Неизданная повесть (окончание)

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ РУЛЕТКА

(Повесть)

Посвящается памяти Вадима Алферьева

От автора

В основу повести легли события, случившиеся в 1995-96 годах, в пору, когда нынешние тридцатилетние красноярцы были подростками. Что-то они читали об этом в старых газетах, что-то почерпнули из слухов. А о некоторых делах могут лишь догадываться, так как их до сих пор тщательно скрывают все, кто был причастен к этому.

— Но вы же ждали меня, оператор навёл камеру…

— И в мыслях не было. Мы снимали совсем другой сюжет. Вы попали случайно, а узнал я вас только, когда вы заговорили. Мы собирались начальника управления культуры снять.

— Сероштана? — Инга засмеялась. — То-то он мимо меня к лифту побежал, как из чужого огорода. Бежит и оглядывается, бежит и оглядывается…

— Удрал, стервец, — вздохнул Игорь. — Напакостил — и ходу.

— Ну, раз Сероштан у вас стервец, то я, видимо — стерва, — невесело улыбнулась Инга, не отводя взгляда от дороги. — Я ведь вам тоже напакостила.

— От красивой женщины не могут исходить неприятности, — возразил Игорь. — Красивая женщина источает амбру и мускус, создавая неповторимую ауру, в которой готов утонуть каждый мужчина.

— Ого! — Инга покосилась на Игоря. — Кто это так сказал?

— Абуль-Фарадж, персидский мудрец.

— Врёте — или вы, или ваш мудрец.

— Почему? — удивился Игорь.

— Амбра, как я слыхала, представляет собой неаппетитную массу, содержащуюся в кишечном тракте кашалота. Мускус выделяют самцы бобра в период спаривания. А что касается ауры, то это слово означает состояние, предшествующее эпилепсии. Вряд ли ваш персидский мудрец хотел, чтобы женщина выглядела таким чудовищем.

Глядя на растерянного Игоря, она рассмеялась.

— Первый раз в жизни встречаю девушку, которая анализирует комплименты, — пробормотал он смущённо. — Откуда вы всё это знаете?

— Регулярно смотрю ящик. Прихожу с работы, бухаюсь в кресло — и пялюсь до упора. «Поле чудес», «Знатоки», «Проще простого»… Там всё объясняют — и про мускус, и про ауру, и про женщину… Кстати, с вами познакомилась по телевизору. Почему и клюнула на ваш звонок.

— Ну и как впечатление, если сравнить?

— Знаете, на экране вы лучше. Увереннее, — говоря это, Инга свернула к краю тротуара и остановила машину. Взглянув на огорчённое лицо Игоря, добавила. — Но здесь вы искреннее.

— И на том спасибо, — вздохнул Игорь.

— А у вас действительно не было неприятностей тогда? — переменила тему Инга. Она повернулась к нему, положив руку на спинку сидения за спиной Игоря и внимательно глядя на него.

— А вам очень хотелось, чтобы они у меня были?

— Совсем не хотелось.

— Так у меня их и не было, — невинно ответил Игорь и, наставив на неё палец, продолжал, понизив голос. — Сейчас я буквально вижу, как в вашей чудесной головке формируется вопрос, который вы не решаетесь мне задать: почему? Почему меня не избили, не ограбили и не опоили, как вам этого хотелось?

— Да нет же, честное слово, нет! — простонала Инга и, отвернувшись, обхватила голову руками.

Внезапно она выпрямилась и, включив зажигание, тронула машину.

— Куда мы? — забеспокоился Игорь.

— Сейчас… увидите, — бормотала Инга, глядя на дорогу.

Они приехали на железнодорожный вокзал.

— Выходите! — скомандовала Инга.

Ничего не понимая, Игорь выбрался из машины. Инга заперла дверку и быстро пошла по Привокзальной площади, кого-то высматривая. Возле киоска, где торговали аудиокассетами, стояло несколько человек. В их кольце пьяная женщина танцевала под доносившуюся из динамика музыку. Она извивалась, вертела бёдрами, ритмично работая согнутыми в локтях руками. Временами она подмигивала зрителям, выкрикивая какую-то тарабарщину. Недалеко от неё на снегу лежала черная шляпа с мелочью.

— Райка! — окликнула ее Инга и не получив ответа, позвала громче — Ламбада!

Женщина, продолжая ритмично двигаться, оглянулась — и вдруг остановилась.

— О, ё-моё, какие люди в Голливуде! — широко улыбаясь щербатым ртом, заголосила она и направилась к Инге. Игорь, стоя сзади, поёжился, видя, как она обнимается с Ингой. Затем женщина обернулась и торжественно объявила:

— Концерт временно прекращается по техническим причинам, можете все идти на…, ко мне подруга пришла. Стой, кассу забыла!

Она вернулась, подняла шляпу и, вынув из неё несколько купюр, водрузила шляпу на голову.

— Слушай, Инга, в каком ты прикиде! — восхищённо протянула женщина, оглядывая Ингу. Затем, покосившись на Игоря, прибавила. — И фраер тоже ничего. Вообще-то, конечно могла бы и покруче найти. Хотя где у нас тут на бану найдешь — транзитники да командированные. Ну, всё равно — это дело надо отметить, пошли в «стояк»!

Игорь, крайне обиженный, что его отнесли к категории вокзальных ухажёров, последовал за подругами. В привокзальном кафе они встали возле свободного столика, и Райка полезла было в карман, но Инга остановила её:

— Райка, не форси. Я тебя отыскала, значит, я и угощаю.

Она достала из сумочки деньги, протянула Игорю, но Райка бесцеремонно перехватила  руку.

— Инга, это уж мне доверь, а то фраеру твоему такое отпустят, что потом неделю на унитаз работать будем.

— Кто это, — тихо спросил Игорь, когда Райка ушла к буфету.

— Подруга — разве непонятно? — глядя на него в упор, усмехнулась Инга. — Мы с ней вместе работали. А потом она провинилась и её… уволили. Потом провинилась я, но мне повезло.

