Неизданная повесть (продолжение 4)

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ РУЛЕТКА 

Повесть Валерия Кузнецова

Посвящается памяти Вадима Алферьева

От автора

В основу повести легли события, случившиеся в 1995-96 годах, в пору, когда нынешние тридцатилетние красноярцы были подростками. Что-то они читали об этом в старых газетах, что-то почерпнули из слухов. А о некоторых делах могут лишь догадываться, так как их до сих пор тщательно скрывают все, кто был причастен к этому.

— Ну, в общем, у нас где-то то же самое, — ответил, выслушав его Бокарев. – Конечно, надо будет скорректировать. Например, вариант наводки на преступление кем-то из жильцов дома. Мы проверим их по прописке и месту работы. Правда, триста двадцать квартир — с ума сойти. Но в принципе выборку сделать можно. Связи маньяка тоже отработаем или этой женщины-экстрасенса. Но понимаете, исходя из обстоятельств, у нас больше склоняются к бытовому убийству. Даже не убийству, а к телесным повреждениям. Бытовуха, в общем…

— Бытовуха, Саша, могла начаться и кончиться не в подъезде, а возле: дали по башке, ножом пырнули и убежали. Со двора на улицу и через три минуты — в центре. Ищи-свищи… А они ведь в подъезд зашли, чтобы случайный свидетель не помешал. Чтобы с гарантией. Нет,  Саша, это не бытовуха. Это инсценировка бытовухи. Стало быть, имеется режиссёр.

— Возможно и так, — неохотно согласился Бокарев. — Но тогда надо выбрать какой-то убедительный мотив. Какой, по-вашему, у них мог быть мотив?

— Чёрт его знает, какой? — буркнул Мануилыч. — Я тебе перечислил: маньяк, экстрасенс, депутатские дачи…

— Ой, только не это, — перебил его Бокарев. — Мы обсуждали эту версию, Шуранов нас на смех поднял. Про дачи Артемьев осенью писал, тогда же Трилис на него собирался в суд подавать. А зимой вспомнил что ли и решил замочить? Смешно…

— Да смешно конечно, — вздохнул Мануилыч. — Так ведь и про экстрасенса он давно писал. Значит, ничего кроме маньяков не остается, это последняя его статья.

— А может он собирался о чём-то написать да влез в историю? Я слышал, вы сегодня в редакции были.

— Следите, значит за мной, — хмыкнул Мануилыч. — Был в редакции. Но Артемьев втихую свои статьи готовил, приятели говорят, скрытный был. Так что тут полный облом.

— Вот и Сергей Серафимович то же говорит, — грустно отметил Бокарев.

— Правильно говорит, — успокоил его Мануилыч. — Ладно, Саша, работать пока есть, над чем, а там – что бог даст.

— Иннокентий Мануилович, вы справочку о проделанной работе напишите. И версии ваши. Сергей Серафимович сказал, чтобы вас особо не дергать, но ведь вы понимаете…

— Да понимаю, напишу, конечно. Только уж и ты, Саша, если появится что-нибудь, держи в курсе. Хотя бы по телефону.

— Обязательно. До встречи. Привет от Сергея Серафимовича.

Мануилыч положил трубку и улыбнулся. Дипломат Шуранов: провёл беседу, выразил уважение — и перебросил на Бокарева. Правильно. Саша — парень хороший, с ним удобно. Только вот пока кроме справок нечем порадовать. Что-то он оказал… такое интересное.

Мануилыч полез за сигаретами. У него вертелась в голове какая-то Сашина фраза. Он ясно помнил какое-то смутное ощущение беспокойства, пришедшее к нему после этой фразы, но вспомнить её не мог. Про версии, про жильцов? Нет, не то. А-а, хватит. Это уже шизофрения.

Мануилыч достал ручку и пододвинул к себе перекидной календарь — пометить, что ему надо сделать завтра: куда сходить, кому звонить. Хотя новогодние праздники уже прошли, календарь у него был прошлогодний. Секретарша должна выдать новые календари, но, как всегда, не хватало — то ли денег, то ли календарей. Он отыскал чистое место на листке, обвёл его кружком, чтобы завтра найти, и… вспомнил! Календарь! Точно: у Артемьева на столе был перекидной календарь. Они с редактором разговаривали возле стола Артемьева, потом присели. Мануилыч, слушая его, машинально листал календарь и вдруг обнаружил, что нескольких листков не хватает… с двадцатого по двадцать седьмое декабря. Он обратил внимание редактора на это, тот пожал плечами: у них нет отдельных кабинетов, работают по американской системе — зал с перегородками. Может, кому-то нужно было что-то записать, а под рукой не оказалось листка. Может, сам Артемьев почему-то вырвал эти листки.

А Бокарев … что же он говорил? Что Артемьев мог готовить материал и влезть в историю. Но если он готовил материал, значит так же, как сейчас Мануилыч, записывал в перекидной календарь, куда пойти, кому позвонить, с кем, встретиться… Значит, там могли быть записаны и те, с кем он встретился двадцать шестого декабря?

— Ах, емчить твою двадцать! — произнес ошеломленно Мануилыч.

Выходит, кто-то в редакции выдрал листки с именами, адресами, телефонами тех людей, с которыми Артемьев должен был встретиться. И произошло это в последние дни — после его смерти. И газетчики этого не заметили: во-первых, потому что Артемьев был скрытным человеком и никого не посвящал в свои дела. Во-вторых, у них там американская система, и они таскают друг у друга со столов бумагу.

