимовича.

Мануилыч положил трубку и улыбнулся. Дипломат Шуранов: провёл беседу, выразил уважение — и перебросил на Бокарева. Правильно. Саша — парень хороший, с ним удобно. Только вот пока кроме справок нечем порадовать. Что-то он оказал… такое интересное.

Мануилыч полез за сигаретами. У него вертелась в голове какая-то Сашина фраза. Он ясно помнил какое-то смутное ощущение беспокойства, пришедшее к нему после этой фразы, но вспомнить её не мог. Про версии, про жильцов? Нет, не то. А-а, хватит. Это уже шизофрения.

Мануилыч достал ручку и пододвинул к себе перекидной календарь — пометить, что ему надо сделать завтра: куда сходить, кому звонить. Хотя новогодние праздники уже прошли, календарь у него был прошлогодний. Секретарша должна выдать новые календари, но, как всегда, не хватало — то ли денег, то ли календарей. Он отыскал чистое место на листке, обвёл его кружком, чтобы завтра найти, и… вспомнил! Календарь! Точно: у Артемьева на столе был перекидной календарь. Они с редактором разговаривали возле стола Артемьева, потом присели. Мануилыч, слушая его, машинально листал календарь и вдруг обнаружил, что нескольких листков не хватает… с двадцатого по двадцать седьмое декабря. Он обратил внимание редактора на это, тот пожал плечами: у них нет отдельных кабинетов, работают по американской системе — зал с перегородками. Может, кому-то нужно было что-то записать, а под рукой не оказалось листка. Может, сам Артемьев почему-то вырвал эти листки.

А Бокарев … что же он говорил? Что Артемьев мог готовить материал и влезть в историю. Но если он готовил материал, значит так же, как сейчас Мануилыч, записывал в перекидной календарь, куда пойти, кому позвонить, с кем, встретиться… Значит, там могли быть записаны и те, с кем он встретился двадцать шестого декабря?

— Ах, емчить твою двадцать! — произнес ошеломленно Мануилыч.

Выходит, кто-то в редакции выдрал листки с именами, адресами, телефонами тех людей, с которыми Артемьев должен был встретиться. И произошло это в последние дни — после его смерти. И газетчики этого не заметили: во-первых, потому что Артемьев был скрытным человеком и никого не посвящал в свои дела. Во-вторых, у них там американская система, и они таскают друг у друга со столов бумагу.

Но человек, который выдрал эти листки, знал: то, что там записано, не должно никому попасть в руки. Тем более, милиции.

                        Глава четвертая

…Марина таинственно прошептала Игорю в коридоре студии:

— Есть дело, надо переговорить. После обеда зайди ко мне, — и пошла дальше.

Марина, как и Игорь, перешла на студию из газеты. Ошкуров взял её в сельхозредакцию, чтобы отвязаться от аграрников из Законодательного собрания, которые постоянно шпыняли телевидение за небрежение к фермерскому движению. А в студии охотников мотаться по голодным деревням и беседовать с озлобленными жителями когда-то зажиточных колхозов — не находилось. Да и какую передачу можно было сделать, если даже самые рафинированные горожане знали: кормов на селе нет, горючего не достать, а литр молока стоит дешевле бутылки газировки. Притом все магазины завалены импортными колбасами, йогуртами, фруктами. Кому нужны телепередачи для села? Кому вообще нужно это село?

Поэтому с первых же передач Марину невзлюбили. Ошкуров, принимая её программы, морщился: голос невыразительный, речевые дефекты, мизансцену выстроить не может… Да ладно, что с сельхозредакции спрашивать — сойдёт.

Но над Мариной собирались тучи. В отчаянии она предложила Игорю озвучивать её передачи, и тот согласился. Марина увеличила время закадрового текста, сократив до минимума своё пребывание в кадре, персонажи её заговорили на крупных планах. Характер передачи изменился и в сочетании с закадровой начиткой приобрёл черты почти философских размышлений по поводу суетных и вроде бы всем известных проблем современной деревни, подкреплённых фактами, которые Марина добывала у аграрников.

Программу заметили. Её смотрели и в Законодательном собрании и в тех районах, которым она была посвящена. У Марины завелись меценаты, она прибрела видеоаппаратуру, кассеты. Ошкуров тоже перестал её третировать. Когда же она сделала передачу о потомках раскулаченных крестьян — хороший, серьёзный видеоочерк — расчувствовался и велел снять копию для фонда. А если начальство ставит передачу в фонд – значит, тебя ценят.

Марина расцвела. Она моталась по командировкам, выдавая программы одну за другой, нахваливала Игоря, ссылаясь на отзывы телезрителей и опасаясь, что в один прекрасный день он откажется ей помогать. Основания к этому были: Игоря уже не раз в коридорах студии останавливали доброжелатели и намекали, что не к лицу редактору, имеющему свою авторскую программу художественного вещания, делать чужую закадровую начитку, как рядовому диктору — да еще в какой-то сельхозредакции! Игорь честно отвечал, что ему нужна не слава, а деньги… Марина прилично платила, что было немаловажно при традиционном отсутствии меценатов в художественном вещании и нерегулярной зарплате.

…В кабинете, закрыв дверь, Марина трагическим шёпотом сообщила, что на студию пришло письмо из деревни Ерши. Там семья беженцев живет в недостроенном доме, без света, тепла и воды. Дети учат уроки при свечах, спят в шубах. Директор акционерного общества — бывший председатель колхоза — зарплату не платит, выдаёт хлеб по спискам, а провинившихся из списка вычёркивает. В общем — дикое средневековье. Ошкуров передал письмо ей и велел отбыть в эти самые Ерши — сделать критический материал.

— Ошкуров? — недоверчиво переспросил Игорь и расхохотался. — Не может быть, Окурок тележного скрипа боится, а тут у тебя какая-то уголовщина. Ты что-то перепутала. Или он.

— Ничего не перепутала, ты просто всего не знаешь, — отмахнулась Марина. — Этот Дрёмов, председатель колхоза, коммунист-зюгановец да к тому же  депутат Законодательного собрания. А Окурок — ты  же знаешь — демократ до кончиков ногтей…

— Это уж точно, — хмыкнул Игорь. – Он как окончил ВПШ, так сразу в демократы и подался

— Вот. Если всё подтвердится — это такой наезд на зюгановцев будет. Ты послушай их в санинских программах. Они же в каждой её радиопередаче кричат, что демократы такие-сякие, геноцид развели… А тут их партийный корешок людей, хуже скотов держит.

— Не знал я, что ты такая правоверная демократка, — покачал головой Игорь.

— Да плевать мне на тех и на других. Ты сам поезди-ка по деревням да погляди, как люди живут, пока ты в своих «бурлесках» перед камерой кривляешься. Нет, я не я буду, если не заставлю этого Дрёмова нормальное жильё дать женщине. Ты мужик, не понимаешь: у неё девчонки маленькие. Сейчас застудятся — всю жизнь лечиться будут.

— Да я ничего, — пожал плечами Игорь, — Только Санину с эфира сняли из-за таких же писем.

— Я же тебе русским языком говорю: Ошкуров отправляет меня туда. Значит ему нужно, чтобы была эта передача…

— Ради Бога! — Игорь улыбнулся. — Мне Михал Михалыч такого ответственного дела не поручит. После интервью с Саниной он на меня как на таракана смотрит.

— А зачем ты перед худсоветом публиковал это интервью? Выпендриться захотелось?

— Ага, из пакости, — улыбнулся Игорь. — Не люблю, когда мне хворостиной путь указывают. Даже если он в светлое будущее. Причем, обрати внимание: я иду, куда гонят, не упираюсь. Просто при этом сообщаю, что я думаю по этому поводу. И Окурок, видите ли, обижается.

— Знала я одного газетчика, — покачала головой Марина. — Тоже всем сообщал, что думал. Володя Артемьев. А кому-то не понравилось это — и схоронили его перед новым годом.

— Сравнила, — махнул рукой Игорь — и осёкся. — Мама родная, меня ж в милицию вызывают! На счет Артемьева! Сколько времени?

… Мануилыч опросил уже довольно много газетчиков, знавших Артемьева. Что-то к его характеристике добавилось, но ситуацию с нападением на журналиста это не проясняло. Старикова он вызвал только потому, что кто-то из газетчиков вспомнил, как Артемьев незадолго до гибели встречался с ним по поводу публикации и работал с его материалом.

С первых же минут разговора Мануилыч понял, что ничего интересного он не услышит. Стариков и Артемьев знакомы были шапочно, встречались случайно в Доме журналиста или на пресс-конференциях.

— Стало быть, по поводу причин нападения на Артемьева вы ничего сообщить не можете? — равнодушно поинтересовался Мануилыч, решив закончить разговор и отпустить парня. 

— Да как сказать, — пожал плечами Игорь. — Мнение своё я могу сформулировать, только вряд ли вас оно заинтересует.

— Это почему?

— Ну, ваши начальники уже сообщили. Читали, наверное, отчеты с пресс-конференции?

— Я не читаю газет, — равнодушно ответил Мануилыч.

— Напрасно. Версия о бытовых мотивах довольно четко видна в выступлениях ваших шефов.

— У вас какая-то другая? И доказательства есть?

— Доказательств нет, а версия другая.

— Так попробуйте изложить. Аргументировать. Я знаю точку зрения газетчиков. Но я знаю и другое: подобные нападения происходят почти ежедневно в разных районах. И потерпевшие — абсолютно разные люди. Вот, смотрите, — Мануилыч достал из стола оперативную сводку, — на улице Шахтёров, в подъезде дома на возвращавшегося с работы гражданина напали двое, избили, отобрали деньги. На улице Челюскинцев трое неизвестных возле дома беспричинно избили студента института. Во дворе дома по улице Робеспьера неизвестные из хулиганских побуждений подкололи возвращавшегося домой рабочего комбайнового завода… И всё это вечером, возле дома потерпевшего, мотив обычный: деньги, или просто «дай закурить». Чем нападение на вашего товарища отличается от этих?

— Внешне ничем. Но вы знаете, что это за дом, где на него напали? Его называют  домом для «бедных». Подъезды закрыты, окна первых этажей зарешёчены — там салоны, сигнализация, охрана. Короче, поживиться нечем. Однако, именно в тот момент, когда Артемьев подходит к своему подъезду, его у дверей ждут неизвестные с ножами и ломиками? Избив и истыкав ножами в подъезде, бросают, не забрав ни его денег, ни его папки. Что это за шпана такая?

— Хорошо. А теперь — мотивы. Месть за публикацию?

— Нет. Предупреждение.

— Как вы сказали — предупреждение? — Мануилыч внимательно уставился на Игоря. — О чём?

— Видите ли, когда журналист готовит критический материал, он испытывает сильное сопротивление: звонки, отказ в информации, угрозы судом, просто угрозы… Учтите, это в стадии подготовки материала, до публикации. Опытный, тёртый журналист, как правило, сразу сообразит, куда ветер дует, и либо смягчит изложения, либо откажется от темы.

— А при чем тут Артемьев?

— А Владимиру на все это было плевать. Два года назад в «Красной газете» появился материал — «Подпольная приватизация» — о разбазаривании муниципального имущества городским фондом. Смехотворная цена за приватизируемые объекты на конкурсных торгах, фальшивые платёжные поручения, незаконные поборы… И главное — имена чиновников. В общем, скандал. И в самый разгар скандала выходит  «Подпольная приватизация — 2».

— Погодите, но Артемьев же никогда не писал на экономические темы, мне редактор говорил.

— Это вам говорил редактор «Своей газеты». Но два года назад Володя не работал в «Своей газете». Я продолжаю: после второго материала на Володю подали в суд. А в это время в Городе был представитель отдела экономических реформ при правительстве, который увез  статью в Москву. В краевую комиссию по борьбе с коррупцией пришёл запрос в отношении госслужащих, которые одновременно работали руководителями финансово-промышленных компаний. Имена чиновников были опубликованы в его материале. Вы следите за мыслью?

— И что дальше? Какое это отношение имеет к нашему делу?