— Где вы работали?

— А вот она сейчас все расскажет. Мне-то вы вряд ли поверите, — Инга повернула голову в сторону приближающейся Райки.

Та выгрузила на стол три банки «аслановской» и пачку печенья, громогласно объявив:

— Всё! Остальное в любом «стояке» в рот брать нельзя. Остальное — для проезжающих…

Долговязый мужчина в подбитом мехом пальто за соседним столиком бросил вилку с недоеденной сосиской и возвысил голос:

— Ты бы не портила аппетит людям, раз пришла! Ну, нигде от этих бичей не укроешься!

— Усохни, продолговатый, а то я тебе в зад плюну — у тебя голова отвалится, — презрительно отрезала Райка. — Ты где бичей увидал, а? Ты на себя погляди, военный обиженник. Трескай свои тошнотики, пока тебя никто не трогает.

Мужчина выдернул зажатый в ногах портфель и пошёл к выходу, негодующе оглядываясь. Райка, проводив его взглядом, вскрыла водку и подняла банку:

— Ну, подружка — со свиданьицем?

Инга, улыбаясь, покачала головой:

-Я за рулём. Вон с Игорем выпей.

Райка чокнулась с Игорем:

— Вот за что её люблю — никогда ума не пропивает, — она опрокинула банку, сделала несколько глотков и, зажмурившись, замотала головой. — А я из-за своего дурного характера вечно залетаю… Помнишь, что они со мной, козлы, сделали?

Инга утвердительно кивнула головой и тронула её за рукав:

— Раечка, нам идти пора…

Райка непонимающе взглянула на Ингу, затем — на Игоря.

 — Куда? А-а, у матросов нет  вопросов. Спасибо, что навестила. А ты, фраер, — обратилась она к Игорю, — мою подругу не обижай, она классная девушка.

Инга вытащила из сумочки несколько купюр и сунула их в карман кофты Райке. Та заупрямилась.

— Да ты чего, Инга? У меня всё нормально, ты и так потратилась…

— Бери, бери, — терпеливо увещевала Инга пьянеющую Райку. — У меня сейчас бабки есть, а кончатся — может случится, ты же и выручишь. Не так что ли?

— Инга, — сквасилась Райка. — Сукой буду… Я же тебя… ты же меня знаешь: если что…

Она сердечно расцеловалась с Ингой и, хихикая, прошептала, оглядываясь на Игоря:

— А то может, уступишь мне фраера своего? Ты же знаешь — я могу обслужить по первому классу. Зачем он тебе? За версту же видно, что пустой.

— Ничего, — улыбнулась Инга. — Я сама обслужу, если надо будет, — и она насмешливо поглядела на растерянного Игоря.

Только усевшись в машину, Игорь, наконец, обрёл дар слова.

— Ну, и для чего нужен был этот цирк? — спросил он.

Инга, не торопясь, достала из «бардачка» флакон с дезодорантом и продезинфицировала рот.

Затем включила зажигание, прогревая машину, и повернулась к Игорю.

— Это не цирк. Это действительно моя подруга, Рая. Кличка у нее — «Ламбада». Она танцами зарабатывает. И ещё кое-чем.

Не зная, что ответить, Игорь промямлил:

— Так если она ваша подруга, может лучше её домой увезти? Да и зачем деньги давать пьяной — всё равно пропадут.

— Она в Таракановке угол снимает, — ответила Инга. – Туда на машине не просто проехать. А здесь безопасно, к ней народ хорошо относится, даже милиционеры не забирают – привыкли. Кстати, а почему мы до сих пор на «вы»? Ты же наверно понял, откуда я с ней знакома?

— Откровенно сказать, не совсем, — неуверенно ответил Игорь.

— Ах ты, мой октябрёнок, — Инга ласково погладила его плечо. — Да проститутки мы с Райкой. Вместе в эскорт-услугах трудились. И вот как-то у Райки тяжёлая смена была, а её под конец в баню заказали. То ли военные, то ли «чурки» — одну на пятерых. Она — в отказ. И на беду, все девушки в разъезде: ночь же, самый пик заказов.

— И что? — спросил Игорь, видя, что Инга замолчала.

— А ничего, — угрюмо ответила она. — Уволили. Без выходного пособия, четырёх зубов и с отбитыми почками. А через месяц уволили меня. Мое счастье, что «крышу» нашла. Иначе мы сейчас вдвоём бы танцевали на вокзале. — Инга покосилась на Игоря. — И тогда вряд ли ты, мой милый, заливал бы мне про амбру, мускус и персидских мудрецов. Ты бы на меня глядел, как в «стояке» на Райку.

— А сейчас ты кем работаешь? — осторожно спросил Игорь.

— «Девочкой при», — ответила Инга. — Сейчас при компьютере. Я же курсы закончила, профессиональный программист. Набиваю всякую ахинею. А так — что скажут. Ну, что, — она покусала губы — Как любит говорить мой шеф, ситуация обозначилась. Куда тебя отвезти?

— На студию, — ответил Игорь, мельком взглянув на часы.

Всю обратную дорогу они ехали молча. Развернувшись возле ворот студии, Инга выключила зажигание и положила руки на руль, глядя перед собой. Игорь помялся, подыскивая слова.

— Послушай. Я может действительно фраер, как твоя подруга заметила. И действительно зря звонил тебе тогда — телефон твой попался случайно… Но вот не напугала ты меня ни этой историей, ни подружкой своей, ни амбалами, которых я встретил вместо тебя на Кирова. Если действительно не хочешь меня знать — пусть так и будет. Тем не менее, вот тебе мой телефон, — Игорь вырвал из записной книжки листок, записал номер и положил на сидение. — В четверг у меня просмотр, и я весь день в студии. Если позвонишь —  приду, куда угодно. Даже, если меня там будет ждать вся твоя фирма, во главе с шефом.

Игорь вышел их машины и, не оборачиваясь, направился к проходной.