Но человек, который выдрал эти листки, знал: то, что там записано, не должно никому попасть в руки. Тем более, милиции.

                        Глава четвертая

…Марина таинственно прошептала Игорю в коридоре студии:

— Есть дело, надо переговорить. После обеда зайди ко мне, — и пошла дальше.

Марина, как и Игорь, перешла на студию из газеты. Ошкуров взял её в сельхозредакцию, чтобы отвязаться от аграрников из Законодательного собрания, которые постоянно шпыняли телевидение за небрежение к фермерскому движению. А в студии охотников мотаться по голодным деревням и беседовать с озлобленными жителями когда-то зажиточных колхозов — не находилось. Да и какую передачу можно было сделать, если даже самые рафинированные горожане знали: кормов на селе нет, горючего не достать, а литр молока стоит дешевле бутылки газировки. Притом все магазины завалены импортными колбасами, йогуртами, фруктами. Кому нужны телепередачи для села? Кому вообще нужно это село?

Поэтому с первых же передач Марину невзлюбили. Ошкуров, принимая её программы, морщился: голос невыразительный, речевые дефекты, мизансцену выстроить не может… Да ладно, что с сельхозредакции спрашивать — сойдёт.

Но над Мариной собирались тучи. В отчаянии она предложила Игорю озвучивать её передачи, и тот согласился. Марина увеличила время закадрового текста, сократив до минимума своё пребывание в кадре, персонажи её заговорили на крупных планах. Характер передачи изменился и в сочетании с закадровой начиткой приобрёл черты почти философских размышлений по поводу суетных и вроде бы всем известных проблем современной деревни, подкреплённых фактами, которые Марина добывала у аграрников.

Программу заметили. Её смотрели и в Законодательном собрании и в тех районах, которым она была посвящена. У Марины завелись меценаты, она прибрела видеоаппаратуру, кассеты. Ошкуров тоже перестал её третировать. Когда же она сделала передачу о потомках раскулаченных крестьян — хороший, серьёзный видеоочерк — расчувствовался и велел снять копию для фонда. А если начальство ставит передачу в фонд – значит, тебя ценят.

Марина расцвела. Она моталась по командировкам, выдавая программы одну за другой, нахваливала Игоря, ссылаясь на отзывы телезрителей и опасаясь, что в один прекрасный день он откажется ей помогать. Основания к этому были: Игоря уже не раз в коридорах студии останавливали доброжелатели и намекали, что не к лицу редактору, имеющему свою авторскую программу художественного вещания, делать чужую закадровую начитку, как рядовому диктору — да еще в какой-то сельхозредакции! Игорь честно отвечал, что ему нужна не слава, а деньги… Марина прилично платила, что было немаловажно при традиционном отсутствии меценатов в художественном вещании и нерегулярной зарплате.

…В кабинете, закрыв дверь, Марина трагическим шёпотом сообщила, что на студию пришло письмо из деревни Ерши. Там семья беженцев живет в недостроенном доме, без света, тепла и воды. Дети учат уроки при свечах, спят в шубах. Директор акционерного общества — бывший председатель колхоза — зарплату не платит, выдаёт хлеб по спискам, а провинившихся из списка вычёркивает. В общем — дикое средневековье. Ошкуров передал письмо ей и велел отбыть в эти самые Ерши — сделать критический материал.

— Ошкуров? — недоверчиво переспросил Игорь и расхохотался. — Не может быть, Окурок тележного скрипа боится, а тут у тебя какая-то уголовщина. Ты что-то перепутала. Или он.

— Ничего не перепутала, ты просто всего не знаешь, — отмахнулась Марина. — Этот Дрёмов, председатель колхоза, коммунист-зюгановец да к тому же  депутат Законодательного собрания. А Окурок — ты  же знаешь — демократ до кончиков ногтей…

— Это уж точно, — хмыкнул Игорь. – Он как окончил ВПШ, так сразу в демократы и подался

— Вот. Если всё подтвердится — это такой наезд на зюгановцев будет. Ты послушай их в санинских программах. Они же в каждой её радиопередаче кричат, что демократы такие-сякие, геноцид развели… А тут их партийный корешок людей, хуже скотов держит.

— Не знал я, что ты такая правоверная демократка, — покачал головой Игорь.

— Да плевать мне на тех и на других. Ты сам поезди-ка по деревням да погляди, как люди живут, пока ты в своих «бурлесках» перед камерой кривляешься. Нет, я не я буду, если не заставлю этого Дрёмова нормальное жильё дать женщине. Ты мужик, не понимаешь: у неё девчонки маленькие. Сейчас застудятся — всю жизнь лечиться будут.

— Да я ничего, — пожал плечами Игорь, — Только Санину с эфира сняли из-за таких же писем.

— Я же тебе русским языком говорю: Ошкуров отправляет меня туда. Значит ему нужно, чтобы была эта передача…

— Ради Бога! — Игорь улыбнулся. — Мне Михал Михалыч такого ответственного дела не поручит. После интервью с Саниной он на меня как на таракана смотрит.

— А зачем ты перед худсоветом публиковал это интервью? Выпендриться захотелось?