— Вы же просили аргументов. Так слушайте: Володя стал готовить следующий материал, «Подпольная приватизация — 3» — уже совместно с городскими депутатами. К делу подключился прокурор. Это было осенью. И вот утром, когда он делает пробежку возле дома, его избивают неизвестные. Не требуют ни закурить, ни денег, спрашивают фамилию — и метелят. Так вы не помните его материалов? А был большой шум, едва замяли. Он же завёл всех, и прокуратуру, и депутатов — те засыпали запросами краевую администрацию…

— Я говорю вам, что не читаю газет, — раздражённо повторил Мануилыч.

— Но, по крайней мере, материал о его избиении помните?

— Помню, — кивнул головой Мануилыч. — Отказной материал, собирал наш участковый. Обоюдная ссора, потерпевший претензий не имел.

— О как… — поражённо прошептал Игорь. — Круто. И всегда так лихо отделываетесь?

— Почти, — кивнул головой Мануилыч и неохотно добавил. — Судебная перспектива в таких случаях хилая: свидетельской базы нет, телесные повреждения лёгкие, без расстройства здоровья. И если бы даже мы нашли их, доказать связь избиения с публикацией практически невозможно. Получили бы условно или — по месту работы… Так и что Артемьев?

— Артемьев? Он, извините, не вам чета. Он заклеил лицо пластырем и выдал «Подпольную приватизацию — 3». Трилис визжал, как недорезанный поросёнок. Давал интервью по всем каналам, грозил, намекал, бил себя в грудь, но про магазины, отданные задаром друзьям и сослуживцам — ни гу-гу. И в скором времени из фонда муниципального имущества слинял.

— Погодите, какой Трилис? — поднял брови Мануилыч. — Депутат Законодательного собрания что ли? Это про его дачу Артемьев писал осенью?

— От нашей милиции ничего не укроется, даром, что газет не читает, — восхищенно покачал головой Игорь. – Вы совершенно правы…

— Иннокентий Мануилович, меня зовут.

— Во-во… Да, это тот самый Трилис.

— Послушайте, Игорь э-э…

— Можно просто Игорь.

— Хорошо. Вы обратили внимание, что я ваш вызывающий тон игнорирую? Мягко говоря, плевать мне на ваш тон. Тем более, что во многом вы правы. Но я хочу разобраться. У меня конкретная задача — найти преступников.

— Как у того участкового, который отказной материал сляпал, когда Артемьева первый раз избили? — поинтересовался Игорь.

— Ну, хватит, а? — вздохнул Мануилыч. — Плохая милиция у вас, кто же спорит. Вы-то лучше что ли? Провозвестники демократии, емчить твою двадцать! Ты думаешь, почему я газет не читаю? Да потому что тошно. Ты вон мне на Трилиса намекаешь — а где же вы, други сердечные были, когда он в депутаты баллотировался? И кто ему предвыборную рекламу делал — не вы? Да еще, поди, денежки драли с него за это?

— Трилис не по нашему округу баллотировался. Он за голосами на Север поехал, к местному князьку, который с ним на юрфаке учился – тот и помог ему попасть в Законодательное собрание, — пробормотал Игорь. Потом, помявшись, добавил. — Не обижайтесь. Наверно вы всё делаете, как нужно, но… Вы же не там ищете. Сводите все к драке, к хулиганству — к тому, что вам привычно, знакомо. И обходите очевидные вещи, которые лежат на поверхности, но вам непонятны.

— Например?

— Володя сделал серию блестящих материалов о приватизации. А это непросто, тут не только в теме разобраться надо — необходимо иметь ещё надёжные источники информации. И вдруг он ушел от этого, о каких-то экстрасенсах стал писать, о маньяках. Это после того, как его первый раз избили. А во второй раз — убили. Но ведь сейчас ничего такого он не публиковал.

— И что из этого следует? — спросил Мануилыч.

— Следует то, что он должен, был опубликовать нечто скандальное

— Это называется: круговорот воды в природе, — констатировал Мануилыч. — Понимаешь, у меня нет свидетельства, что он готовил какую-то статью, из-за которой мог бы пострадать.

Игорь поколебался, затем спросил:

— А если бы были такие свидетельства?

— Если бы у бабушки было то, чего у неё нет — она бы звалась дедушкой. А ты что — можешь такие свидетельства представить?

— Наверное, смогу. Только не сейчас.

— Так. Следствие проводить будешь? Как это у вас — журналистское расследование? К Трилису пойдёшь — колоть на предмет убийства Артемьева? — Мануилыч собрал бумаги и сунул их в стол. — Вот что, друг ситный, за беседу спасибо, выслушал тебя я с интересом. Но таких помощников мне не надо. Ты где работаешь?

— На телевидении, в художественном вещании.

— Вот и вещай свои художества. Телевидение ваше, откровенно сказать, дерьмовое, но — учти: у меня хватает ума не соваться в ваши дела. Дай бог, чтобы у тебя хватало ума не соваться в мои. На этом будем считать беседу законченной.

— А мне разве не надо расписаться где-нибудь?

— Где?

— Ну, в допросе или объяснительной.

— Если бы в твоём объяснении содержались факты, имеющие значение для следствия — тогда  я бы тебя даже допросил. А так достаточно будет, что я составлю справку о беседе с тобой.

Игорь расписался в справке и пошел к двери.

— Слушай, — произнес вслед ему Мануилыч. Скажи, пожалуйста, а что делал Трилис в фонде муниципального имущества?

— Он был его председателем.

— И одновременно состоял в какой-то компании?

— Да, был генеральным директором финансово-промышленной компании «ИнфинСиб». А что?

— Ничего, — пожал плечами Мануилыч. — Хорошие, видать, бабки косил мужик на двух работах. А ваш Артемьев ему весь кайф порушил.

— И это всё, что вы можете сказать? — упавшим голосом спросил Игорь.

— А что ещё? — пожал плечами Мануилыч.

— До свидания, — сухо произнес Игорь.

Мануилыч грустно посмотрел на захлопнувшуюся дверь. Практически все журналисты, с которыми он беседовал, вели себя одинаково. Правда, об этих материалах в таких подробностях не упоминали, как этот Стариков. Но единодушно оценивали нападение как средство заставить замолчать Артемьева. При этом, не приводя никаких фактов или хотя бы зацепок. Этот парнишка тоже оперировал старыми статьями Артемьева. Стало быть, тоже ни черта не знает. А то, что пообещал найти доказательства — они все обещали. Листков артемьевского календаря у них не было — иначе бы уже проболтались.

В общем — пустой день. Мануилыч оделся и побрёл домой. Жил он один, бобылём, о чем ни разу не пожалел с тех пор, как от него ушла жена. Сын у него уже был взрослым и изредка навещал, что привносило некоторую ностальгическую ноту в его жизнь, не нарушая, однако, привычного холостяцкого уклада.

Возле дома Мануилыч взял в киоске несколько банок пива, намереваясь посвятить вечер любимому занятию — телевизору. Он терпеть не мог местные программы, да и центральные тоже, но неукоснительно смотрел все детективы, анализируя с карандашом действия полицейских. Итог всегда разочаровывал: герои вели себя по-идиотски, махали кулаками безо всякого толку, прокалывались на пустяках, чему Мануилыч искренне возмущался, ведя себя, как болельщик на стадионе. Почти после каждого фильма он расстраивался, кроя чёрными словами авторов фильма и актёров. Однако, увидев на экране титры очередного детектива, покорно садился перед ящиком, терпеливо ожидая, что наконец-то покажут грамотные действия по розыску преступников.

Купив пива и выйдя из киоска, он столкнулся с каким-то человеком. Тот извинился и вдруг, приглядевшись, радостно крикнул:

— Мануилыч! Чёрт старый — не узнаешь?

Мануилыч пожал плечами, собираясь идти.

— Да ты совсем слепой стал, как крот. Это же я, Диман.

Он снова вгляделся в улыбающееся лицо и вспомнил:

— Костровец? Ты откуда тут взялся? Где трудишься?

— Да я, брат, в норме. Ошиваюсь тут в одной фирме – охрана, сопровождение… Секьюрити, словом. По старому профилю, так сказать. А ты?

— Всё там же, в Центральном. На секторе.

— Надо же! А я думал, ты давно где-нибудь в банке. Наши многие пристроились в службы безопасности.

— Ваши? А вот наших что-то не берут, — мрачно ответил Мануилыч.

— Так в чём проблемы? Только скажи — махом устрою.

— А что делать?

— Я ж тебе говорю: охрана, сопровождение, режим секретности. Ну, там сведения о конкурентах собрать… Зато уж каждую неделю, в конвертике — что положено.

— Да, видать, ты в малину попал, парень, — вздохнул Мануилыч.

— Вот и давай к нам. А то сидишь, поди, в темнухах по самую шею да еще без зарплаты.

— Точно, — утвердительно кивнул годовой Мануилыч.

— Я вон в газетах прочёл — газетчика у вас убили. Прикинул, не иначе твой сектор. Ну, думаю, сейчас Мануилыча начнут гонять в хвост и в гриву. Как вспомню времечко золотое, когда из меня так же кровь пили — так волосы дыбом.

— Да на мне особо не поездишь, у меня выслуга, чуть что — на пенсию уйду.

— И правильно. Ладно, извини, что задержал. Я тут к тёлке заскакивал, гляжу — ты стоишь. А на счет работы подумай. Вот тебе на всякий случай телефон, — Костровец протянул ему визитку, хлопнул по плечу и пошёл к стоявшей у дороги «иномарке». Вдруг повернулся и негромко произнёс:

— Слышь, Мануилыч… Извини, конечно, мне как бывшему оперу интересно. Да и газеты шумят. Что — совсем темнуха или раскроешь убийство это?

— Куда мы денемся? А не раскроем, так приостановим. Ты же знаешь, такие дела в один день не делаются.

— Ну, вот приостановите — и приходи. Рекомендацию дам без звука.

Костровец сел в машину, и она легко набирая скорость, исчезла в сумерках.

Мануилыч побрёл к своей пятиэтажке. Костровца он помнил хорошо. Некогда тот, работая по наркотикам, вышел на торговцев из Средней Азии, но потом почему-то отпустил их. Когда стали разбираться, выяснили, что Костровец получил от них несколько ящиков яблок. Особая инспекция долго мурыжила его, пытаясь доказать взятку. Ничего не доказали, но из милиции попёрли. И вот сейчас он — в длинном модном пальто, при «иномарке» — ошеломил Мануилыча. Надо же, как повезло человеку: не спился, не забичевался несмотря на то, что уволен «за дискредитацию», хотя какая там дискредитация. Те торговцы к наркотикам отношения не имели, но до того были напуганы обыском, задержанием, что когда Костровец их отпустил и даже извинился — решили его отблагодарить этими яблоками. Отблагодарили…

Мануилыч помнил собрание, которое устроил отдел политико-воспитательной работы. Гневные, прочувствованные речи управленцев, горящее от стыда и унижения лицо Костровца, вялые реплики с мест тех, кого «готовили». Конечно — брать от подозреваемых мзду, некрасиво. Но, между тем, все сидящие на собрании хорошо знали, что заместитель начальника райотдела половину стройматериалов, предназначенных для ремонта изолятора временного содержания, увёз к себе на дачу; что выделенную управлением для уголовного розыска «волгу» начальник отдела забрал себе и ездит на ней по выходным к любовнице в Беляковку. Нет, всё-таки хорошо, что Диман не забичевался. Дай ему бог….

Рассуждая таким образом, Мануилыч добрался до дома. Он разделся, сунул ноги в домашние тапочки, сходил на кухню, нарезал на тарелку селёдки и отнёс в комнату, поставив на столик перед телевизором. Затем переоделся в трико, набросив сверху махровый халат и, вернувшись в прихожую, стал выгружать из карманов полушубка банки с пивом. На дне кармана нащупал какую-то бумажку. Захватив всё и придерживая банки подбородком, прошёл в комнату, уселся в кресло перед телевизором, выставив пиво на стол. Затем надел очки и принялся рассматривать бумажку — это была визитка, которую ему сунул Костровец. На ней красивым шрифтом было выведено: Костровец Дмитрий Георгиевич, начальник службы безопасности, ФПК «ИнфинСиб». Дальше шли номера телефонов.

— Ну что же, — произнёс рассудительно Мануилыч. — Очень даже вовремя.

Он положил визитку на стол и включил телевизор, решив больше ни на что не отвлекаться…

Глава пятая

Генеральный директор ФПК «ИнфинСиб», Семён Ананьевич Tpилис подписывал документы.