…И вот сегодня он уже около часа сидел в пустом кабинете, уставившись на телефон. За окном стемнело, но он не включал света. В конце концов, это могла быть и не Инга. Могли звонить из газеты, с радио — да мало ли откуда. Он поднялся и подошел к вешалке. И в это время оглушительно зазвенел телефон. Игорь бросился к столу, схватил трубку:

— Слушаю! Говорите!

— А что говорить? — глухо ответила трубка. — Я тебе шестой раз звоню. И после каждого звонка обзываю себя самыми последними словами. Ты таких слов даже не знаешь…

— Да здесь я! — заорал Игорь, боясь, что сейчас раздадутся гудки. — Инга, я сижу перед телефоном уже больше часа. Пожалуйста, не вешай трубку!

— Я тебя повешу, — пообещала Инга. — Как только увижу — сразу повешу. А уж потом всё остальное. Жди меня на вахте — через полчаса подъеду…

                        Глава одиннадцатая

…Мануилыч открыл дверь — в нос ему ударили запахи перегара, мочи, пота, курева. Тёплый тошнотворный воздух волнами ходил по дежурной части. За пультом осипший дежурный — Мишка Товстуха — прижимая руку к груди, объяснялся по телефону. Был он почему-то в тёмных очках.

В соседней комнате два его помощника сортировали задержанных, отбирая объяснения. Затоптанный, в окурках, пол, перебранка помощников с задержанными, растерянный Товстуха — всё свидетельствовало о том, что раньше двенадцати смена дежурства не сдаст. Уборку помещения ещё не делали, материалы на мелкачей оформить не успели. Мануилыча это устраивало — он сегодня был в опергруппе, а стало быть, пока его дежурный не примет смену, свободен. Если, конечно с утра ничего не заявят.

Пройдя к себе в кабинет, Мануилыч достал из тумбочки банку пива. Вообще-то, был риск: унюхает кто-нибудь из начальства или проверяющие — шуму не оберёшься. Но, во-первых, по опыту Мануилыч знал, что управленческие «шестёрки» начинают пасти дежурных ближе к ночи. Bo-вторых, он уже давно плюнул на все эти мелочи. Вон, жвачкой зажуём — и ни одна собака не дознается. Дирол с ксилитом защитит вас от кого угодно.

В кабинет влетел Сережка Овчаренко.

— Ой, не могу! Что в дежурке творится – офигеть и не встать. У них тут ночью такое делалось — это голимый триллер! Очки на Товстухе видал? Он же под ними «бланш» прячет. А знаешь, кто его приголубил? Сроду не догадаешься — покойник!

Мануилыч поперхнулся пивом:

— Чего несёшь?

— Вот и я сперва не поверил! — расхохотался Сергей. — К ним под утро влетает дамочка — в одном халате нараспашку… Падает на стул и бьётся в истерике: она из ванны вылезла, а её мужик висит в зале на люстре. В отделе ни опера, ни следователя — оба на выезде. Хорошо, дамочка через дорогу живет. Мишка берёт с собой помощника, оставляет второго на связи —  и с этой девушкой идёт к ней домой. Пока помощник на кухне искал предсмертную записку,  Мишка решил срезать веревку и снять покойника. Вдруг помощник из кухни слышит грохот, потом дикий крик — и тишина. Он влетает в комнату: на полу лежит Мишка, глаза открыты. На нём — покойник — тоже глаза открыты, язык прикушен, все, как надо. А на верху этой кучи молодая вдова, без памяти, глаза закрыты — зато другое место открыто.

— Со стола упали что ли? — попытался угадать Мануилыч.

— Если б только … Мишка рассказал потом, что когда веревку обрезал, покойник обвис на нём и прямо в лицо ему выматерился!

— Ну да, — усомнился Мануилыч.

— Мишка божится, что так и было. Да и вдова тоже слышала. Она потом судмедэксперта достала. Тот ей объяснял, что это у него воздух горлом пошёл, когда верёвку перерезали — ничего знать не хочет. Он матерился, значит живой — и всё тут! До утра звонила в управу, всех на ноги подняла…

— Когда они там смену сдадут, не знаешь?

— Так, а я что к тебе-то пришёл? У них же утопленник с шести утра в Вонючке плавает!

— И не выезжали что ли?

— На чём? Одна машина по спецсообщениям ходит, другая с происшествия не вернулась.

— Наше дело телячье, — Мануилыч отхлебнул пива. — Дадут машину — поедем, не дадут…

Резкий телефонный звонок не дал ему закончить. Звонил новый дежурный Юрий Березин.

— Мануилыч, тут полный завал. Мишка нам утопленника по смене оставил.

— Знаю…

— Ни черта ты не знаешь. Они, вахлаки утром ничего лучше не придумали, как переплавить его на другой берег, где территория Железнодорожного отдела. Те пожаловались Шуранову,  он вставил пистон нашему начальнику. Тот сейчас сидит бледный, как спирохета, Мишкина смена пишет объяснения. Так что нам придется за ними это всё подгребать.

— Так ведь машин в отделе нет…

— Я же тебе говорю: начальник отдела даёт свою «Волгу», езжай скорее, время пошло…

— Кто бы спорил, — вздохнул Мануилыч. — Только ты шефа предупреди, что мы утопленника в его «Волге» в морг повезем, если что…

—  Там всё договорено с гаишниками, они вам уже грузовик достают. Я тебе объясняю: Шуранов такой погром устроил… Давай на выход. Возьмите с Серёгой ломик что ли — утопленник в лёд вмерз. Не знаю, как вы его выковыривать будете.

Вача была обыкновенной сибирской речушкой. В верховьях её водились хариусы и даже по слухам бил нарзанный источник. Но проходя через Город, Вача менялась, впитывая в себя отходы мясокомбинатов, авторемонтных мастерских, рынков, расположенных по её берегам. Даже название её менялось — это была уже Вонючка. Небольшой участок Вонючки служил границей между Центральным и Железнодорожным районами. Вот на этом участке и был обнаружен утопленник, которого Мишкина смена так неудачно хотела отфутболить соседям.