— Ага, из пакости, — улыбнулся Игорь. — Не люблю, когда мне хворостиной путь указывают. Даже если он в светлое будущее. Причем, обрати внимание: я иду, куда гонят, не упираюсь. Просто при этом сообщаю, что я думаю по этому поводу. И Окурок, видите ли, обижается.

— Знала я одного газетчика, — покачала головой Марина. — Тоже всем сообщал, что думал. Володя Артемьев. А кому-то не понравилось это — и схоронили его перед новым годом.

— Сравнила, — махнул рукой Игорь — и осёкся. — Мама родная, меня ж в милицию вызывают! На счет Артемьева! Сколько времени?

… Мануилыч опросил уже довольно много газетчиков, знавших Артемьева. Что-то к его характеристике добавилось, но ситуацию с нападением на журналиста это не проясняло. Старикова он вызвал только потому, что кто-то из газетчиков вспомнил, как Артемьев незадолго до гибели встречался с ним по поводу публикации и работал с его материалом.

С первых же минут разговора Мануилыч понял, что ничего интересного он не услышит. Стариков и Артемьев знакомы были шапочно, встречались случайно в Доме журналиста или на пресс-конференциях.

— Стало быть, по поводу причин нападения на Артемьева вы ничего сообщить не можете? — равнодушно поинтересовался Мануилыч, решив закончить разговор и отпустить парня. 

— Да как сказать, — пожал плечами Игорь. — Мнение своё я могу сформулировать, только вряд ли вас оно заинтересует.

— Это почему?

— Ну, ваши начальники уже сообщили. Читали, наверное, отчеты с пресс-конференции?

— Я не читаю газет, — равнодушно ответил Мануилыч.

— Напрасно. Версия о бытовых мотивах довольно четко видна в выступлениях ваших шефов.

— У вас какая-то другая? И доказательства есть?

— Доказательств нет, а версия другая.

— Так попробуйте изложить. Аргументировать. Я знаю точку зрения газетчиков. Но я знаю и другое: подобные нападения происходят почти ежедневно в разных районах. И потерпевшие — абсолютно разные люди. Вот, смотрите, — Мануилыч достал из стола оперативную сводку, — на улице Шахтёров, в подъезде дома на возвращавшегося с работы гражданина напали двое, избили, отобрали деньги. На улице Челюскинцев трое неизвестных возле дома беспричинно избили студента института. Во дворе дома по улице Робеспьера неизвестные из хулиганских побуждений подкололи возвращавшегося домой рабочего комбайнового завода… И всё это вечером, возле дома потерпевшего, мотив обычный: деньги, или просто «дай закурить». Чем нападение на вашего товарища отличается от этих?

— Внешне ничем. Но вы знаете, что это за дом, где на него напали? Его называют  домом для «бедных». Подъезды закрыты, окна первых этажей зарешёчены — там салоны, сигнализация, охрана. Короче, поживиться нечем. Однако, именно в тот момент, когда Артемьев подходит к своему подъезду, его у дверей ждут неизвестные с ножами и ломиками? Избив и истыкав ножами в подъезде, бросают, не забрав ни его денег, ни его папки. Что это за шпана такая?

— Хорошо. А теперь — мотивы. Месть за публикацию?

— Нет. Предупреждение.

— Как вы сказали — предупреждение? — Мануилыч внимательно уставился на Игоря. — О чём?

— Видите ли, когда журналист готовит критический материал, он испытывает сильное сопротивление: звонки, отказ в информации, угрозы судом, просто угрозы… Учтите, это в стадии подготовки материала, до публикации. Опытный, тёртый журналист, как правило, сразу сообразит, куда ветер дует, и либо смягчит изложения, либо откажется от темы.

— А при чем тут Артемьев?

— А Владимиру на все это было плевать. Два года назад в «Красной газете» появился материал — «Подпольная приватизация» — о разбазаривании муниципального имущества городским фондом. Смехотворная цена за приватизируемые объекты на конкурсных торгах, фальшивые платёжные поручения, незаконные поборы… И главное — имена чиновников. В общем, скандал. И в самый разгар скандала выходит  «Подпольная приватизация — 2».

— Погодите, но Артемьев же никогда не писал на экономические темы, мне редактор говорил.

— Это вам говорил редактор «Своей газеты». Но два года назад Володя не работал в «Своей газете». Я продолжаю: после второго материала на Володю подали в суд. А в это время в Городе был представитель отдела экономических реформ при правительстве, который увез  статью в Москву. В краевую комиссию по борьбе с коррупцией пришёл запрос в отношении госслужащих, которые одновременно работали руководителями финансово-промышленных компаний. Имена чиновников были опубликованы в его материале. Вы следите за мыслью?

— И что дальше? Какое это отношение имеет к нашему делу?

— Вы же просили аргументов. Так слушайте: Володя стал готовить следующий материал, «Подпольная приватизация — 3» — уже совместно с городскими депутатами. К делу подключился прокурор. Это было осенью. И вот утром, когда он делает пробежку возле дома, его избивают неизвестные. Не требуют ни закурить, ни денег, спрашивают фамилию — и метелят. Так вы не помните его материалов? А был большой шум, едва замяли. Он же завёл всех, и прокуратуру, и депутатов — те засыпали запросами краевую администрацию…

— Я говорю вам, что не читаю газет, — раздражённо повторил Мануилыч.