Стоявший перед ним главный бухгалтер давал короткие пояснения. Семён Ананьевич несколько дней отсутствовал, находясь на сессии Законодательного собрания, поэтому почты накопилось много. Подписав всё, что положено, он достал из своей папки несколько бумаг и принялся обсуждать их с бухгалтером. Речь шла о кредите, предоставленном компании краевой администрацией через резервный фонд социальной защиты. Срок возврата кредита истекал. Комбинация с кредитом обещала хорошую прибыль, но необходимо было еще некоторое время — месяца три. Обсудив возможные варианты и отдав необходимые распоряжения, перешли к проблеме, связанной с линолеумным заводом. Эта идея принадлежала Семену Ананьевичу, он ею гордился и поэтому сам вникал во все детали. В своё время о строительстве завода немало говорилось в печати, но потом, как водится, деньги куда-то девались, строительство остановилось. Семен Ананьевич подоспел вовремя, выбил кредиты и стал патронировать ход дел.

Приняв ещё нескольких специалистов — по маркетингу, сбыту, ценным бумагам — и связавшись по телефону с руководителями дочерних фирм, Семен Ананьевич решил, наконец, сделать небольшой перерыв. Он попросил секретаршу заварить кофе и закурил в ожидании. Он чувствовал себя удовлетворенным — не потому, что дела шли хорошо. В делах всегда возникали проблемы, коллизии, от решения которых зависела и прибыль, и порой благополучие компании. Поэтому он никогда не мог чувствовать себя спокойным. Тем не менее, удовлетворение ощущалось, потому что с утра, просидев почти до обеда за столом, теперь знал — мысленно видел — движение всех частей созданного им механизма.

Погрузившись на несколько дней в Законодательном собрании в рутину заседаний, борьбы интересов депутатов, фракционных сплетен и подсиживаний, он возвратился в свой кабинет генерального директора с чувством первоклассника, ступившего в первый раз на порог школы. Но в течение буквально нескольких часов убедился, что всё помнит, отданные распоряжения выполняются, задуманное реализуется и приносит ощутимые плоды.

Сознание того, что он может играть значительную роль и в Законодательном собрании, и тут, у себя руководить компанией, имеющей авторитет не только в крае, но и за его пределами — наполняло его спокойным и уверенным ощущением того, что все это сделано им надолго. Может быть — навечно. Семен Ананьевич усмехнулся: надо же, какая патетика. Ладно, минутная слабость, своего рода аутотренинг — я силен, я уверен в себе, мне всё удаётся… Сейчас кофейку и — по коням. Вошла секретарша с подносом.             Вопросительно взглянула и, по кивку шефа определив, что кофе надо поставить на журнальный столик у окна, направилась туда. Возвращаясь с пустым подносом и открывая дверь, сообщила:

— Там пресс-секретарь. Сказать ему, что вы…

— Нет, зови. Принеси ещё прибор.

Пресс-секретарь — это несерьёзно, с этим можно поговорить и за кофе. Бывший журналист, знает все сплетни — соединим приятное с полезным.

— Ну, как дела, что говорят, пишут в мире четвёртой власти, — приветствовал он вошедшего пресс-секретаря.

Семён Ананьевич прошёл к столику и уселся, приглашая собеседника. Тот дождался, когда шеф устроится в кресле и только тогда сел. Возникшая секретарша неслышно поставила перед ним чашку кофе.

— Четвёртая власть тоскует, — сообщил пресс-секретарь, отхлебнув кофе. — Дезориентация полная. «Вечёрка» пикировалась с городским мэром в расчёте, что он в оппозиции к краевой администрации и та её поддержит в случае чего. А оппозиционера взяли да и перевели в эту самую администрацию. Он тут же собрал городских бизнесменов и, пообещав решить кое-какие их проблемы, попенял, что они дают рекламу в «Вечёрку» — дескать, тираж падает, подписка сокращается. Те, разумеется, поняли намёк. В результате «Вечёрка» горит синим огнём, сотрудники разбегаются. Был у них хороший специалист по экономическим скандалам. Ушел в профсоюзную газету, пишет теперь что-то, такое… нейтральное.

— М-да, — философски заметил Трилис, — странная профессия. Живут, как в детском садике. Отобрали у мальчика трубу — и не слыхать его. А какой шумный был. Помнится, мы даже судились с ним. И ведь процесс выиграл, шельмец. А всего-то надо было трубу отобрать. Ну, а что телевидение?

— Там опять скандал. Марина Боженко, сельхозредакция, привезла из какого-то района передачу. Местный коммунист-аграрий, кстати, депутат Законодательного собрания — устроил у себя латифундию: хлеб выдает по списку, провинившихся вычёркивает. У них же сейчас там акционерное общество, так он дивиденды тоже не выдаёт. Это, говорит, премия. В общем, привезла она передачу, а когда стали разбираться, выяснилось, что эта крепостная деревня — родина нашего представителя Президента. Директор студии Ошкуров, который был инициатором командировки, как узнал, моментально снял передачу с эфира. Он же демократ, хотел как лучше — коммуниста в лужу посадить. А получилось, как всегда. Боженко устроила пресс-конференцию, написала в газету… Представитель Президента теперь Ошкурова на дух не переносит, тот ходит весь желтый… Одним словом анекдот.

— А как фамилия этого агрария-депутата? — поинтересовался Семен Ананьевич.

— Дрёмов. Да вы его должны знать. Он возглавляет…

— Да, да… Это кажется один из северных районов. Интересно, очень интересно, — проговорил Трилис. — Ну, что же, о радио вас не спрашиваю, слышал организованную вами передачу о делах нашей компании. Как будто неплохо…

Пресс-секретарь опустил глаза.

— Только, как бы это вам объяснить, — продолжал Семён Ананьевич — Вот предположим, что я — обычный радиослушатель. Включаю утром радио, готовлю на кухне завтрак, на работу собираюсь. Что мне нужно от радио, кроме прогноза погоды? Полезную информацию, верно? Вы рассказывали о нашем фонде страхования «Опора». Всё убедительно: небольшие взносы сейчас — зато потом дополнительная, считай, вторая пенсия. Но кто это утверждает? Вы и сотрудник фонда. А ведь фонд работает не первый год. И уже есть люди, получившие дополнительную пенсию. Так вот пусть они и говорят о той выгоде, которую приносит страхование у нас. Понимаете? Это вызовет доверие у радиослушателя. Не так?

— Конечно, — согласился пресс-секретарь. – Но, видите ли, надо, чтобы журналист это подготовил: съездил к пенсионеру, записал его, отмонтировал передачу…

— Ну, так и пусть съездит, отмонтирует или что там… Вы же ему платите. Я ещё никогда не отказывал в оплате нашей рекламы.

— Понимаете, — замялся пресс-секретарь, — тут специфика. Этот журналист, с которым я работаю и которому плачу — он просто приглашает в день своего вещания выступающего. А ездить с магнитофоном по пенсионерам всяким он не будет.

— Скажи пожалуйста, — усмехнулся Семен Ананьевич. — Тогда найдите другого, помоложе и платите ему. Пусть ваш мэтр сидит голодный. Можно так сделать?

— Это будет достаточно сложно. Впрочем, я попробую сделать, как вы оказали.

— Нет, нет, погодите. Я же не приказываю. Я хочу понять — попытайтесь объяснить. Вы сказали «сложно». В чём сложность?

— В том, что у них там всё, как говорят, «забито». Я вас уже информировал, что рекламу лучше давать на государственном радио. Частники берут дороже, а на государственном радио мы платим журналисту ерунду, и он на свой страх и риск даёт скрытую рекламу. У них там всё схвачено и поделено. Один рекламирует страховые общества, другой — промышленные ярмарки, третий — ещё что-нибудь. Это негласное правило, о котором все знают, но молчат. И если я откажусь от услуг своего журналиста, мне трудно будет отыскать другого. Его моментально вычислят и напомнят, что вся реклама оплачивается через коммерческий отдел. И он лишится заработка, который делится между определёнными журналистами. Начнутся крики о журналистской этике, разборки и так далее.

— Смотри, какая борьба за жизнь, — покачал головой Tpилис. — Ну, что ж, поступайте так, как вам кажется лучше. Лучше, разумеется, для компании. Из ваших слов я понял одно: хороший журналист стоит дорого. Но нам сейчас важно не качество, а количество. Вот, кстати, продумайте следующую вещь. Летом будет завоз товаров на Север. Но телегу следует готовить сейчас. Поэтому, начинайте исподволь, не спеша, готовить общественное мнение. Проанализируйте, как снабжался Север в прошлом году. Посмотрите, чем мы помогли Северу — соответствующие материалы вам подготовят в отделах маркетинга и сбыта. По мере необходимости мы будем корректировать эту компанию. — Конечная цель — добиться кредитов у администрации на реализацию товаров в районы крайнего Севера. Ясно?

Пресс-секретарь понял, что пора уходить. Он протянул папку Трилису:

— Здесь справка-меморандум и наиболее интересные публикации по нашей теме.

Семен Ананьевич принял папку и прошёл к столу. Перерыв кончился. Он включил селектор:

— Пригласите начальника службы безопасности.

Это была традиция. Приём своих сотрудников по текущим вопросам Семен Ананьевич завершал обычно встречей с начальником службы безопасности. Дмитрий Костровец с папкой, как и предыдущие сотрудники, вошел в кабинет и по знаку шефа прошёл к столу, сев напротив. В кабинете установилась тишина, прерываемая шорохом бумаг, короткими вопросами Семена Ананьевича и такими же короткими ответами Костровца. Так прошло около получаса. Наконец с бумагами было покончено.

— Что с торговыми точками? — спросил Трилис, возвращая папку.

— Практически нормально, — ответил Костровец. — Было два случая попытки рэкета в Советском районе. Вычислили рэкетиров, провели переговоры, объяснили ситуацию.

— Кто они?

— Случайные люди. Это территория «Салмана», у нас с ним договоренность.

— Милицию в известность поставили?

— Да, разумеется, всё зарегистрировано.

— Никакой самодеятельности, — напомнил Трилис. — Что дальше?

— Сожгли нашу торговую точку в Центральном районе. Это территория «Земели».

Семен Ананьевич поморщился. Ему всегда неприятна была эта часть доклада, но он взял за правило никому не передоверять подобные дела. Розничная коммерция приносила стабильный доход, но неизбежно влекла за собой криминальные коллизии. Любой неосторожный шаг, поступок мог привести к скандальной ситуации. С одной стороны нужно было выстраивать отношения с хозяевами «территорий», как правило, криминальными авторитетами, с другой — руководствоваться только правовыми нормами. Это было чертовски трудно совмещать.

— Ваши предложения?

— В данном случае в милицию обращаться бесполезно. «Земеля» на контакт не идёт.

— Повторяю — никаких переговоров с уголовниками, никакой самодеятельности, — Трилис пристукнул легонько ладонью по столу. — Передать заявление в милицию. Торговую точку оборудовать заново, на том же месте. Продумать охрану. Не мне вас учить, как это делать соберите данные об этом… «Земеле». Кто такой, что такое, чем располагает, какие у него нелегальные формы бизнеса.

— Данные вот, — Костровец достал бумагу. — На базе эскорт-услуг курирует в районе проституцию, в том числе детскую. Клиентура законспирирована, но есть люди влиятельные.

— Какая гадость, — поморщился Трилис.

— …Поставляет наркотики в общежития, — невозмутимо продолжал Костровец, — имеет несколько легальных торговых точек, но это скорее, «крыша» для обналичивания денег. Ну и рынок — торговля местами. Это пока все, что известно.

— Хорошо, — Трилис сделал пометку в календаре. — Я переговорю в УВД. А вы действуйте в строгом соответствии с моим указанием. Мы не имеем права уподобляться всем этим «салманам» и «земелям». Материалы в милицию — и пусть ищут. Ваше дело — обеспечение безопасной деятельности наших структур.

— Слушаюсь, — произнес Костровец с непроницаемым лицом.

— Что ещё?

— Есть информация о попытках журналистов выйти на наших сотрудников.

— Это к пресс-секретарю. Все контакты — только с его ведома.