Подъехав к месту происшествия, Мануилыч и Серега многозначительно переглянулись. Ни один бомж на их памяти не удостаивался таких пышных проводов. Кроме Шуранова там были: районный прокурор, начальник городского управления и ещё какие-то люди, не говоря уже о судмедэксперте и кинологе, державшем в поводу собаку. Приезжее начальство торчало по берегам Вонючки строго и неподвижно, как коршуны-стервятники, слетевшиеся на падаль. Мокрый снег и глинистые холмы, на которых укрепились прибывшие, только усугубляли эту строгость и неподвижность. Спуститься с холмов начальство не могло — с других позиций тело не просматривалось. Вытащить труп тоже было невозможно — ни статус собравшихся, ни имевшиеся в наличии средства, даже теоретически к этому не располагали.

Перекинувшись несколькими словами, Мануилыч с Серёгой приблизились к берегу. Потом побродили вокруг, пиная снег и не обращая внимания на демонические фигуры по берегам Вонючки. Наконец Мануилыч нашел толстую проволоку. Один конец был закреплен на бампере машины, с другим Овчаренко осторожно спустился к воде, приладив его к трупу. Когда покойник был вытянут наружу, начальство загомонило. Спустившись со своих кочек и сгруппировавшись вокруг мертвяка, все стали делать логические умозаключения.

— Похоже на убийство…

— Ударили сзади — видите, затылок рассечен…

— Надо бы ориентировку дать, личность установить…

— Старшина (это было адресовано Сергею), пошарьте в карманах, может документы есть.

Овчаренко перевернул тело лицом вверх — ахнул:

— Ё-моё, это же Саня-Скипидар! Мануилыч, гляди!

— Какой еще скипидар? — недовольно забрюзжал толстый полковник из городского управления. Шинель сидела на нем, как армяк на кучере, синий от холода нос усугублял это сходство. Он приехал самым первым, простоял на берегу около часа, распекая по рации всех за неорганизованность. Однако когда приехал Шуранов, полковник остался без работы. Поэтому Серега подвернулся вовремя.

— Какой скипидар, я вас спрашиваю?

— Сторож авторемонтной фирмы, — доброжелательно объяснил Овчаренко. — Он тоже с Калинина, мы росли вместе.

— Его надо допросить!

Полковник поискал глазами прокурора и поманил его пальцем. Прокурор сделал вид, что не заметил жеста и, выдвинувшись на первый план, с интересом осмотрел Серегу, даже голову наклонил сперва в одну, затем в другую сторону, будто прикидывая, сразу арестовать старшину или погодить.

— Пожалуй, это будет интересный свидетель. Возможно, он, зная убитого, сможет вывести нас на подозреваемых.

— Какое же тут убийство, если он сам утоп? — удивился Овчаренко.

— Откуда вам это известно? — хищно перебил его прокурор.

— Мне — ниоткуда. Я же говорю: Скипидар в авторемонтной мастерской работает, по эту сторону Вонючки…

— Знаете, давайте без этого вашего блатного жаргона, — снова перебил его прокурор. — Тут вам не улица Калинина, а вы все-таки сотрудник милиции, не забывайтесь.

— Ладно, пусть говорит, как знает, — благосклонно разрешил полковник из городского управления. Он с молодых ногтей сохранил корпоративную неприязнь к белой прокурорской косточке, прямо со студенческой скамьи получающей право надзора за милицией. Сам полковник юридический факультет одолел заочно, в зрелом возрасте и с великими трудами. Поэтому веселый жуликоватый старшина, да ещё с хулиганской улицы Калинина — внушал ему больше симпатий, чем отутюженный прокурор.

— Я и говорю, — невозмутимо продолжал Серега, безошибочным чутьем маленького человека уловив флюиды покровительства, исходящие от начальства. — А сам Санька живет на Калинина, по ту сторону Воню… речки этой. Вот, значит, чтобы ему крюк не делать, он домой по канализационной трубе пошёл — вон она перекинута с берега на берег, видите?

Все повернули головы в направлении его пальца, затем, как по команде, снова уставились на старшину.

— И что? — не выдержал прокурор.

— И всё. Он ночью, видать, по трубе пошёл, оскользнулся, шмякнулся… А берега — видите? Только пьяному и ходить.

— С чего вы решили, что он был пьян?

Серега обезоруживающе улыбался:

— Трезвым по этой трубе любой дурак пройдёт. Даже, извиняюсь, вы…

Прокурор открыл рот и издал утробный звук, напоминающий сипение закипающего чайника. Положение спас полковник из городского управления, нашедший реплику старшины убедительной:

— Ну, что, всё ясно. По ориентировке — отбой. А старшину надо поощрить. За раскрытие преступления по горячим следам. Как вы считаете, Сергей Серафимович?

Шуранов, стоявший возле «Волги» с Мануилычем, кивнул головой

— Конечно, конечно. Только подготовьте два приказа: дежурного смены, которая ночью не выехала на происшествие, наказать, а старшину — поощрить.

Присутствующие загомонили, выбираясь к стоящим на дороге машинам. Шуранов, глядя на Овчаренко, снимавшего проволоку с покойника, заметил Мануилычу:

— Толковый старшина. Расписал всё, будто он вчера тут был. Типичный несчастный случай.

— Типичный, — согласился Мануилыч. Он поднял глаза на Шуранова. — Если не считать, что этот Жарков перед тем, как в Вонючке утонуть сидел у вас по «тёмной» сотке в Управлении…

— Бокарев настучал? — перебил его Шуранов.

— Зачем Бокарев? У меня с убитым сложились контакты. Когда вы его с квартиры взяли, он успел послать жену ко мне — та всё и рассказала. А потом приятели к нему наведывались. Так что когда он вышел от вас, все основания для несчастного случая были налицо.