— Но, по крайней мере, материал о его избиении помните?

— Помню, — кивнул головой Мануилыч. — Отказной материал, собирал наш участковый. Обоюдная ссора, потерпевший претензий не имел.

— О как… — поражённо прошептал Игорь. — Круто. И всегда так лихо отделываетесь?

— Почти, — кивнул головой Мануилыч и неохотно добавил. — Судебная перспектива в таких случаях хилая: свидетельской базы нет, телесные повреждения лёгкие, без расстройства здоровья. И если бы даже мы нашли их, доказать связь избиения с публикацией практически невозможно. Получили бы условно или — по месту работы… Так и что Артемьев?

— Артемьев? Он, извините, не вам чета. Он заклеил лицо пластырем и выдал «Подпольную приватизацию — 3». Трилис визжал, как недорезанный поросёнок. Давал интервью по всем каналам, грозил, намекал, бил себя в грудь, но про магазины, отданные задаром друзьям и сослуживцам — ни гу-гу. И в скором времени из фонда муниципального имущества слинял.

— Погодите, какой Трилис? — поднял брови Мануилыч. — Депутат Законодательного собрания что ли? Это про его дачу Артемьев писал осенью?

— От нашей милиции ничего не укроется, даром, что газет не читает, — восхищенно покачал головой Игорь. – Вы совершенно правы…

— Иннокентий Мануилович, меня зовут.

— Во-во… Да, это тот самый Трилис.

— Послушайте, Игорь э-э…

— Можно просто Игорь.

— Хорошо. Вы обратили внимание, что я ваш вызывающий тон игнорирую? Мягко говоря, плевать мне на ваш тон. Тем более, что во многом вы правы. Но я хочу разобраться. У меня конкретная задача — найти преступников.

— Как у того участкового, который отказной материал сляпал, когда Артемьева первый раз избили? — поинтересовался Игорь.

— Ну, хватит, а? — вздохнул Мануилыч. — Плохая милиция у вас, кто же спорит. Вы-то лучше что ли? Провозвестники демократии, емчить твою двадцать! Ты думаешь, почему я газет не читаю? Да потому что тошно. Ты вон мне на Трилиса намекаешь — а где же вы, други сердечные были, когда он в депутаты баллотировался? И кто ему предвыборную рекламу делал — не вы? Да еще, поди, денежки драли с него за это?

— Трилис не по нашему округу баллотировался. Он за голосами на Север поехал, к местному князьку, который с ним на юрфаке учился – тот и помог ему попасть в Законодательное собрание, — пробормотал Игорь. Потом, помявшись, добавил. — Не обижайтесь. Наверно вы всё делаете, как нужно, но… Вы же не там ищете. Сводите все к драке, к хулиганству — к тому, что вам привычно, знакомо. И обходите очевидные вещи, которые лежат на поверхности, но вам непонятны.

— Например?

— Володя сделал серию блестящих материалов о приватизации. А это непросто, тут не только в теме разобраться надо — необходимо иметь ещё надёжные источники информации. И вдруг он ушел от этого, о каких-то экстрасенсах стал писать, о маньяках. Это после того, как его первый раз избили. А во второй раз — убили. Но ведь сейчас ничего такого он не публиковал.

— И что из этого следует? — спросил Мануилыч.

— Следует то, что он должен, был опубликовать нечто скандальное

— Это называется: круговорот воды в природе, — констатировал Мануилыч. — Понимаешь, у меня нет свидетельства, что он готовил какую-то статью, из-за которой мог бы пострадать.

Игорь поколебался, затем спросил:

— А если бы были такие свидетельства?

— Если бы у бабушки было то, чего у неё нет — она бы звалась дедушкой. А ты что — можешь такие свидетельства представить?

— Наверное, смогу. Только не сейчас.

— Так. Следствие проводить будешь? Как это у вас — журналистское расследование? К Трилису пойдёшь — колоть на предмет убийства Артемьева? — Мануилыч собрал бумаги и сунул их в стол. — Вот что, друг ситный, за беседу спасибо, выслушал тебя я с интересом. Но таких помощников мне не надо. Ты где работаешь?

— На телевидении, в художественном вещании.

— Вот и вещай свои художества. Телевидение ваше, откровенно сказать, дерьмовое, но — учти: у меня хватает ума не соваться в ваши дела. Дай бог, чтобы у тебя хватало ума не соваться в мои. На этом будем считать беседу законченной.

— А мне разве не надо расписаться где-нибудь?

— Где?

— Ну, в допросе или объяснительной.

— Если бы в твоём объяснении содержались факты, имеющие значение для следствия — тогда  я бы тебя даже допросил. А так достаточно будет, что я составлю справку о беседе с тобой.

Игорь расписался в справке и пошел к двери.

— Слушай, — произнес вслед ему Мануилыч. Скажи, пожалуйста, а что делал Трилис в фонде муниципального имущества?

— Он был его председателем.

— И одновременно состоял в какой-то компании?

— Да, был генеральным директором финансово-промышленной компании «ИнфинСиб». А что?

— Ничего, — пожал плечами Мануилыч. — Хорошие, видать, бабки косил мужик на двух работах. А ваш Артемьев ему весь кайф порушил.

— И это всё, что вы можете сказать? — упавшим голосом спросил Игорь.