— Да, но это явная попытка получить информацию в обход общепринятых правил. Звонили на квартиру моему сотруднику, точнее сотруднице. Звонивший представился журналистом с телевидения, предложил встретиться.

— Ничего не понимаю, — поморщился Трилис. — Вашему сотруднику кто-то там звонит… Разбирайтесь сами.

— Я просто хотел посоветоваться. Может разрешить ей сходить на встречу, чтобы узнать…

— Вы, что, с ума сошли? — спросил Трилис. — Я совершенно ясно оказал: все контакты с журналистами — через пресс-секретаря.

— Но, может быть мы узна…

— Перестаньте, — посоветовал Трилис. — Я ценю вас как опытного работника, но не забывайтесь, где вы находитесь. Это не милиция, не уголовный розыск. И ваше дело — охрана. Вы помните наш разговор летом?

Костровец кивнул головой. Тогда в загородный коттедж Трилиса проник этот газетчик, Артемьев, и жена шефа, расфуфыренная дура, умиравшая со скуки, распустила язык, польщённая вниманием прессы. Трилис был взбешен, прочитав материал. Он вызвал Костровца и впервые накричал на него.

Потом долго консультировался с юристом, и тот посоветовал судиться. Костровец заикнулся было, что дело не имеет перспективы, но Трилис так глянул, что он решил —  выгонит. А юрист, ехидно покосившись в сторону проштрафившегося начальника отдела безопасности, продолжал сыпать статьями, уверяя в полном успехе дела. Шеф, обнадёженный юристом, даже сделал заявление по телевизору. Словом, неизвестно бы, чем дело кончилось — журналист был въедливый и мог накопать на шефа столько, что тот не отмылся бы до морковкиного заговенья.

— …Поэтому еще раз предупреждаю: все контакты пресекать самым решительным образом. Личность звонившего установить…

— Но для этого…

— Никаких «но»! — Трилис откинулся на спинку кресла. — Вы что уважаемый? На квартиру вашей сотруднице — сотруднице отдела безопасности — звонят, понимаете, газетчики…

Неизданная повесть (продолжение 3)

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ РУЛЕТКА 

Повесть Валерия Кузнецова

Посвящается памяти Вадима Алферьева

От автора

В основу повести легли события, случившиеся в 1995-96 годах, в пору, когда нынешние тридцатилетние красноярцы были подростками. Что-то они читали об этом в старых газетах, что-то почерпнули из слухов. А о некоторых делах могут лишь догадываться, так как их до сих пор тщательно скрывают все, кто был причастен к этому.

— Он мой ровесник. Я печатался у них в газете. Недавно отдал ему материал. Завтра мы должны были встретиться в редакции — я хотел вычитать гранки…

Глава вторая

Пресс-конференция в Доме журналистов закончилась. Начальник Управления уголовного розыска полковник Шуранов вышел на крыльцо. Это был пожилой, спортивного вида человек в гражданском костюме. Он уселся в подъехавшую «Волгу» и бросил водителю:

— Встань чуть подальше — человека подождем.

Через минуту в машину на заднее сидение сел тот, кого ждали: примерно одного возраста с хозяином машины, в отличие от него одетый неказисто — в старый крытый полушубок и кроличью шапку. Он молча умостился в угол заднего сидения, плотнее нахлобучил шапку и затих. Водитель включил зажигание, но в это время в стекло задней дверцы забарабанили, и женский голос зачастил:

— Сергей Серафимович, Сергей Серафимович, до редакции не подбросите?

Начальник Управления шёпотом выругался и тут же изобразил радостную улыбку: в машине появилась рысья шапка, затем лисий воротник, наконец хозяйка всего зверинца — сотрудница

одной из краевых газет, пишущая на криминальные темы. Пресс-конференция, посвященная убийству Владимира Артемьева, продолжилась в машине. Журналистка приводила данные о гибели репортёров в Европе и в России — и Шуранову пришлось согласиться, что в России их погибло больше. Потом она втянула начальника Управления в диспут о мотивах убийства Дмитрия Холодова и Владислава Листьева, и полковник вынужден был признать, что тут замешана политика.

— А теперь они убивают нас! — торжествующе произнесла журналистка, обращаясь к своему соседу, привалившемуся к стеклу дверцы и не встревавшему в дискуссию. Он, однако, никак не отреагировал на соседку, и та снова принялась за полковника:

— Вы понимаете, какое настроение царит сейчас в нашей среде? Это что на ваш взгляд — предупреждение, угроза?

— Приехали! — совсем некстати радостным голосом провозгласил полковник.

Машина остановилась, Шуранов повернулся к собеседнице и проникновенно сказал:

— Раиса Захаровна, я же сообщил на пресс-конференции — создана оперативная группа. Раскрытие преступления на контроле начальника Управления внутренних дел. На любую информацию об угрозе в ваш адрес будем реагировать немедленно. Да и реагируем. Ну, вспомните: когда к вам в редакцию пришли качки от Толмача с претензиями, мы же сняли все проблемы в один момент. Ради Бога, не волнуйтесь, работайте спокойно.

Журналистка мило попрощалась со всеми, включая водителя, и выскользнула, хлопнув дверью. Шуранов помахал ей приветливо рукой, и когда машина миновала одинокую фигуру на обочине дороги, снова выругался — на этот раз с облегчением. Махнул водителю рукой — в Центральный райотдел — и больше не произнес ни слова.

Возле райотдела они с мужчиной в крытом полушубке вылезли из машины и поднялись на второй этаж, где размещался уголовный розыск. Пройдя в конец коридора, мужчина в полушубке открыл ключом дверь и впустил Шуранова. Тот огляделся: грязно-зелёные шторы, обшарпанный стол, разнокалиберные стулья…

— М-да, обстановочка, — протянул неопределенно полковник, садясь возле стола. — Кофе хоть у тебя есть?

— Нет кофе, — мрачно ответил мужчина, освобождаясь от верхней одежды. Он был одного роста с полковником, но грузнее, что делало его старше своего гостя. Пиджак поверх тёмно-бордового свитера лоснился на локтях, брюки на коленках отвисали пузырями. Видно было, что человек не очень следил за собой.

Полковник критически смерил его с головы до ног — и брови его удивлённо поползли вверх: на ногах у хозяина кабинета красовались суконные ботинки на «молнии». Такие теперь только пенсионеры носили, да и то редко.

— У тебя что — другой обуви нет? Или купить не на что?

Мужчина опустил голову, рассматривая свои ботинки. Потом взглянул на обувь начальника Управления — замшевые итальянские туфли под цвет костюма. После чего уселся за стол напротив и произнёс, доставая сигареты:

— А ты что — не знаешь, что нам второй месяц зарплату не выдают? Да и выдали бы — на кой мне ляд твои тапочки. Ботинки у меня хорошие, тёплые, подошвы рифлёные, по любому гололеду пройдут. В Управление может, в таких и не пропустят — так мне там делать нечего.

Полковник поморщился, когда хозяин кабинета назвал его на «ты», однако, промолчал. Прикурил от предложенной зажигалки и только после этого спросил:

— Понял, зачем я тебя на пресс-конференцию инкогнито возил?

— Журналиста Артемьева на нашем секторе убили — чего тут непонятного? Всё ясно.

— Всё да не всё. Что я газетчикам на пресс-конференции выходную арию мистера Икс пел — это даже они догадались. Свидетельская база — ноль. Вещественные доказательства — ноль. Мотивы убийства… Какие мотивы?

— Написал чего-нибудь? — пожал плечами мужчина.

— «Написал чего-нибудь»… — передразнил полковник. — Хороший мотив для убийства. Это что же такое надо написать, чтобы человеку голову проломили и десять ножевых ран нанесли? Вон, Раиска эта, которая с нами ехала, про что только не пишет: и про насильников, и про бандитов – никто ей в подьездах засады не устраивает.

— Что касательно Раиски, так она своего мужика, который раньше на фаготе в филармонии дудел, в ваше управление уголовного розыска определила — равнодушно произнёс мужчина. – Пользуюсь слухом, не без твоей протекции. И зарплата побольше, и фирма солидная. С такой крышей кто же её посмеет обидеть? А у Артемьева, видать, крыши не было, тут кто хошь, мог счёты свести. На пресс-конференции кто-то из журналистов говорил, что он про маньяков писал,  Так опять это в Беляковке было, в районе — не наш сектор. Тут управленцам вашим сподручнее отрабатывать.

— Спасибо за совет, — раздражённый иронией собеседника, ответил Шуранов. – Тебя никто и не заставляет ехать в Беляковку. Оперативно-следственная группа у нас создана, и что кому делать, мы уж сообразим. Но ведь убили его на твоей земле, на твоём участке. Ты-тo сам что собираешься делать?

— Обсудим на секторе с ребятами…, — мужчина уныло почесал щетину на подбородке.

— …и повесите очередной «глухарь» мне на шею, — закончил полковник. – Мне, понимаешь? Нестандартное преступление и раскрывать надо нестандартно. А ты «соберёмся на секторе»… С кем соберёшься, с пацанами своими? Один рисование преподавал в четвертом классе, другой из дома культуры, третий…

Полковник осёкся: мужчина, подперев рукой подбородок, с пронзительным любопытством разглядывал его.

— Ты чего?

— Ничего. Красиво говоришь. Правильно. Совсем несмышлёныши у меня на секторе: один из дома культуры, другой действительно учитель рисования. Всё ты верно заметил. Только где ты был, когда старых оперативников косяками гнали из милиции? Когда уголовные дела на них фальсифицировали? Ты не знаешь, что опер должен на секторе пять лет поработать, чтобы от него отдача была? Все эти массовики-затейники, учителя — только через пять лет научатся раскрывать убийства. С кого ты раскрываемость спрашиваешь?

— С тебя спрашиваю, — невозмутимо ответил полковник. — Ты не пять лет — ты двадцать пять лет работаешь в уголовном розыске. Вот с тебя и спрашиваю. А точнее, приказываю. С нынешнего дня все свои заявления передашь своим пацанам — пусть учатся. А сам займёшься убийством. Мотивом убийства. Отработаешь всех журналистов, имеющих какие-то мнения  по этому поводу. Прочитаешь все статьи, написанные Артемьевым. Необходимую информацию из Управления тебе будут давать. Понадобится дополнительная помощь — звони мне. Повторяю — мне нужен мотив убийства. Тогда можно будет определить круг подозреваемых. А до той поры мы будем воздух пинать. Я переговорю с начальником отдела, чтобы он был в курсе твоей задачи. А ты подумай пока. И прежде всего вот о чём: зависнет это дело — я перетерплю. Не в первый раз. А для тебя — боюсь, в последний. Я не угрожаю — это так и есть. Сам подумай. Хорошо подумай.

Шуранов пошел к двери, на выходе остановился и произнес, подбирая слова:

— А на счёт оперов старых, которых гнали и… почему я молчал. Да, молчал. А тебе чего бы хотелось, чтобы я вслед за ними ушёл? Чтобы под танк бросался? Если бы у меня тогда не хватило ума промолчать, ты бы сегодня так с начальником Управления уголовного розыска не разговаривал. Ты бы стоял по стойке «смирно». А может, тебя вообще бы уже в милиции не было, понял? Кстати, тебя лично, насколько я помню, эта кампания не коснулась. Тебе ведь в своё время даже должность начальника отдела в Управлении предлагали — не захотел. И в райотдел никто тебя силком не гнал — сам ушёл. Поломался и ушёл. Не так, Мануилыч? А если так, стало быть, ты — лично ты — не пострадал и получил, что хотел. Вот и трудись на благо родины в райотделе, если тебе тут больше нравится, чем в Управлении. И ещё… Я, конечно, помню, что мы начинали с тобой в одно время, но, пожалуйста, не говори мне «ты». Есть дисциплина, верно? Есть служебная этика…

— Верно, — вздохнул тот, кого Шуранов назвал Мануилычем. — Только служебная этика — дело обоюдное. Или может, какие новые инструкции появились? Мы тут в райотделе не в курсе.

— Ишь, какой обидчивый, — усмехнулся полковник. — Хорошо, будем на «вы» обоюдно.

— Вот и ладушки, — медленно проговорил Мануилыч, когда за гостем закрылась дверь.