— Ну, эти твои умозаключения можешь оставить при себе. — Шуранов вплотную подошел к Мануилычу. — Не было никаких «соток» — ни тёмных, ни светлых. Это раз. Второе: убийство Артемьева зависло, а ты вместо того, чтобы отрабатывать подозреваемых, штрафанул их и отпустил на все стороны. Почему ты это сделал, я не знаю, но из-за твоего либерализма мы вынуждены теперь искать Парамона. И что он натворит за это время — одному Богу ведомо.

— Та-ак, — удивленно поднял брови Мануилыч. — Уже крайний вам понадобился? Быстро. Видать, хорошие показания выбили из Жаркова. Такие хорошие, что в один день и Жаркова в Вонючке нашли и Парамона потеряли. Ловко, однако, управились!

— Вы… думайте, что говорите, товарищ майор! — темнея лицом, отчеканил Шуранов. Он повернулся и пошёл к своей машине. И уже открыв дверцы, бросил, не глядя на Мануилыча. — Потом продолжим разговор — когда Парамона задержим.

Погрузив покойника в кузов «ЗИЛа», Мануилыч со старшиной уселись в кабину и поехали в морг. Овчаренко был весел и разговорчив, прикидывая, какую премию ему отвалят в управлении. Это зависело от приказа. Если по райотделу, то немного. А если по управлению — могут и оклад накатить. Он вовлёк в свои расчеты водителя, и они увлеченно принялись обсуждать, как эффективнее израсходовать будущую премию.

— Слышь, Мануилыч, — толкнул Серёга Шеремета. — А ты на что советуешь премию потратить?

— Зайди в ЦУМ, — порекомендовал Мануилыч, рассеянно глядя на дорогу – там на днях машинки завезли.

— Какие машинки?

— Губу заворачивать, чтобы не сильно распускал.

Овчаренко обиженно умолк.

До обеда Мануилыч ездил, опрашивал свидетелей: был у жены Жаркова, в фирме, носившей звучное название «Коралла» и оказавшейся обыкновенной авторемонтной мастерской. Охранник подтвердил, что сменил Жаркова в двенадцать ночи, тот посидел с ним до часу, немного выпил и ушел. Выглядел тревожным, подавленным, но на вопрос напарника, что случилось, отмахнулся: так, неприятности. Взял фонарик и попрощался.

— Фонарик?

— Ну, да. Он домой ходит по трубе, через Вонючку, так ближе. А без фонарика поскользнуться можно…

В обед, выпросив машину и забрав Овчаренко с металлоискателем и двух «мелкачей» в качестве понятых, Мануилыч отправился на место происшествия. Овчаренко охотно прошёл от фирмы до берега речки, разъясняя понятым принцип действия металлоискателя и находя из-под снега ржавые ведра, арматуру и прочий лом. Дойдя до трубы, он доложил:

— Нет там никакого фонаря. А в речке металлоискатель его не достанет. Глубоко.

— А ну-ка пройди на ту сторону, — попросил Мануилыч.

— То есть, зачем? — удивился Сергей. — Он что, по-твоему, на тот берег перешёл, а потом вернулся?

— А на всякий случай.

Фонарик нашли сбоку от тропинки, метрах в пяти от речки. По описаниям охранника и жены это был именно тот фонарь, которым пользовался Жарков. В отделе Овчаренко грустно сидел в кабинете Мануилыча, следя за тем, как тот оформляет бумаги.

— Выходит, накрылась моя премия? — не выдержав, спросил он.

 Мануилыч пожал плечами:

— За сутки все равно никто решения по делу не примет, да ещё экспертизу ждать не меньше месяца… Так что, думаю, ты свою премию успеешь получить. Шуранов сказал — в приказ, значит, будешь в приказе. А уж убили Жаркова или нет — это в кадрах никого не волнует.

Дежурство покатилось своим чередом: после обеда заявили квартирную кражу, ближе к вечеру пошли грабежи на улицах… Женщины, мужчины, подростки — пьяные, трезвые, плачущие, хохочущие — сплошным потоком проходили мимо Мануилыча. То и дело звонили из дежурки — на очередной выезд. К ночи напряжение спало: пошли семейные скандалы, но это было уже дело дежурной части. Мануилыч немного вздремнул. Утром его опять подняли — проникновение в гараж.

Он вернулся где-то в девятом часу, сдал материалы в дежурку и направился, было, в свой кабинет, но в коридоре его остановил Овчаренко:

— Слышь, Мануилыч, там у начальника сидят двое из управления. У них есть распоряжение задержать смену. По-моему, что-то под нас копают.

— A что им надо?

— Не знаю. У дежурного взяли все материалы.

— Да и хрен с ними. Я у себя. Надо будет — дай знать.

В кабинете Мануилыч расставил стулья, постелил полушубок и завалился спать. Разбудил его стук в дверь. Он кряхтя поднялся, щёлкнул замком: перед ним стоял Бокарев и второй, незнакомый ему, в майорских погонах и при щеголеватых усиках.

— В чём дело? — неприязненно поинтересовался Мануилыч.

— Извините, Иннокентий Мануилыч, у нас распоряжение Шуранова провести служебное расследование, — виновато ответил Бокарев.

— Расследование? — Мануилыч помотал головой. — Ребята, вы что — заболели? Я смену сдал, спать хочу…

— Вы ещё не сдали смену, — перебил его незнакомый майор.

— Иннокентий Мануилыч, это недолго, — вмешался Бокарев, явно стараясь перевести разговор в мирное русло. — Вот майор Плешков отберет у вас объяснение, а я пойду в дежурную часть.

Плешков расположился за столом, указав Мануилычу рукой на стул. Затем встал, прохаживаясь по кабинету.

— Ну, как прошла смена? — поинтересовался он, подойдя к шкафу и открывая дверцу.

— Смена? — растерянно переспросил Мануилыч. Он с изумлением смотрел, как майор подставил стул и, взгромоздившись на него, открыл верхнюю дверь шкафа, заглянув внутрь.

— Да, как прошло ваше дежурство? — спрыгнув со стула и, отряхивая  руки, повторил майор.