— А что ещё? — пожал плечами Мануилыч.

— До свидания, — сухо произнес Игорь.

Мануилыч грустно посмотрел на захлопнувшуюся дверь. Практически все журналисты, с которыми он беседовал, вели себя одинаково. Правда, об этих материалах в таких подробностях не упоминали, как этот Стариков. Но единодушно оценивали нападение как средство заставить замолчать Артемьева. При этом, не приводя никаких фактов или хотя бы зацепок. Этот парнишка тоже оперировал старыми статьями Артемьева. Стало быть, тоже ни черта не знает. А то, что пообещал найти доказательства — они все обещали. Листков артемьевского календаря у них не было — иначе бы уже проболтались.

В общем — пустой день. Мануилыч оделся и побрёл домой. Жил он один, бобылём, о чем ни разу не пожалел с тех пор, как от него ушла жена. Сын у него уже был взрослым и изредка навещал, что привносило некоторую ностальгическую ноту в его жизнь, не нарушая, однако, привычного холостяцкого уклада.

Возле дома Мануилыч взял в киоске несколько банок пива, намереваясь посвятить вечер любимому занятию — телевизору. Он терпеть не мог местные программы, да и центральные тоже, но неукоснительно смотрел все детективы, анализируя с карандашом действия полицейских. Итог всегда разочаровывал: герои вели себя по-идиотски, махали кулаками безо всякого толку, прокалывались на пустяках, чему Мануилыч искренне возмущался, ведя себя, как болельщик на стадионе. Почти после каждого фильма он расстраивался, кроя чёрными словами авторов фильма и актёров. Однако, увидев на экране титры очередного детектива, покорно садился перед ящиком, терпеливо ожидая, что наконец-то покажут грамотные действия по розыску преступников.

Купив пива и выйдя из киоска, он столкнулся с каким-то человеком. Тот извинился и вдруг, приглядевшись, радостно крикнул:

— Мануилыч! Чёрт старый — не узнаешь?

Мануилыч пожал плечами, собираясь идти.

— Да ты совсем слепой стал, как крот. Это же я, Диман.

Он снова вгляделся в улыбающееся лицо и вспомнил:

— Костровец? Ты откуда тут взялся? Где трудишься?

— Да я, брат, в норме. Ошиваюсь тут в одной фирме – охрана, сопровождение… Секьюрити, словом. По старому профилю, так сказать. А ты?

— Всё там же, в Центральном. На секторе.

— Надо же! А я думал, ты давно где-нибудь в банке. Наши многие пристроились в службы безопасности.

— Ваши? А вот наших что-то не берут, — мрачно ответил Мануилыч.

— Так в чём проблемы? Только скажи — махом устрою.

— А что делать?

— Я ж тебе говорю: охрана, сопровождение, режим секретности. Ну, там сведения о конкурентах собрать… Зато уж каждую неделю, в конвертике — что положено.

— Да, видать, ты в малину попал, парень, — вздохнул Мануилыч.

— Вот и давай к нам. А то сидишь, поди, в темнухах по самую шею да еще без зарплаты.

— Точно, — утвердительно кивнул годовой Мануилыч.

— Я вон в газетах прочёл — газетчика у вас убили. Прикинул, не иначе твой сектор. Ну, думаю, сейчас Мануилыча начнут гонять в хвост и в гриву. Как вспомню времечко золотое, когда из меня так же кровь пили — так волосы дыбом.

— Да на мне особо не поездишь, у меня выслуга, чуть что — на пенсию уйду.

— И правильно. Ладно, извини, что задержал. Я тут к тёлке заскакивал, гляжу — ты стоишь. А на счет работы подумай. Вот тебе на всякий случай телефон, — Костровец протянул ему визитку, хлопнул по плечу и пошёл к стоявшей у дороги «иномарке». Вдруг повернулся и негромко произнёс:

— Слышь, Мануилыч… Извини, конечно, мне как бывшему оперу интересно. Да и газеты шумят. Что — совсем темнуха или раскроешь убийство это?

— Куда мы денемся? А не раскроем, так приостановим. Ты же знаешь, такие дела в один день не делаются.

— Ну, вот приостановите — и приходи. Рекомендацию дам без звука.

Костровец сел в машину, и она легко набирая скорость, исчезла в сумерках.

Мануилыч побрёл к своей пятиэтажке. Костровца он помнил хорошо. Некогда тот, работая по наркотикам, вышел на торговцев из Средней Азии, но потом почему-то отпустил их. Когда стали разбираться, выяснили, что Костровец получил от них несколько ящиков яблок. Особая инспекция долго мурыжила его, пытаясь доказать взятку. Ничего не доказали, но из милиции попёрли. И вот сейчас он — в длинном модном пальто, при «иномарке» — ошеломил Мануилыча. Надо же, как повезло человеку: не спился, не забичевался несмотря на то, что уволен «за дискредитацию», хотя какая там дискредитация. Те торговцы к наркотикам отношения не имели, но до того были напуганы обыском, задержанием, что когда Костровец их отпустил и даже извинился — решили его отблагодарить этими яблоками. Отблагодарили…

Мануилыч помнил собрание, которое устроил отдел политико-воспитательной работы. Гневные, прочувствованные речи управленцев, горящее от стыда и унижения лицо Костровца, вялые реплики с мест тех, кого «готовили». Конечно — брать от подозреваемых мзду, некрасиво. Но, между тем, все сидящие на собрании хорошо знали, что заместитель начальника райотдела половину стройматериалов, предназначенных для ремонта изолятора временного содержания, увёз к себе на дачу; что выделенную управлением для уголовного розыска «волгу» начальник отдела забрал себе и ездит на ней по выходным к любовнице в Беляковку. Нет, всё-таки хорошо, что Диман не забичевался. Дай ему бог….