… Примерно в это же время, когда полковник Шуранов разговаривал в Центральном райотделе с бывшим сослуживцем Мануилычем, на краевой студии телевидения закончился худсовет. Редакторы программ, режиссёры разошлись по своим делам, оживлённо обсуждая происшедшее. А произошло действительно необычное: худсовет проголосовал против предложения директора телестудии отстранить Санину от эфира. Не помогли выступления специально прибывшего депутата Законодательного собрания Рудина и представителя краевой администрации по связям с общественностью. Не помогла тщательно продуманная и аргументированная получасовая речь Окурка, который напомнил коллегам об активизации коммунистов в стране, начиная с Государственной думы и кончая вылазками на местном уровне. Выступить Игорю, как и предсказывала Илона Викторовна, не удалось. Когда ему надоело рисовать чёртиков, и он поднял руку, Окурок сделал вид, что не заметил его. Через некоторое время Игорь снова попросил слова.

Директор телестудии сверкнул очками в его сторону и сардонически произнес:

— Не напрягайся, Стариков. Я полагаю, всё, что ты хочешь сказать, уже изложено в твоём газетном интервью с Саниной. Я полагаю также, что ты не упустил возможности ознакомить членов худсовета со своим опусом, опубликованном сегодня в «Своей газете». Так что твоя точка зрения присутствующим известна.

Саниной отказать в выступлении Окурок не посмел:

— Только, пожалуйста, Светлана Ивановна, без пропаганды. Не надо напоминать людям то, что они могут прочесть в «Красной газете».

— Успокойтесь, Михал Михалыч, — улыбнулась Светлана. — Я не буду напоминать вам, что пишет «Красная газета». Я напомню то, что должен знать каждый тележурналист. Когда в студии сидит домохозяйка, рабочий или сельский житель — разумеется, им надо помочь, чтобы он они не растерялись в непривычной обстановке, Но когда перед камерой сидит человек, претендующий на политическое лидерство  это, извините, другое дело. Он должен понимать, зачем пришёл в студию и что ему надо сказать телезрителям. Он представляет политическую партию — значит, он должен представить её достойно. А я, да будет вам известно, договорилась о передаче с одним человеком, на студию же, за десять минут до эфира он прислал своего заместителя. Самому, видите ли, некогда. Что мне было делать — отменить передачу? У нас вообще мода пошла — местных политиков приводят в павильон под локоток и приятно им улыбаются, какую бы чушь они ни несли. Почему? Потому что они демократы, сторонники реформ и партии власти? С каких это пор свидетельством ума и порядочности стал не человек, его мысли и поступки — а его партийная принадлежность?

Окурок бросил тревожный взгляд на сидевшего в сторонке депутата Законодательного собрания Георгия Юрьевича Рудина. Тот кивнул головой и поднял руку.

— Позвольте, Светлана Ивановна. Я, разумеется, не могу судить о степени вашего профессионализма. Согласен и с тем, что представитель «Яблока» в передаче не очень чётко формулировал свои мысли. Но он, плохо ли хорошо ли — представлял свою партию. А вот кого вы на этой передаче представляли? Чьи интересы? Раскройте секрет?

— Никакого секрета, Георгий Юрьевич. Я представляла интересы телезрителя, которому наплевать на программу «Яблока» — он может услышать её в более грамотном исполнении по центральному телевидению. Но вот чем хочет заняться эта партия, чтобы изменить экономическую ситуацию не во всероссийском масштабе, а здесь у нас, в крае? Как я ни пыталась – добиться ответа так и не могла. Кстати, ваши телевыступления грешат тем же самым. Вы довольно бегло излагаете программу «выбороссов», но когда дело доходит до того, что сулит эта программа простым людям — у вас почему-то всегда кончается время.

Рудин поднял брови, собираясь что-то сказать, Окурок замахал руками:

— Нет, нет… Давайте прекратим эти теледебаты, у нас все-таки художественный совет. Светлана Ивановна, я же просил… Одним словом, давайте подведём черту. У меня предложение: кто за то, чтобы признать программу «Позиция» слабой в художественном отношении и тенденциозной в политическом — прошу голосовать…

После худсовета Рудин и директор телестудии остались одни. Секретарша принесла кофе, и они некоторое время молчали, помешивая ложечками в чашках.

— Ну, Стариков, ну, паразит! — не выдержал Ошкуров. — Он ведь специально перед худсоветом опубликовал это интервью с Саниной. Вы видели — у всех были газеты с его материалом. Конечно, голосовали против — кто же руку поднимет на героиню сопротивления? А как  бы хорошо: худсовет проголосовал, я с чистой совестью отбираю её эфирное время…

— А что теперь нельзя? — полюбопытствовал Рудин.

— Да можно в принципе. С нового года составим новый график. У нас и так общественно-политического вещания переизбыток, вот мы и сократим его за счёт санинской программы. Она у нас в штате на радио. Пусть там и кукует со своими коммунистами, это не мои дела.  А на телевидении мне её на дух не надо. Вон, пожалуйста — сторонниками обрастать начала.

— Послушайте, а действительно — какая муха вашего Старикова укусила? — оживился Рудин. — Я его помню. Когда я баллотировался в Законодательное собрание, он же сделал мне прекрасную предвыборную рекламу: опубликовал в нескольких газетах интервью, вывел на радио, телевидение. И совершенно бесплатно.

— Когда это было, — махнул рукой Ошкуров. — Тогда им зарплату давали, гонорары, а сейчас… Знаете, во сколько обходится выезд ТЖК? А бензин? Да я им каждый день твержу: ищите спонсоров. У меня нет денег на выезды, на съёмки, на гонорары. В администрацию как нищий хожу, та же песня: денег нет. А проскочит какая-нибудь Санина с критическим материалом — тут же звонок: куда смотрите!

— В принципе деньги найти можно, — задумчиво проговорил Рудин. — Надо только продумать какую-то интересную телевизионную программу. Идеологически выдержанную. Нашу программу, вы понимаете? — Рудин многозначительно поднял брови. — Просчитать её стоимость, найти хороших исполнителей. Надёжных.

— Вы знаете, пожалуй, у меня есть такой журналист, — Ошкуров барабанил пальцами по столу, вспоминая. — Гоша Сушко, в молодёжной редакции работает. Инициативен, но управляем. Честолюбив. И — хороший организатор.

— Ну, вот видите? Это же решение вопроса! Молодёжная тематика — то, что нужно. КВНы там всякие, диспуты, фестивали, понимаешь. Трибуна, с которой мы можем воздействовать на нашу молодёжь. Думаю, финансирование такой программы можно пробить. Здесь и пропаганда различных форм малого бизнеса, и реклама — а это значит спонсоры.  В общем, берите-ка всё в свои руки, просчитайте, а я тем временем переговорю в комитете по делам молодёжи. Они ухватятся за идею и включат это дело в бюджетное финансирование на будущий год. Правда, уже поздненько, ну да бюджет всё равно ещё не принят. Так что попытаться можно. Сформируете редакцию, наберёте туда свежих людей… А от этих, понимаешь, нытиков, избавляйтесь. Не такая обстановка. Летом, возможно, будут выборы Президента, пропагандистский аппарат должен быть абсолютно надёжным. А у вас всякие там санины голову поднимают. Вы же помните девяносто первый год, когда они публиковали списки неугодных.  

— Это не Санина голову поднимает, — мрачно сказал, протирая очки Ошкуров. — Это коммунисты голову поднимают.

— Ничего. Как говорил Григорий Мелехов — помните в «Тихом Доне»: поднятую голову рубить легче, — усмехнулся Рудин.

-Угу, — с сомнением промычал Михал Михалыч. — Только мне кажется, это не из «Тихого Дона», это из «Поднятой целины».

— Да? Ч-чёрт, давно не перечитывал классику. Работа, работа… некогда следить за литературой.

— Во-во, — подтвердил Окурок. — Надёргаешься, накричишься, домой придешь, стакан водки хлопнешь — и вся классика.

Собеседники замолчали, пригорюнившись.

— Слушай, — произнес Рудин, переходя на «ты» и тем самым давая понять, что официальная часть закончилась, — кстати, о классике. Давай в выходные устроим разгрузку. Слетаем на охоту. Ты не думай, никаких излишеств. Деловая встреча в неформальной обстановке. И твои проблемы будет возможность решить, и — отдых на природе.

— Оно бы неплохо, так ведь в понедельник обратно попасть надо. Хозяйство моё видал? Чуть отпустишь…

— Да бож-же ты мой! Я тебя, что — на пьянку зову? В пятницу вертолётом на место, в субботу вечером дома. От сторонних глаз да языков подальше. Брать с собой ничего не надо, там всё есть. Главное — люди будут интересные. К иным в Городе только через секретаря попасть можно, и то не каждому, понял?

Окурок, возликовавший в душе, озабоченно вздохнул:

— Конечно, отдых нужен… Видишь, какая обстановка.

— А я что говорю, — перебил его Рудин. — Разрядка нужна. Проветримся, душу отведём — и снова в бой. Мы же с тобой кто — бойцы! И забота у нас какая? Забота у нас простая: не допустить возврата к прошлому. Ты же помнишь проклятое время, когда все тряслись и лизали задницы, кому ни попадя?

— Как не помнить, тяжелейшее время было, — вздохнул Окурок. — Ладно, договорились.

Он проводил гостя до дверей. И крепко, по-мужски пожав друг другу руки, бывший выпускник ВПШ и бывший секретарь парторганизации разошлись, озабоченные перспективой возврата к прошлому, о котором они старались не вспоминать.

Глава третья

Мануилыч не был на месте происшествия: убийство произошло вечером, выезжала дежурная смена, материалы он увидел только утром. Конечно, в последующие дни нагнали участковых, организовали поквартирный обход, пытаясь найти толковых свидетелей… Но это была уже залепуха для начальства. Как и оперативно-следственная группа, в которую навключали оперативников из городского, краевого управления, выделили им машины и завели ежевечерние планёрки, где все отчитывались о проделанной за день работе. В результате никто ни за что не отвечал, зато УРД — уголовно-розыскное дело — набухало бумажками не по дням, а по часам.

Мануилыч понимал, что Шуранов приехал к нему не от хорошей жизни. Разумеется, у него в Управлении были толковые работники, так ведь на толковых-то и вешают самые тяжёлые дела. А тяжёлых дел в этом году было полно: в Городе начался отстрел предпринимателей. Уголовники, доившие раньше покорных коммерсантов и мирно сосуществовавшие друг с другом, столкнулись с сопротивлением. Предприниматели, получившие в короткий срок капитал, недвижимость, положение в обществе, отказались подчиняться «петрухам», «косякам» и прочим блатным лидерам. Началась большая стрельба. Причём, гибли не только «положенцы». Молодая поросль предпринимателей, не имевших уголовного прошлого, тем не менее, быстро переняла стиль паханов и к вящей радости уголовного розыска стала мочить «синяков» — татуированных уголовных авторитетов. И хотя общий итог был в пользу милиции, оперативникам приходилось по долгу службы заводить дела, искать подозреваемых — в общем, если не влиять на процесс, то хотя бы контролировать его.

Убийство журналиста — совсем из другой оперы. Ножом и монтировкой работала только беспортошная шпана на городских окраинах. Уголовники и положенцы практиковали исключительно огнестрельное оружие: один-два выстрела на поражение, контрольный в затылок — всё вместе занимало не более десяти секунд. Это было удобно, надёжно и практически не раскрываемо. Потому, что киллер, как правило, приглашался со стороны.

Убийцы Артемьева были из разряда шпаны. Маловероятно, чтобы с ним расправились по заказу положенцев или уголовников – не их конингент. Тогда кто? Отобрать сходные преступления, выявить подходящий по «окраске» уголовный профиль — не проблема. Но этот путь ведет к расширению круга поисков, а его надо сужать. В каком направлении? Это самое трудное решение. Потому что тот, кто определил направление поиска и двинул в этом направлении всю машину уголовного розыска — тот и отвечает за раскрытие преступления.