— Майор, — устало произнес Мануилыч, — чего тебе надо? Бутылки ищешь — так их тут нет. Или бери объяснение или метись отсюда, понял?

Плешков достал бумагу, ручку, пододвинул собеседнику:

— Вы человек грамотный, опытный, сами напишите. Нас интересует, почему вы, выехав вчера утром работать по преступлению, вместо этого с помощником повезли труп в морг. Это что – входит в обязанности дежурного оперативника?

Мануилыч пожал плечами:

— У нас вчера бичи в спецприёмнике закончились — вообще некому было трупы возить. Помдеж один не справится, а я не брезгливый. Если ты приехал только это узнать, то вопрос  не ко мне.

— Но вы могли потратить свое время более продуктивно. Например, опросить соседей Жаркова. И вы тогда бы знали, что за день до смерти Жаркова искал Парамонов. И ушел, выяснив, что он находится на дежурстве в авторемонтной мастерской.

— Я это знаю от жены Жapкова. Объяснение её есть в деле. Если бы ты смотрел материалы, то увидел, что там есть протокол дополнительного осмотра, в ходе которого обнаружен фонарик, принадлежащий Жаркову.

— А почему вы мне тычете, Иннокентий Мануилыч? — вкрадчиво спросил Плешков.

— Да потому что я вижу, что ты сидишь тут и гонишь фуфель. А в работе нашей ни хрена не петришь. Я собрал материалы, передал их в дежурную часть. Какие вопросы? И главное: какие у тебя основания их задавать?

— В том-то и дело, что есть основания. Я здесь, как вы понимаете, не по своему капризу. Понимаю, что вы устали, но вопрос действительно очень серьёзный, поэтому нам с вами придется поработать. Сейчас я принесу материалы по трупу, а вы пока подумайте, как вам себя вести. Уж нравлюсь я вам или нет, но потерпеть вам меня в своем кабинете придётся.

Плешков поднялся и вышел. Усталая чугунная злость охватили Мануилыча. Этот парень из особой инспекции может и не был специалистом в его деле, но в своём он разбирался. Ясно, как божий день, что он его «разогревает». Демонстративно ищет бутылки, задает идиотские вопросы, делает многозначительные намёки… Сейчас начнёт гонять по материалам, будет курить, названивать в управление, всем видом показывая, что он тут хозяин, а ты — никто. И если сорваться, психануть — ему только этого и надо. А «Тактику работы с подозреваемым» Мануилыч проходил ещё 30 лет назад в Елабужской школе инспекторов уголовного розыска.

— Вот мы и поглядим, кто первый запсихует, — пробормотал Мануилыч.

Он запер дверь на ключ и стал рыться в сейфе. Наконец, нашёл пачку пороха «Сокол» и баночку ваксы. Ваксой аккуратно смазал слуховую часть телефонной трубки, положил трубку на рычаги, посмотрел издалека – не видно. Порох же насыпал в большую жестяную банку из-под киноплёнки, с незапамятных времён служившую пепельницей, и тщательно перемешал его с окурками… Плешков долго стучал в дверь, беспомощно оглядываясь: что еще учудил этот хамоватый инспектор? Дверь открылась, и появился заспанный Мануилыч.

— Ой, извини, майор, заснул. Устал, сил нет, — пробурчал Мануилыч, впустив проверяющего.

— Почему закрылись-то? — раздраженно спросил Плешков.

— Так ведь утро, народу постороннего в отделе полно, а у нас тут дело, как я понимаю, секретное, — виновато развёл руками Мануилыч.

Плешков расположился за столом, вытянув из пачки сигареты.

— Не курил бы ты тут? — примирительно попросил Мануилыч, — И так вонища, как в камере.

— Иннокентий Мануилыч, — сухо ответил Плешков. — Я вас предупреждал, что приехал сюда не на пять минут. Сейчас ещё раз просмотрю материалы, сделаю несколько звонков в управление, и мы продолжим разговор. А вы, если так устали, можете пока пройти в дежурную часть, в комнату отдыха. Когда нужно будет — я нас вызову. Договорились?

— Хозяин — барин, — вздохнул Мануилыч и смиренно добавил. — Ты уж не сердись на меня, майор. Сам понимаешь — ночь не спавши, не жравши…

— Хорошо, хорошо, идите, — сухо отрезал Плешков и, когда дверь закрылась, самодовольно улыбнулся – «поплыл» инспектор.  Теперь будет легче работать. Все они сначала вот так дергаются, хамят, качают права… Ничего, он ему ещё это припомнит!

В дежурке Бокарев отбирал объяснение от Овчаренко. Мануилыч молча прошёл мимо него в комнату отдыха и лёг на кушетку. Через некоторое время зашёл Бокарев и присел рядом.

— Что скажешь? — не открывая глаз, спросил Мануилыч.

— Худо дело, Иннокентий Мануилыч.  Шуранов велел из-под земли найти Парамона. Мы его вчера нашли, заперли в камеру. Он показывает на вас.

— Что именно?

— С ним Шуранов сам работает. И чувствую, раз за разом все чётче. То мычал какую-то ерунду, а сейчас поёт, как по нотам. Дескать, вы у него наркотики тогда изъяли, но по материалам они не прошли. Вроде вы сговорились, чтобы в суд не оформлять, а сводить к начальнику на штраф. И ведь не боится вместе с вами под статью загреметь.

— За что же это я его так полюбил, что от наркоты отмазал?

— Якобы он вам за это «Вальтер» достал. И должен занести патроны.

— Тогда зачем же они раньше времени шум подняли?

— Думаю, будут брать с поличным. Организуют встречу с Парамоном да подкинут патроны. А потом обыск у вас устроят и где-нибудь в мусорном ведре «Вальтер» обнаружат.

— Стадо быть, «Николая Николаевича» за мной пустят? Слушай, а на кой это все им надо? Мне вон объявить служебное несоответствие — и можно на пенсию пнуть. Это же проще.