Рассуждая таким образом, Мануилыч добрался до дома. Он разделся, сунул ноги в домашние тапочки, сходил на кухню, нарезал на тарелку селёдки и отнёс в комнату, поставив на столик перед телевизором. Затем переоделся в трико, набросив сверху махровый халат и, вернувшись в прихожую, стал выгружать из карманов полушубка банки с пивом. На дне кармана нащупал какую-то бумажку. Захватив всё и придерживая банки подбородком, прошёл в комнату, уселся в кресло перед телевизором, выставив пиво на стол. Затем надел очки и принялся рассматривать бумажку — это была визитка, которую ему сунул Костровец. На ней красивым шрифтом было выведено: Костровец Дмитрий Георгиевич, начальник службы безопасности, ФПК «ИнфинСиб». Дальше шли номера телефонов.

— Ну что же, — произнёс рассудительно Мануилыч. — Очень даже вовремя.

Он положил визитку на стол и включил телевизор, решив больше ни на что не отвлекаться…

Глава пятая

Генеральный директор ФПК «ИнфинСиб», Семён Ананьевич Tpилис подписывал документы.

Стоявший перед ним главный бухгалтер давал короткие пояснения. Семён Ананьевич несколько дней отсутствовал, находясь на сессии Законодательного собрания, поэтому почты накопилось много. Подписав всё, что положено, он достал из своей папки несколько бумаг и принялся обсуждать их с бухгалтером. Речь шла о кредите, предоставленном компании краевой администрацией через резервный фонд социальной защиты. Срок возврата кредита истекал. Комбинация с кредитом обещала хорошую прибыль, но необходимо было еще некоторое время — месяца три. Обсудив возможные варианты и отдав необходимые распоряжения, перешли к проблеме, связанной с линолеумным заводом. Эта идея принадлежала Семену Ананьевичу, он ею гордился и поэтому сам вникал во все детали. В своё время о строительстве завода немало говорилось в печати, но потом, как водится, деньги куда-то девались, строительство остановилось. Семен Ананьевич подоспел вовремя, выбил кредиты и стал патронировать ход дел.

Приняв ещё нескольких специалистов — по маркетингу, сбыту, ценным бумагам — и связавшись по телефону с руководителями дочерних фирм, Семен Ананьевич решил, наконец, сделать небольшой перерыв. Он попросил секретаршу заварить кофе и закурил в ожидании. Он чувствовал себя удовлетворенным — не потому, что дела шли хорошо. В делах всегда возникали проблемы, коллизии, от решения которых зависела и прибыль, и порой благополучие компании. Поэтому он никогда не мог чувствовать себя спокойным. Тем не менее, удовлетворение ощущалось, потому что с утра, просидев почти до обеда за столом, теперь знал — мысленно видел — движение всех частей созданного им механизма.

Погрузившись на несколько дней в Законодательном собрании в рутину заседаний, борьбы интересов депутатов, фракционных сплетен и подсиживаний, он возвратился в свой кабинет генерального директора с чувством первоклассника, ступившего в первый раз на порог школы. Но в течение буквально нескольких часов убедился, что всё помнит, отданные распоряжения выполняются, задуманное реализуется и приносит ощутимые плоды.

Сознание того, что он может играть значительную роль и в Законодательном собрании, и тут, у себя руководить компанией, имеющей авторитет не только в крае, но и за его пределами — наполняло его спокойным и уверенным ощущением того, что все это сделано им надолго. Может быть — навечно. Семен Ананьевич усмехнулся: надо же, какая патетика. Ладно, минутная слабость, своего рода аутотренинг — я силен, я уверен в себе, мне всё удаётся… Сейчас кофейку и — по коням. Вошла секретарша с подносом.             Вопросительно взглянула и, по кивку шефа определив, что кофе надо поставить на журнальный столик у окна, направилась туда. Возвращаясь с пустым подносом и открывая дверь, сообщила:

— Там пресс-секретарь. Сказать ему, что вы…

— Нет, зови. Принеси ещё прибор.

Пресс-секретарь — это несерьёзно, с этим можно поговорить и за кофе. Бывший журналист, знает все сплетни — соединим приятное с полезным.

— Ну, как дела, что говорят, пишут в мире четвёртой власти, — приветствовал он вошедшего пресс-секретаря.

Семён Ананьевич прошёл к столику и уселся, приглашая собеседника. Тот дождался, когда шеф устроится в кресле и только тогда сел. Возникшая секретарша неслышно поставила перед ним чашку кофе.

— Четвёртая власть тоскует, — сообщил пресс-секретарь, отхлебнув кофе. — Дезориентация полная. «Вечёрка» пикировалась с городским мэром в расчёте, что он в оппозиции к краевой администрации и та её поддержит в случае чего. А оппозиционера взяли да и перевели в эту самую администрацию. Он тут же собрал городских бизнесменов и, пообещав решить кое-какие их проблемы, попенял, что они дают рекламу в «Вечёрку» — дескать, тираж падает, подписка сокращается. Те, разумеется, поняли намёк. В результате «Вечёрка» горит синим огнём, сотрудники разбегаются. Был у них хороший специалист по экономическим скандалам. Ушел в профсоюзную газету, пишет теперь что-то, такое… нейтральное.