Вот поэтому Шуранов и вспомнил о Мануилыче. Ему нужен был именно такой человек — не управленец, перегруженный информацией о преступных группировках, киллерах, разборках, имеющий под рукой любые учёты и службу наружного наблюдения. Ему нужен был человек, способный непредвзято реконструировать то, что случилось за четыре дня до нового года в подъезде одной из девятиэтажек на берегу Реки. Человек, которого не надо ежечасно подталкивать, человек, на которого можно положиться. А на Мануилыча можно было положиться. Шуранов хорошо помнил его еще по совместной работе в Управлении. И потом, когда он ушел на сектор — полковнику часто встречалась его фамилия в информации по раскрытию тяжких преступлений. За свою жизнь Мануилыч досконально изучил уголовный мир Города. Бывшие его подопечные, отсидевшие не один срок, величали его так же, как и коллеги по работе — «Мануилычем» и «дядей Кешей». Многие сотрудники милиции — дежурных частей, ГАИ, патрульно-постовой службы, уголовного розыска — за долгие годы не раз встречавшиеся по разным делам, охотно делились с ним информацией, в том числе и конфиденциальной, что давало Мануилычу преимущество перед своими товарищами.

В том, что Шуранов предоставил ему карт-бланш, на первый взгляд не было ничего странного: сектор его, он — старший инспектор… Напротив, выход прямо на начальника Управления избавлял его от нудных, ежедневных отчётов — куда ходил, что делал, где справки и прочая мура, на которую так изобретательны проверяющие из Управления.

Но с другой стороны, Мануилыч знал: розыск — это рулетка. Не на ту цифру поставишь — не поможет ни опыт, ни авторитет сыскаря, ни Шуранов. Да и возраст критический. Молодой опер проколется, получит выговор, отряхнётся и дальше побежит. А ему прокалываться нельзя, и так из отдела по работе с личным составом косятся.

Вон, недавно таскали целую неделю. Новый министр приказал всем завести тетрадки, прошнуровать, засекретить и записывать туда ценные указания. Такие тетради для служебной подготовки существовали всегда, но раз министр приказал завести новые…

Мануилыч купил общую тетрадь, аккуратно прошнуровал, засекретил, написал на первой странице крупно: «Я всё знаю!» – и сунул тетрадку в сейф. Первый же проверяющий увёз тетрадку в Управление. На другой день приехал какой-то «летёха» в отглаженной форме и заставил его писать объяснение.

— На какую тему? – полюбопытствовал Мануилыч.

 — Если вам заранее известно содержание директив министра внутренних дел, поделитесь секретом получения информации  – и мы вместе посмеёмся.

Молодой управленец впервые столкнулся с таким откровенным неуважением к основе основ служебной подготовки: конспектированию министерских указаний — и решил искоренить крамолу на корню. Глядя на розовощёкого проверяющего, Мануилыч улыбнулся:

— Да нет никакого секрета. Со времён Тикунова ничего нового в директивах наших министров внутренних дел не появилось — а все его инструкции я помню назубок.

— Это какой Тикунов, который после Щёлокова что ли?

— Нет, он был министром гораздо раньше Щёлокова, — улыбнулся Мануилыч.

— И вы уже тогда работали? – округлил глаза управленец. Он забыл про свою цель и смотрел на Мануилыча, как смотрит археолог, на случайно отрытый им череп питекантропа.

— Я работал при Тикунове, Щёлокове, Федорчуке, Власове, Бакатине, Пуго… И Тикунов был среди них единственным профессиональным юристом. Поэтому я и помню его директивы. А какие указания мог дать тот же Бакатин, который был строителем в Кемерово? Кстати, ты не знаешь, какое образование у нашего нынешнего министра? Часом, не консерваторское?

Управленец сглотнул комок, молча собрал бумаги и ушёл жаловаться начальнику РОВД. Тот поручил замполиту провести служебное расследование, Мануилычу приказом по отделу было объявлено замечание за нетактичное поведение и уклонение от служебных занятий. После этого замполит его иначе как «уклонистом» не называл. Мануилыч посмеивался, но понимал: в случае чего — долго искать крайнего не будут. По возрасту пенсионер, по выслуге пенсионер, управленцам хамит — ату его! Поэтому и не обольщался на свой счет.

Единственно, из-за чего он держался — из-за некомплекта в уголовном розыске. Отправят его на покой, останутся на секторе массовики-затейники — и придёт уголовке полный кирдык.

Намёк Шуранова был совершенно ясен. Так что, как ни крути, оставалась у Мануилыча одна-единственная надежда — на свою лёгкую руку. Авось и в этот раз не выпадет «зеро» — а остальное ему годилось.

Весь следующий день Мануилыч провел возле девятиэтажки, где был убит Артемьев, под различными предлогами заговаривая с жильцами. Неторопливый, словоохотливый сельского обличья пожилой мужчина, разыскивающий живущую где-то здесь на квартире непутёвую племянницу, — внушал доверие и желание просветить провинциала об опасностях городской жизни. Мануилыч частенько прибегал к подобному методу, который давал гораздо больше информации: как ни странно, с чужаком люди, особенно пожилые, были откровеннее, чем с милицией и даже с соседями. Он взял на заметку, что дом старый, и жила в нём лет двадцать назад городская элита. С течением времени элита переехала в более комфортабельное жильё, а квартиры достались детям, родне и знакомым.

Традиции, однако, сохранились: двор был чистый, подъезды оборудованы кодами — просто так не зайдешь. Последнее обстоятельство особенно настораживало: преступники могли пройти либо зная код, либо — вместе с Артемьевым. Но журналист был парнем крепким — он мог не пустить их в подъезд. В конце концов, просто убежать наверх и поднять шум.

Таким образом, если это была не случайная выходка уличной шпаны, нападавшие знали Артемьева в лицо, знали время прихода – значит, следили за ним. И главное: не хотели его убивать! Или не имели приказа. Иначе, зачем бессмысленно тыкать ножами, когда можно было покончить одним ударом? Непрофессионалы? Поразмыслив, Мануилыч отправился в ЖЭК, уже официально. Вышел он оттуда уже, когда стало смеркаться, и отправился в редакцию газеты, где работал Артемьев. Вернулся к себе в кабинет далеко затемно.

Некоторое время сидел, бессмысленно уставившись перед собой. Соображал. Первая версия: случайная шпана. Резонная версия — жиличка из третьего подъезда подтвердила — забегают, двор проходной, центр рядом. Могли увязаться за одиноким прохожим? Но компанию шпаны во дворе заметили бы. А тут — ничего. Во всяком случае, книгу учёта происшествий за тот день проверить надо. И с участковыми поговорить: кто доставлялся на опорный пункт, какие скандалы, разборки были в тот вечер. Но про драку в подъезде жильцы бы знали, дом блочный, звукоизоляция такая, что слышно, как кошка мяукает на площадке.

Другая версия: сердечные дела. Несерьёзная версия, но пренебрегать нельзя. Артемьев — парень холостой, жил один. Были же у него увлечения. По опыту Мануилыч знал: добрая часть тяжких телесных повреждений — результаты драк из-за женщины. И характер телесных повреждений укладывается: били ножом в спину, ягодицы, ноги. То есть Артемьев побежал, поняв, зачем они пришли. А когда ударили по голове, и он упал — добивать не стали. Им не надо было убивать — им надо было проучить. Так, чтобы на всю жизнь запомнил. О том, что человек может умереть от кровопотери, не сообразили. Точно – не профессионалы.

И, наконец, третья версия: месть за публикацию. Газетчики больше всего на ней настаивали. Кто-то из них даже сформулировал… Мануилыч потёр лоб, вспоминая:  убийство — заранее спланированная акция тех, против кого он выступал. А выступал он и против мошенников-экстрасенсов, и против депутатов с их блатными дачами. О маньяке-убийце в Беляковке тоже писал, вполне мог задеть кого-нибудь из его окружения или родственников. Деревня — не город: если пропечатают в газете, проходу не будет. Вполне могли сорвать зло. Но только сельскому жителю разыскать в городе журналиста, да выследить, да подколоть в подъезде –  ума не хватит. Здесь нужен горожанин. С машиной. К тому же, с навыками сыскной работы.

Или эта баба-экстрасенс, которая шантажировала любовника, а тот её сдал в милицию. Фамилию он в материале не назвал, но ведь в городе её все знают. Если после публикации клиентура пошла на убыль — не исключено, что решила посчитаться с автором. Женщины — народ мстительный. Но опять же, нужен опытный режиссёр. Дурака с заточкой найти не проблема, а вот организаторы на дороге не валяются.

Ну, жуликоватые депутаты с их левыми дачами вряд ли дойдут до поножовщины. Трусоваты. Вот жалобу настрочить, заявление в суд… Кстати, в редакции говорили, что один из них, Трилис, кажется, звонил Артемьеву, грозил всеми карами и даже по телевизору объявил, что подаст в суд. Было это осенью, в суд он не подал – видимо, действительно рыльце в пуху. И вот зимой его обидчика подкалывают в подъезде. Вообще-то версия соблазнительная, но… Депутат — и уголовники. А потом, если мочить всех журналистов, которые про дачи писали последние два-три года — в Городе некому будет газеты издавать.

Наконец, четвёртая версия, но её практически реализовать невозможно: каждую неделю Артемьев давал в номере криминальную хронику, выбирая из оперативных сводок дежурной части наиболее интересные происшествия. Разумеется, фамилии не назывались, но очертить круг участников происшествий не трудно: где-то проскакивало название улицы, место работы, другие детали… Словом, и тут могли найтись обиженники, жаждущие мести за то, что какой-то писака опозорил на всю округу…

Ну, хватит! Мануилыч пришлёпнул ладонями по столу. Эти версии определяют в принципе круг поиска. Широкий круг, по нему до пенсии ходить можно. Что-то надо взять за основу, а остальное доложить Шуранову: у него оперативно-следственная группа, учёты, машины… Но все это — технология, а вот за что зацепиться-то? Что докладывать Шуранову?

Мануилыч вспомнил их давешний разговор и тяжко вздохнул: кто его тянул за язык? Мало ли с кем в молодости он не работал, не пил, не ходил по девкам. Смешно думать, что всякий раз полковник будет выслушивать его соображения по тому или иному поводу. Ему надо, чтобы Мануилыч задержал подозреваемых, а как он это сделает – Шуранову до фонаря. 

Заверещал телефон.

— Иннокентий Мануилович, — послышалось в трубке. — Бокарев Александр беспокоит, узнаете?

Саша Бокарев был крестником Мануилыча. Он привлёк его внимание, когда был ещё кинологом — молодым любознательным сержантиком с собакой, выезжавшим на происшествия. Не без помощи Мануилыча его перевели тогда в группу по карманным кражам, потом он заочно закончил юрфак и стал опером. Он сохранил уважительный тон в отношениях с Мануилычем несмотря на то, что был уже начальников отделения в УВД.

Вот и сейчас, предварительно извинившись и сославшись на распоряжение полковника Шуранова, Саша поинтересовался, есть ли у Иннокентия Мануиловича соображения по убийству. Мануилыч подробно пересказал свои версии и возможности их отработки.

Неизданная повесть (продолжение)

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ РУЛЕТКА 

Повесть Валерия Кузнецова

Посвящается памяти Вадима Алферьева

От автора

В основу повести легли события, случившиеся в 1995-96 годах, в пору, когда нынешние тридцатилетние красноярцы были подростками. Что-то они читали об этом в старых газетах, что-то почерпнули из слухов. А о некоторых делах могут лишь догадываться, так как их до сих пор тщательно скрывают все, кто был причастен к этому.

— Игорёк, тебе хорошо на худвещании: сегодня клоуном нарядился, завтра сделал репортаж из собачьей будки, послезавтра взял интервью у местного поэта. Сам сценарий пишешь, сам играешь, клоунские штиблеты, накладные носы, парики… А ты попробуй в информации поработать: десять секунд сюжета, финальная «стоечка» в кадр — и никаких париков!

Валера махнул рукой и побрёл по коридору.

— Во сколько худсовет? — крикнул ему вслед Игорь.

— В четыре!

— Слушай, это опять Окурок химичит?

Назарян поднёс палец к губам и повёл глазами, иллюстрируя старинное предостережение насчет стен, имеющих уши.