— Тут у них сложные игры. Вы же знаете: в министерстве идет операция «Чистые руки». Вы думаете, почему Плешков из особой инспекции здесь? Если они ваше дело раскрутят да подадут в Москву красиво — у нас в конторе сразу несколько вакансий появятся. Извините, конечно, меня, но вы в этом деле — пешка. А им в Управе какого-то туза прихлопнуть надо.

— М-да, — вздохнул Мануилыч. — Что ж, спасибо. Только больше со мной не общайся. Я теперь заразный.

— Там на дверях старшина цинкует. Он вроде парень хороший…

Торопливый стук в дверь прервал их разговор.

— Мануилыч, майор сюда бежит! — донеслось из-за двери.

Когда Плешков влетел в дежурную часть, там было все по-прежнему: Бокарев чинно опрашивал старшину.

— Где этот негодяй? — чуть не плача крикнул Плешков.

Овчаренко и Бокарев изумлённо уставились на майора: щеголеватые усики опалены, правое ухо густо измазано ваксой, а руки, которые он держал на отлете, вывожены какой-то красной маслянистой дрянью.

— Он просто издевается надо мной… я начальнику управления рапорт… хулиганство какое-то! — задыхаясь от обиды, бормотал Плешков, брезгливо разглядывая свои ладони.

Дверь комнаты отдыха открылась, и появился Мануилыч. Он подошел поближе к Пешкову и с любопытством осмотрел его. Затем обратился к Овчаренко и Бокареву:

— Прошу вас засвидетельствовать то, что я скажу. Нам дано указание приготовить в целях профилактики краж спецковрики с родамином на вазелине. Они лежали у меня в тумбочке стола, запертые на ключ, — Мануилыч брезгливо, двумя пальцами взял за рукав Плешкова. — Стало быть, ты, милый, в моё отсутствие шарился в столе, вскрыл тумбочку — и вляпался в спецковрик. В зоне таких людей называют «крысятниками». И бьют, кстати, за это. А где ты нашёл ваксу и чем опалил усы — этого даже я объяснить не могу. Ни ваксы, ни пороха у меня в кабинете нет – хоть заищись. Короче, я пошёл писать рапорт. Старшина, давай за мной, посмотрим, может он украл что-нибудь у меня в кабинете. Или подбросил.

Когда они ушли, Бокарев сочувственно посоветовал красному, как рак, Плешкову:

— Лучше не связывайся. Если он кадило раздует — над тобой вся милиция смеяться будет.

                        Глава двенадцатая

…Ингу разбудили длинные звонки в квартиру. Она пошарила рукой — Игоря рядом не было, а в коридоре с небольшими интервалами продолжал оглушительно звенеть звонок. Инга села на постели и окончательно проснулась, сообразив, наконец, где находится. Она приехала рано утром от Игоря, едва успела принять ванну и без сил свалилась в постель.

Инга накинула халат и пошла открывать. В дверях, лучезарно улыбаясь, стоял Дмитрий Костровец — начальник службы безопасности, её шеф. Ничего не понимая, Инга пробормотала:

— Доброе утро, Дмитрий Георгиевич… Что случилось? У меня же отгул, я вчера предупредила, вы разрешили…

— Все нормально, милая, никаких вводных, — перебил её, входя в квартиру Костровец.

Он подал увесистый полиэтиленовый пакет, скинул куртку, снял туфли и повёл её на кухню, продолжая весело болтать:

— Профсоюза у нас, как ты сама понимаешь, нет. Поэтому я, в порядке личной инициативы, решил навестить сотрудника. Что же это за начальник, который о людях не заботится? Вот я и позаботился. Кофе поставь, пожалуйста, а остальное я сделаю сам.

Инга поставила чайник и, скрестив руки на груди, стала смотреть, как ловко и быстро Костровец извлёк из пакета бутылку коньяку, вскрыл консервы, положил на стол коробку конфет. Огляделся, нашёл две рюмки и, ополоснув их под краном, наполнил до краёв, затем торжественно указал на стол:

— Прошу!

Инга присела, пытаясь возразить:

— Но что за повод? Дмитрий Георгиевич, я ничего не понимаю…

— Сейчас все поймёшь, — успокоил её начальник службы безопасности. — Он поднял рюмку. — За тебя, моя умница!

Инга пригубила было коньяк, но Костровец протестующе замотал годовой:

— Нет, нет, до конца. За тот подарок, что ты мне преподнесла — до дна!

Глядя на его добродушное, улыбающееся лицо, Инга почувствовала зябкий холодок, прошедший по спине. Костровец не спускал с неё глаз, пока она не выпила до дна, затем предупредительно протянул ей шоколадную конфету.

— А теперь, когда ты в состоянии адекватно реагировать — объясню суть дела.

Костровец закурил и подошёл к окну. Инга напряженно следила за ним. Глядя в окно, Костровец продолжал:

— Я был бы полным придурком, если бы не предпринял некоторых превентивных мер к этому писаке, который пытался воспользоваться тобой, как источником информации. Теперь, когда он, вместо свидания, попал в медвытрезвитель, проблема с утечкой как бы решена. Но я был бы уже совершенным кретином, если бы и тут не подстраховался. Всё-таки я в прошлом опер — или кто? —  Костровец выбросил сигарету в форточку и повернулся к Инге. — И, представь себе, опыт работы в ментовке меня не подвёл. Этот писака-таки воспользовался тобой – самым пошлым образом. Да это бы ладно, я не ревнив. Но у баб отвратительная традиция: они любят обиженных. Нечастных. Оскорблённых. И ради этой любви всё готовы забыть — работу, долг, обязательства… Вот и ты, моя хорошая: знала же, что я запретил с ним встречаться? Встретилась. И утаила от меня. Почему? Тебе у меня плохо? Тебе не нравится эта работа, эта квартира? Посмотри, какой вид из окна…

Он взял её за руку и подвел к окну. Зябкий холодок снова наполнил Ингу. Она пыталась выдернуть руку, но Костровец ловко завернул её, заставив изогнуться. Одним движением он задрал ей халат и стянул трусы, прижав лицом к подоконнику. Она с ужасом почувствовала, как он сзади возится, освобождаясь от одежды, сжала ноги — и получила болезненный удар.