— М-да, — философски заметил Трилис, — странная профессия. Живут, как в детском садике. Отобрали у мальчика трубу — и не слыхать его. А какой шумный был. Помнится, мы даже судились с ним. И ведь процесс выиграл, шельмец. А всего-то надо было трубу отобрать. Ну, а что телевидение?

— Там опять скандал. Марина Боженко, сельхозредакция, привезла из какого-то района передачу. Местный коммунист-аграрий, кстати, депутат Законодательного собрания — устроил у себя латифундию: хлеб выдает по списку, провинившихся вычёркивает. У них же сейчас там акционерное общество, так он дивиденды тоже не выдаёт. Это, говорит, премия. В общем, привезла она передачу, а когда стали разбираться, выяснилось, что эта крепостная деревня — родина нашего представителя Президента. Директор студии Ошкуров, который был инициатором командировки, как узнал, моментально снял передачу с эфира. Он же демократ, хотел как лучше — коммуниста в лужу посадить. А получилось, как всегда. Боженко устроила пресс-конференцию, написала в газету… Представитель Президента теперь Ошкурова на дух не переносит, тот ходит весь желтый… Одним словом анекдот.

— А как фамилия этого агрария-депутата? — поинтересовался Семен Ананьевич.

— Дрёмов. Да вы его должны знать. Он возглавляет…

— Да, да… Это кажется один из северных районов. Интересно, очень интересно, — проговорил Трилис. — Ну, что же, о радио вас не спрашиваю, слышал организованную вами передачу о делах нашей компании. Как будто неплохо…

Пресс-секретарь опустил глаза.

— Только, как бы это вам объяснить, — продолжал Семён Ананьевич — Вот предположим, что я — обычный радиослушатель. Включаю утром радио, готовлю на кухне завтрак, на работу собираюсь. Что мне нужно от радио, кроме прогноза погоды? Полезную информацию, верно? Вы рассказывали о нашем фонде страхования «Опора». Всё убедительно: небольшие взносы сейчас — зато потом дополнительная, считай, вторая пенсия. Но кто это утверждает? Вы и сотрудник фонда. А ведь фонд работает не первый год. И уже есть люди, получившие дополнительную пенсию. Так вот пусть они и говорят о той выгоде, которую приносит страхование у нас. Понимаете? Это вызовет доверие у радиослушателя. Не так?

— Конечно, — согласился пресс-секретарь. – Но, видите ли, надо, чтобы журналист это подготовил: съездил к пенсионеру, записал его, отмонтировал передачу…

— Ну, так и пусть съездит, отмонтирует или что там… Вы же ему платите. Я ещё никогда не отказывал в оплате нашей рекламы.

— Понимаете, — замялся пресс-секретарь, — тут специфика. Этот журналист, с которым я работаю и которому плачу — он просто приглашает в день своего вещания выступающего. А ездить с магнитофоном по пенсионерам всяким он не будет.

— Скажи пожалуйста, — усмехнулся Семен Ананьевич. — Тогда найдите другого, помоложе и платите ему. Пусть ваш мэтр сидит голодный. Можно так сделать?

— Это будет достаточно сложно. Впрочем, я попробую сделать, как вы оказали.

— Нет, нет, погодите. Я же не приказываю. Я хочу понять — попытайтесь объяснить. Вы сказали «сложно». В чём сложность?

— В том, что у них там всё, как говорят, «забито». Я вас уже информировал, что рекламу лучше давать на государственном радио. Частники берут дороже, а на государственном радио мы платим журналисту ерунду, и он на свой страх и риск даёт скрытую рекламу. У них там всё схвачено и поделено. Один рекламирует страховые общества, другой — промышленные ярмарки, третий — ещё что-нибудь. Это негласное правило, о котором все знают, но молчат. И если я откажусь от услуг своего журналиста, мне трудно будет отыскать другого. Его моментально вычислят и напомнят, что вся реклама оплачивается через коммерческий отдел. И он лишится заработка, который делится между определёнными журналистами. Начнутся крики о журналистской этике, разборки и так далее.

— Смотри, какая борьба за жизнь, — покачал головой Tpилис. — Ну, что ж, поступайте так, как вам кажется лучше. Лучше, разумеется, для компании. Из ваших слов я понял одно: хороший журналист стоит дорого. Но нам сейчас важно не качество, а количество. Вот, кстати, продумайте следующую вещь. Летом будет завоз товаров на Север. Но телегу следует готовить сейчас. Поэтому, начинайте исподволь, не спеша, готовить общественное мнение. Проанализируйте, как снабжался Север в прошлом году. Посмотрите, чем мы помогли Северу — соответствующие материалы вам подготовят в отделах маркетинга и сбыта. По мере необходимости мы будем корректировать эту компанию. — Конечная цель — добиться кредитов у администрации на реализацию товаров в районы крайнего Севера. Ясно?

Пресс-секретарь понял, что пора уходить. Он протянул папку Трилису:

— Здесь справка-меморандум и наиболее интересные публикации по нашей теме.