Придя в кабинет, Игорь стал переодеваться, снедаемый любопытством… Чем же допекла Санина директора телестудии, Михал Михалыча Ошкурова, именуемого в быту Окурком? Маленький, большеголовый, с оттопыренными ушами, он чем-то неуловимо соответствовал своему прозвищу. Карьера его была обычной для преуспевающего журналиста застойных времён: сначала радиожурналист, потом выпускник ВПШ («Спасибо партии родной за двухгодичный выходной»), после чего стал расти, как на дрожжах. Редактор общественно-политического вещания, главный редактор, затем директор киностудии. Тут случился первый прокол: грянула перестройка, распад Союза, реформы… Киностудия, да ещё и провинциальная, да ещё и филиал — кому всё это нужно?

Окурок тряхнул старыми связями и вернулся на телевидение. Злые языки поговаривали, что на киностудии облегчённо перекрестились, когда он ушёл. Девяносто первый год, особенно август, стоил ему немалых нервов, но зато развил в Окурке звериное чутьё. Такому его не учили даже в ВПШ. Во время путча он держался то на водке, то на валерьянке, ухитряясь неукоснительно выполнять разноречивые директивы из Москвы и крайсовета, который тогда возглавлял махровый коммунист.

С победой Ельцина почувствовал облегчение. Председатель крайсовета – тот самый махровый коммунист — подал в отставку, в администрацию хлынула оппозиция: научные сотрудники, журналисты, учителя, председатели колхозов… Политическое телевещание, наконец, снова обрело смысл, цель и логику. Лидеры партий, которых в городе оказалось вдруг великое множество, то и дело появлялись на экранах, в ярких и сильных выражениях предупреждая горожан об угрозе коммуно-фашизма. Представитель Президента безо всяких шпаргалок часами рассказывал телезрителям о необратимости реформ.

Окурок воспрянул духом, повесил у себя в кабинете за креслом красочный лозунг: «Борис, ты прав!» И успокоился. Все было, как раньше, только с другим знаком. Но эта Санина, черти бы её драли! Журналисткой она была отменной, весь край изъездила вдоль и поперек, такой корреспондентской сети, как у неё, ни у кого не было, письма к ней шли сотнями. Ну, шли бы и шли, но ведь она их, мерзавка, в эфире читала. О том, что пенсии не платят, что хлеб по спискам дают, что у людей даже на похороны денег нет. И самое главное, что при коммунистах такого бардака не было! Это после указа о запрещении  их партии!

Да письма — ладно, как-никак народный глас. Но она взяла моду приглашать себе в программу коммунистов: то бывшего секретаря горкома партии, то вояку в отставке, то какого-нибудь председателя профкома. И те, не стесняясь, чёрным по белому крыли и Ельцина, и местные власти, и местных демократов. Окурку звонили от представителя Президента и кротко интересовались, кто вообще на телевидении формирует вещательную политику: Санина или всё-таки Михал Михалыч Ошкуров? По опыту застойных лет Окурок знал — такие звонки не к добру. Пнут с кресла и даже не посмотрят, в какую сторону улетишь!  Он снимал её программы с эфира, отменял съёмки, переносил монтаж, урезал гонорар до минимума — Санина упорно вела свою программу. A репрессии лишь прибавляли ей популярности, увеличивая число насмешек и нелицеприятных характеристик в адрес Окурка.

Чем же в этот раз она достала Михал Михалыча?

Игорь стёр грим, умылся, переоделся и пошёл в павильон. Оставались пустяки — подводки ведущего к игровым сюжетам, которые они сегодня снимали весь день. Это была авторская программа Игоря, «Бурлеск», которой он очень гордился, потому что всё в ней — и песни, и танцы, и скетчи — делали не профессиональные актёры. Игорь сам находил исполнителей, сам готовил номера, а в случае необходимости пел, танцевал или, как в этот раз, играл придуманную им роль клоуна.

Отчитав текст перед камерой и услышав по динамику режиссёрское: «Спасибо, Игорь — снято!», — он блаженно откинулся на спинку кресла и вытянул ноги, бессмысленно глядя полузакрытыми глазами, как техники гасят свет, а рабочие разбирают выгородку…

— Игорь, вы что, заснули?

Он открыл глаза. Перед ним стояла ассистентка, Надя. Он поднялся и побрёл к выходу.

— «Мушку»- то отдайте. Вы и вправду спите? — Надя, улыбаясь, сняла с лацкана его пиджака микрофон-«мушку». Игорь виновато развёл руками. — Ну, ничего, — успокоила его Надя. — Зато всё сделали. Теперь до монтажа можно баклуши бить.

— А когда монтаж?

— Илона Викторовна сказала — тридцатого. Так что можете до четверга отсыпаться.

— Не могу, Надя, завтра худсовет.

— Ой, неужели Санину обсуждать будете?

— Ни фига! — удивился Игорь. — Все всё знают, даже ассистенты. А я, член худсовета, не знаю.

— А вы никогда ничего не знаете. Когда-нибудь вас уволят, и вы знать не будете, — засмеялась Надя.

— Тебе-то откуда все известно?

— Я же в трёх редакциях ассистенткой, все сплетни знаю.

— Ну, так раскрой мне глаза. Не могу же я на худсовет идти неподготовленным.

— Ладно, только — чур! — не выдавать. На днях Санина вела живой эфир. Ну, вы знаете её программу «Позиция»? Так вот привела она в студию какого-то местного лидера, от «Яблока», что ли. И понёс он такую околесицу, что хоть святых выноси. Да это бы не беда, они все в живом эфире белиберду говорят. Беда в другом — время идёт, а передача стоит. Тогда Санина попыталась тихонько его поправлять. Он взъелся — мол, не перебивайте. Но вы же Светлану Ивановну знаете, ей пальца в рот не клади. В две минуты она выяснила, что он даже программы своей партии не знает. Задала ему ещё несколько вопросов, уже на местные темы. Тут вообще — туши свет. Как она передачу закончила — диву даюсь. Короче, это был цирк. А на другой день Михал Михалычу позвонили от представителя Президента и такого наговорили… Что это провокация коммунистов, что Санина нарочно осаживала «яблочника» и представила его дураком. Михал Михалыч после разговора был весь в пятнах, как палёный кабанчик. Забрал у режиссёра кассету — она с  эфира для себя передачу записала — запёрся в кабинете и смотрел, от начала до конца. Из-за этого отдел выпуска даже программу на ту неделю задержал — все сидели под дверью и ждали, когда Михал Михалыч насмотрится. А  Зина, секретарша его, сказала мне, что на худсовет пригласили кого-то из администрации — на тот случай, если журналисты возьмут сторону Саниной.

Разговаривая, они дошли до кабинета Игоря. Как все тележурналисты, он не следил за чужими программами. Эту санинскую передачу тоже пропустил. А оно — вон что! Видимо, Окурка достали в администрации, и он решил дать Светлане бой на худсовете. И кого-то пригласил из администрации, для поддержки штанов.

— Ну, спасибо Надийка. Прочистила ты мне мозги. Ладно, на монтаже увидимся.

Игорь зашел в кабинет, поставил кофе и стал дожидаться режиссёра. Илона Викторовна, изящная женщина пятидесяти с лишним лет, появилась, как всегда неожиданно. У неё была лёгкая, неслышная походка. Несмотря на внешнюю мягкость, задушевность, шарм — в ней ощущалось временами некая холодность, безапелляционность, заставлявшая Игоря держать дистанцию. Она работала на студии с незапамятных времён, нынешних режиссёров помнила еще ассистентами. А её суждения о редакторах программ, высказываемые воркующим, мягким голосом, тем не менее, поражали Игоря жёсткостью и категоричностью. После недавнего сокращения в студии Илона Викторовна работала на две редакции: у Игоря и у главного редактора Гориной, которая распоряжалась графиком съёмок, монтажа, подписывала гонорарные листы… Простота Игоря, которому, то переносили съёмки, то без объяснений отменяли выезд ТЖК (телевизионно-журналистского комплекса), то зажимали постановочные — заметно раздражала Илону Викторовну. Но за исключением этих мелочей они работали на удивление дружно.

— Я проводила ребят, — сказала Илона Викторовна, кладя кассеты на стол. — Мне кажется, неплохо получилось. И свет был хорошим, костюмы смотрелись. И двигались они прекрасно. Особенно эта девочка понравилась, Наташа Балабурда. Вам надо будет обязательно на просмотр передачи пригласить Михал Михалыча.

— А смысл? — пожал плечами Игорь. — Горина передачу примет, она главный редактор. Политики мы не касаемся, никому не опасны. — Зачем его беспокоить?

— Я всё не могу понять вас, Игорь, — разливая кофе и ставя перед ним чашечку, произнесла Илона Викторовна. — У вас прекрасные отношения с Ошкуровым. Он сам пригласил вас в прошлом году работать на договоре. Газетчика! Вы много знаете газетчиков, которых приглашают на телевидение? Вы делаете хорошую программу…

— Мы делаем.

— Тем более. Мы делаем хорошую программу. А вы ни повтора не закажете, ни анонса в газету не сделаете, ни Михал Михалыча на просмотр не пригласите. Я уж не говорю про гонорары и постановочные — это тема старая. Вы действительно так наивны? Это же телевидение, здесь надо уметь понравиться не только зрителям.

— Да ничего я не наивный. Всё вижу. Просто Ошкуров ходит аж зелёный, развести не может в эфире коммунистов с демократами. И что я должен в это время подойти и сказать: не желаете ли повеселиться, Михал Михалыч? Пойдём, новогоднюю передачу посмотрим? У него вон, худсовет на носу, Санину анафеме предавать будут. И я тут, с «Бурлеском» своим.

— Так вы уже в курсе? — переменила тему Илона Викторовна. — И как собираетесь себя вести?

— Так же, как сейчас. Если «яблочник» действительно круглый дурак — при чём тут Света и её «Позиция»? А что Санина могла издеваться в эфире над приглашённым — в это я не верю.

— И вы не думаете, что ваша точка зрения на худсовете, может отразиться на вашей судьбе?

— Илона Викторовна, неужели мое отношение к Саниной должно зависеть от того, что скажет Михал Михалыч? Вчера Санина была отличной журналисткой, сегодня Окурку позвонил какой-то придурок — и она уже никто? Но я-то знаю её давно, и вся эта крысиная возня у них наверху никак не отразится на моей точке зрения.

— Господи, да кому на худсовете будет нужна ваша точка зрения? Её же никто не услышит!

—  Не забывайте: я ведь ещё и газетчик, — ухмыльнулся Игорь. — И у меня есть возможности ознакомить худсовет со своей точкой зрения.

— Да после худсовета хоть закричитесь — только себе хуже сделаете. А худсовет завтра.

— Какое совпадение! А у меня завтра выходит интервью с Саниной. В газете.

Илона Викторовна всплеснула руками, собираясь ответить, но в это время распахнулась дверь, и ворвался Валера Назарян. Он подскочил к столу, схватил телефон и принялся набирать номер, не обращая внимания на хозяев.

— Алло… Да, да! Это Назарян, из «Фильтра». Где он сейчас? В реанимации? Какие повреждения? Записываю… Что надо? Кровь нужна? Есть кровь? Уже делают переливание? Хорошо. Все. Конечно, сейчас передадим по второму каналу.

Валера положил трубку, записал на листке несколько фраз. Потом посмотрел на Игоря.

— Извините, ребята. У нас телефон занят, пытаемся дозвониться до БСМП, а на этаже все кабинеты закрыты… Только что узнал: нападение на Володю Артемьева, ну, журналиста из «Своей газеты». Помните, про дачи писал? Нашли в подъезде — несколько ножевых ранений, голова пробита. Сейчас без сознания в реанимации. Я побежал: у нас ещё эфир идёт, успеем передать.

Игорь и Илона Викторовна некоторое время молча смотрели друг на друга.

— Ужас, — наконец произнесла Илона Викторовна, качая головой. — Какой ужас. Это пока мы здесь снимали в павильоне, пили кофе, спорили о какой-то ерунде… Его в подъезде избивали, втыкали в тело ножи — зачем, что он сделал тем людям? Вы знали его? Кто он?

Игорь ответил, безучастно глядя перед собой:

Приглашаем на встречу

Дорогие друзья!
Продолжаем наше творческое движение к 100-летию Виктора Астафьева!
Приглашаем вас 2 декабря в субботу, в 14.00 на встречу «Дух памяти, родства и правды» — по страницам нового выпуска альманаха «ЗАТЕСЬ»-2023. Вы встретитесь со специальным нашим гостем, автором альманаха «Затесь», прибывшим с Урала, Виктором Тинигиным — лауреатом Астафьевской премии за 2023 год, создателем уникального фотоальбома «Следами, тропами и путями Виктора Астафьева».
Вы услышите романсы в исполнении солистки Красноярского театра оперы и балета, Заслуженного работника культуры Красноярского края Анны Киселёвой в сопровождении солисток ансамбля «Маэстро» сестер Елены и Ирины Чепурных.
Произведния Виктора Астафьева прозвучат в исполнении актрисы Красноярского театра кукол Татьяны Сёмкиной.
Вас ожидают интересные встречи — с защитником Донбаса художником Ильей Золотухиным, с кинодокументалистом Кристиной Пырх, которая представит фильм творческой группы «Енисей кино» «Своих не бросаем».
О поездках на освобожденные территории расскажут волонтеры. А наши друзья — студенты Военного института СФУ — исполнят для вас не только военные, но и лирические песни. А мы подпоем!
Автор и ведущая — Валентина Майстренко, член Союза журналистов России, главный редактор альманаха «Затесь».

Будем ждать вас в клубе почитателей В.П. Астафьева «Затесь» — отдел литературы по искусству, 1-й этаж краевой библиотеки (Маркса, 114).
На снимке: вторая страница обложки альманаха «ЗАТЕСЬ»-2023.

Неизданная повесть, посвященная памяти журналиста Вадима Алферьева

Рукопись нам передала Нина Кузнецова — вдова Валерия Кузнецова, красноярского журналиста, барда, писателя.

Попробуем найти мецената, который поможет её издать

Валерий Вениаминович Кузнецов — наш коллега, бывший автор так ценимой читателями «Красноярского рабочего» странички «Краевед»(https://nikolay-istomin.livejournal.com/2512309.html)

Вениаминыч — так дружески называли его в журналистских кругах, бардовских, милицейских, где он был своим по работе, по жизни. Редкий человек, он вмещал в себя столько всего, был так разносторонне талантлив, так “жаден” до людей, новых стихов, песен и до трепетно чтимой и всегда интересной ему красноярской истории.

В 1968 году выпускник журфака Уральского госуниверситета Валерий Кузнецов начал работать в Туре на радио. Как рассказывал, очутиться в Эвенкии, в “медвежьем углу”, страстно добивался на распределении — его, пишущего, манил Север! Но не был бы Вениаминыч самим собой, если бы боялся крутых житейских поворотов и если б не поворачивал свою жизнь вслед новым интересам и открытиям. Этим стала для него милицейская служба — в уголовном розыске Эвенкии, в краевом управлении уголовного розыска, участковым, инспектором по делам несовершеннолетних.

Но майор милиции Кузнецов всегда оставался в душе журналистом. “Это не изжить”,– смеялся он, до времени доверяя богатейшие житейские и служебные наблюдения своим песням. Его бардовский сборник составили около полутора сотен замечательно ироничных, весёлых и философских творений. О красноярских бардах он делал прекрасные передачи на краевом радио и телевидении. А как газетчик прославился шутейно-житейскими зарисовками “Городские романсы”, посвятив их разным моментам своей милицейской службы. И с головой уходил в краеведение, изыскивая в старых газетных подшивках уникальные истории и факты прошлой красноярской жизни. О, какой это был взыскательный “архивариус” и неуёмный открыватель старины!

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ РУЛЕТКА 

(Повесть)

Посвящается памяти Вадима Алферьева

От автора

В основу повести легли события, случившиеся в 1995-96 годах, в пору, когда нынешние тридцатилетние красноярцы были подростками. Что-то они читали об этом в старых газетах, что-то почерпнули из слухов. А о некоторых делах могут лишь догадываться, так как их до сих пор тщательно скрывают все, кто был причастен к этому.

Повесть не претендует на раскрытие тайны убийства журналиста Вадима Алферьева. Любое сходство действующих лиц с реальными людьми или совпадение с событиями, имевшими место – абсолютная и непреднамеренная случайность. Поэтому убедительная просьба к читателям: не угадывать в персонажах своих знакомых, а, тем более, родственников. Судить о том, насколько повесть совпадает с жизнью, могут лишь прототипы её героев, которым автор с глубокой признательностью и посвящает свой труд.

Валерий Кузнецов

                        Интродукция

Вечерний Город жил предвкушением Нового года, до которого оставалось четыре дня. На Предмостной площади возле Реки кранами устанавливали железный каркас будущей городской елки, рядом рабочие высекали из глыб снега и льда Деда Мороза, Снегурочку и других сказочных персонажей. По улицам сновали люди с сумками, пакетами, коробками… А с черного неба падала и падала невесомая снежная вата, укрывая проплешины, ямы, разрытые траншеи с канализационными трубами. И чахоточный, радиоактивный, пропитанный сернистыми и фтористыми испарениями Город на глазах превращался в олеографическую рождественскую открытку. И люди менялись тоже буквально на глазах.

Ещё совсем недавно озлобленные, издёрганные работой, безденежьем, семейными неурядицами — в этот вечерний час они были добродушны и общительны. Уступали друг другу место, поздравляли с «наступающим» и отпускали по любому поводу незамысловатые шутки, вызывающие дружный смех.

Горожане спешили домой, затаренные новогодними подарками, ёлочками, шампанским, игрушками, и от этого у всех было умиротворённое настроение. Да ещё снег так волшебно падал из чёрной бездны над головой, утверждая каждого в мысли о том, что впереди — несколько счастливых дней благостного безделья. И никаких неприятностей, никаких дурных новостей.

B суетливом потоке спешивших, загруженных свёртками, горожан выделялся мужчина лет тридцати, у которого не было свертков и который никуда не спешил. На улице Дубровинского он зашёл во двор девятиэтажного дома и постоял, оглядываясь вокруг: на детской площадке ребятишки бегали наперегонки с собаками, перед подъездами, закрывая их, плотно стояли легковые машины. Мужчина вынул руку из кармана куртки, поймал на ладонь несколько снежинок и слизнул их, затем поглядел на часы и, вздохнув, направился к своему подъезду. Он подошёл к двери и стал возиться с дверным кодом.

Он не видел, что из стоящей сзади «иномарки» вышли двое и двинулись к нему. Не успела за мужчиной закрыться дверь, как они бросились следом и скрылись в подъезде. Ребятишки по-прежнему гоняли собак, недалеко от них какой-то старик развесил на турнике коврик и принялся его выхлапывать. Водитель «иномарки» вышел из машины, закурил, лениво осматривая двор, затем швырнул окурок и снова сел за руль. Прошло несколько минут. Из подъезда вышли двое мужчин и также уселись в машину. Заурчал двигатель, «иномарка» тихо двинулась по убитой снегом асфальтовой дорожке. Вот она завернула за угол дома и исчезла в снежной пелене. Никто не обратил на неё внимания: владельцев машин в этом доме было много, и ездили они по двору днём и ночью…

Глава первая

…В павильоне стояла невыносимая жара. Игорь чувствовал, что грим течёт, парик отклеивается, но не было сил, а главное – времени идти в гримёрную. И так уже седьмой час. Игорь поднял голову: вверху, на пульте сквозь толстое стекло ему было видно, как режиссёр, передачи Илона Викторовна, о чём-то разговаривает со звукорежиссёром Юрой. Наконец, она подошла к микрофону, и в павильоне раздался её голос, усиленный динамиком:

— Игорь, не волнуйтесь, мы сделали ваши подсъёмки на общем плане, так что грим и парик смотрятся в норме. Сходите переодеться и возвращайтесь: теперь снимем вашу начитку в роли ведущего. Всем остальным большое спасибо, можете идти в артистическую — переодеваться, отмываться. Надя, проводи ребят.

Игорь шёл по коридору к себе в кабинет, где оставил костюм. Навстречу из-за поворота вынырнул Валера Назарян — редактор информационной программы «Фильтр». Увидев Игоря, остановился, как вкопанный, вытаращив чёрные глаза. Посмотреть было на что: перед ним стоял клоун в белом пиджаке, надетом на тельняшку, в коротких клетчатых брюках и жёлтых туфлях с длинными носками. Рыжий парик с плешью, круглый красный нос на резинке, глаза в зеленых кругах грима и красный улыбающийся рот дополняли картину.

— Кла-асс! — только и смог проговорить Валера. — А слабо тебе завтра в таком виде на худсовет явиться?

— Какой худсовет? — удивился Игорь. — И зачем худсовет перед новым годом? Где объявление? Разыгрываешь опять?

— Наша программа, Игорёк, — назидательно произнес Валера, — тем и отличается от вас, обалдуев из худвещания, что располагает достоверной и оперативной информацией. А повестка сенсационная: Светлану Санину будут отлучать от эфира.

— Вот это номер! — Игорь удивлённо поднял наклеенные брови, отчего его загримированное лицо приняло трагическое выражение. — Свету? За что, за коммунистов?

— Если бы… В общем, приходи на худсовет — сам увидишь. А мне, извини, бежать надо. Новости…

— Новости, — передразнил его Игорь. – Долдонишь то же, что и все наши частники. Какую местную программу ни включишь — одно да потому: губернатор дал пресс-конференцию, мэр сказал речь на презентации сиротского дома, в Николаевке отключили горячую воду…

(продолжение следует)

Союз журналистов проводит акцию по сбору подписей

16 ноября скончалась Ольга Иоакимовна Алферьева — мама
журналиста Вадима Алферьева, убитого 26 декабря 1995 года в городе Красноярске, в подъезде собственного дома на улице Дубровинского 106.

Она так и не дождалась установки мемориальной доски своему сыну…

Вадим писал о криминальных разборках и борьбе за власть, рассказывал читателям «Сегодняшней газеты» о грабительской приватизации и роли в ней «сильных мира сего». Естественно, последним это не нравилось. Алферьеву начали угрожать, но мужественный журналист продолжал писать и публиковать свои расследования, подписывая тем самым себе смертный приговор.

Убийство было зверским, образцово-показательным. Киллер, подкараулив журналиста в подъезде, проломил ему голову, и нанёс несколько ножевых ранений. Вадим скончался в больнице через несколько часов после нападения.

Следствие длилось много лет, его приостанавливали и возобновляли несколько раз, но истинной картины убийства правоохранительные органы так и не восстановили. Исполнителем заказа был назван некий киллер по фамилии Исмаилов, причём к тому времени он был сам уже давно убит в одной из криминальных разборок, а заказчики совершённого преступления не названы и не установлены до сих пор.   

6 лет назад Союз журналистов Красноярского края обратился к местным властям с инициативой об установке памятной доски на доме, в котором жил и погиб красноярский журналист, до конца исполнивший свой профессиональный долг. Много лет длилась «бумажная волокита» но, теперь, когда наконец, дело сдвинулось с мёртвой точки, выяснилось, что преодолеть бюрократические преграды это лишь полдела. Теперь родным, близким Алферьева, его коллегам, предстоит не менее сложная борьба с людским равнодушием. В доме, насчитывающем 320 квартир, необходимо чтобы 2/3 собственников проголосовали за установку мемориальной доски. А это, как оказалось, дело непростое – с момента гибели Вадима прошло уже почти 28 лет, большая часть жильцов дома уже сменилась, выросло новое поколение, для которого «лихие девяностые» уже далёкая история.

А накануне схода граждан, кто-то сорвал объявления со всех подъездов. Видимо, смелые, разоблачительные статьи журналиста до сих пор, даже спустя три десятка лет, кое-кому не дают покоя.

Красноярское краевое отделение Союза журналистов России продолжает добиваться установки мемориальной доски журналисту Вадиму Алферьеву.
Мы подготовили обращение к жильцам( собственникам) дома, в котором помимо просьбы дать своё согласие на установку мемориальной доски на их доме, мы разместили информацию о том, как был убит журналист Вадим Алферьев.

С 11 декабря 2023 года по 15 декабря 2023 года Красноярское краевое отделение Союза журналистов проведёт акцию по сбору подписей жильцов — собственников дома №106 по улице Дубровинского, города Красноярска.
Все, кто желает присоединиться к акции, позвоните заранее по телефону +79831494503

Собираемся возле первого подъезда дома, в 18.00, 11 декабря 2023 года. Подписные листы с обращением к жильцам (собственникам) дома раздадим на месте.