Семен Ананьевич принял папку и прошёл к столу. Перерыв кончился. Он включил селектор:

— Пригласите начальника службы безопасности.

Это была традиция. Приём своих сотрудников по текущим вопросам Семен Ананьевич завершал обычно встречей с начальником службы безопасности. Дмитрий Костровец с папкой, как и предыдущие сотрудники, вошел в кабинет и по знаку шефа прошёл к столу, сев напротив. В кабинете установилась тишина, прерываемая шорохом бумаг, короткими вопросами Семена Ананьевича и такими же короткими ответами Костровца. Так прошло около получаса. Наконец с бумагами было покончено.

— Что с торговыми точками? — спросил Трилис, возвращая папку.

— Практически нормально, — ответил Костровец. — Было два случая попытки рэкета в Советском районе. Вычислили рэкетиров, провели переговоры, объяснили ситуацию.

— Кто они?

— Случайные люди. Это территория «Салмана», у нас с ним договоренность.

— Милицию в известность поставили?

— Да, разумеется, всё зарегистрировано.

— Никакой самодеятельности, — напомнил Трилис. — Что дальше?

— Сожгли нашу торговую точку в Центральном районе. Это территория «Земели».

Семен Ананьевич поморщился. Ему всегда неприятна была эта часть доклада, но он взял за правило никому не передоверять подобные дела. Розничная коммерция приносила стабильный доход, но неизбежно влекла за собой криминальные коллизии. Любой неосторожный шаг, поступок мог привести к скандальной ситуации. С одной стороны нужно было выстраивать отношения с хозяевами «территорий», как правило, криминальными авторитетами, с другой — руководствоваться только правовыми нормами. Это было чертовски трудно совмещать.

— Ваши предложения?

— В данном случае в милицию обращаться бесполезно. «Земеля» на контакт не идёт.

— Повторяю — никаких переговоров с уголовниками, никакой самодеятельности, — Трилис пристукнул легонько ладонью по столу. — Передать заявление в милицию. Торговую точку оборудовать заново, на том же месте. Продумать охрану. Не мне вас учить, как это делать соберите данные об этом… «Земеле». Кто такой, что такое, чем располагает, какие у него нелегальные формы бизнеса.

— Данные вот, — Костровец достал бумагу. — На базе эскорт-услуг курирует в районе проституцию, в том числе детскую. Клиентура законспирирована, но есть люди влиятельные.

— Какая гадость, — поморщился Трилис.

— …Поставляет наркотики в общежития, — невозмутимо продолжал Костровец, — имеет несколько легальных торговых точек, но это скорее, «крыша» для обналичивания денег. Ну и рынок — торговля местами. Это пока все, что известно.

— Хорошо, — Трилис сделал пометку в календаре. — Я переговорю в УВД. А вы действуйте в строгом соответствии с моим указанием. Мы не имеем права уподобляться всем этим «салманам» и «земелям». Материалы в милицию — и пусть ищут. Ваше дело — обеспечение безопасной деятельности наших структур.

— Слушаюсь, — произнес Костровец с непроницаемым лицом.

— Что ещё?

— Есть информация о попытках журналистов выйти на наших сотрудников.

— Это к пресс-секретарю. Все контакты — только с его ведома.

— Да, но это явная попытка получить информацию в обход общепринятых правил. Звонили на квартиру моему сотруднику, точнее сотруднице. Звонивший представился журналистом с телевидения, предложил встретиться.

— Ничего не понимаю, — поморщился Трилис. — Вашему сотруднику кто-то там звонит… Разбирайтесь сами.

— Я просто хотел посоветоваться. Может разрешить ей сходить на встречу, чтобы узнать…

— Вы, что, с ума сошли? — спросил Трилис. — Я совершенно ясно оказал: все контакты с журналистами — через пресс-секретаря.

— Но, может быть мы узна…

— Перестаньте, — посоветовал Трилис. — Я ценю вас как опытного работника, но не забывайтесь, где вы находитесь. Это не милиция, не уголовный розыск. И ваше дело — охрана. Вы помните наш разговор летом?

Костровец кивнул головой. Тогда в загородный коттедж Трилиса проник этот газетчик, Артемьев, и жена шефа, расфуфыренная дура, умиравшая со скуки, распустила язык, польщённая вниманием прессы. Трилис был взбешен, прочитав материал. Он вызвал Костровца и впервые накричал на него.

Потом долго консультировался с юристом, и тот посоветовал судиться. Костровец заикнулся было, что дело не имеет перспективы, но Трилис так глянул, что он решил —  выгонит. А юрист, ехидно покосившись в сторону проштрафившегося начальника отдела безопасности, продолжал сыпать статьями, уверяя в полном успехе дела. Шеф, обнадёженный юристом, даже сделал заявление по телевизору. Словом, неизвестно бы, чем дело кончилось — журналист был въедливый и мог накопать на шефа столько, что тот не отмылся бы до морковкиного заговенья.

— …Поэтому еще раз предупреждаю: все контакты пресекать самым решительным образом. Личность звонившего установить…

— Но для этого…

— Никаких «но»! — Трилис откинулся на спинку кресла. — Вы что уважаемый? На квартиру вашей сотруднице — сотруднице отдела безопасности — звонят, понимаете, газетчики…