— Стой спокойно, сука! — прохрипел Костровец, завернув ей вторую руку, которой она пыталась одёрнуть халат.

…Когда он отпустил её, Инга так и осталась стоять — в непристойной позе, упёшись лбом в переплёт оконной рамы. Она слышала, как Костровец сзади привёл себя в порядок, уселся за стол и разлил по рюмкам коньяк.

— Ну, всё, успокойся, — раздался, наконец, его голос. – И прими, наконец, нормальную позу. Я же тебя не бил, не выдавливал глаза, не прижигал сигаретой. Сядь — разговор ещё не окончен.

Она тяжело выпрямилась и, мутно поглядев на Костровца, пробормотала:

— Мне надо в ванну.

— Конечно, конечно, — кивнул он в ответ. — А затем продолжим в более мирном тоне.

Когда Инга вернулась, Костровец показал ей на стол, где стояла её рюмка с коньяком. Инга одним глотком опрокинула коньяк и опустилась на стул.

— Вот и славно, — одобрил Костровец. — Ты правильно себя вела — без истерики. Так и надо. Дело слишком серьёзное, чтобы устраивать кино. Для тебя серьёзное – и я хочу, чтобы ты поняла. Итак, вопреки моему требованию ты все-таки сошлась с этим… Стариковым. И это, как ни странно, хорошо. Потому что теперь он у меня — здесь! — Костровец поднёс к лицу Инги ладонь и сжал её в кулак. — Можешь трахаться с ним до посинения. Но — с одним условием: чтобы он до самой смерти не лез в дела «ИнфинСиба» и тем более, не пытался о них публиковать статьи. Вот уж за этим, пожалуйста, проследи.

— Ничего я не буду следить, — пробормотала Инга, снова наполнив свою рюмку.

— Предвидел, — кивнул головой Костровец. — Это у тебя шок. Тогда слушай сюда… Погоди пить — это действительно серьёзно. Итак, если я ещё раз услышу от тебя подобное, твоему разлюбезному тут же станет известно, что ты, моя хорошая, являешься организатором убийства журналиста Артемьева. Ведь так? Ведь это к тебе он приезжал тогда на улицу Партизана Железняка? А потом, когда ушёл, ты дала знать своим сообщникам – те довели его до дома и упокоили. Вон менты в «Вечёрке» даже объявление напечатали с просьбой сообщить, кто видел, как Артемьев в день убийства уезжал с Партизана Железняка. Значит, что-то пронюхали. И если подтвердится, что он был перед смертью у тебя…Я представляю себе рожу твоего любовника, когда он узнает, кто его так классно обслуживал.

— Вы не посмеете этого сделать, — глухо ответила Инга. —  Побоитесь. Это вы приказали мне пригласить его, а потом запретили отвечать на звонки. Сказали, что сами разберётесь…

— Ай-ай-ай, —  ослепительно улыбнулся Костровец. – Да перестань ты корчить невинность. Никогда, ничего я тебе не говорил. Просто ты, бывшая проститутка из эскорт-услуг, вспомнила старое ремесло, пригласила в долю друзей-уголовников и сдала им клиента. После этого можешь рассказывать, что угодно и кому угодно. Мне стоит только звякнуть в ментуру – тебя тут же закроют. А там дашь любые показания. Тем более, если к тебе в камеру подсадят «каблуху». Она тебя так обработает — сама к следователю проситься будешь. Поэтому, повторяю: как только в отношении тебя у меня возникнет хоть тень подозрений – уволю и сдам в ментовку. Со всеми вытекающими. Но, самое главное — накроется твоя светлая любовь вот этим местом, — и Костровец, улыбаясь, похабно похлопал себя между ног.

— Хорошо… — тихо произнесла Инга, пытаясь скрыть бившую её дрожь.

— Дмитрий Георгиевич, — подсказал Костровец.

— Хорошо, Дмитрий Георгиевич, — послушно повторила Инга. — Я не буду ничего говорить Игорю. Я не буду с ним встречаться…

— Ну, почему же, — перебил её Костровец. — Встречайтесь на здоровье. Говорите о чём угодно. Можешь даже говорить, что я — мерзавец. Пожалуйста. Но твоя работа для него — табу. Вот и всё. Согласись, это нормальное условие. И если бы ты сразу поняла, этой безобразной сцены можно было бы избежать. Ну, я надеюсь, сегодняшняя встряска привела тебя в чувство. Жестоко, согласен. Грубо, отвратительно — тоже согласен. Но — необходимо. Видишь ли, милая, мы все сами по себе — полные ничтожества. И ты, и я… Да, да, я тоже. И своим нормальным существованием мы все кому-то обязаны. В частности, ты обязана мне, я — Трилису… Так вот, пока мы об этом помним — всё хорошо. Но как только начинаем забывать — нам тут же об этом напоминают. Сегодня я вынужден напомнить тебе, кто ты есть на самом деле. Завтра возможно, мне напомнят. Такова жизнь…

Инга, закрыв глаза, слушала Костровца. Когда он смолк, она, не открывая глаз, спросила:

— Почему вы меня просто не выгоните? Не избавитесь от меня… со всеми вытекающими?

— Резонный вопрос, — ответил Костровец. — Отвечаю. Во-первых, ты хороший работник. Аккуратный, исполнительный, грамотный. Много знаешь, но не любопытна. Друзей нет — любовники не в счёт. Заменить тебя трудно, можно — но трудно. То, что тебе этот борзописец в голову ударил — блажь. 3ачем же я из-за блажи должен терять хорошего работника? Ну, а если ты все-таки такая дура — это будет никогда не поздно сделать. Только имей в виду: не дай бог, если доведёшь до этого. Я тебе тут грозил милицией, но могут ведь быть и другие варианты. Знаешь, что такое «подснежники»? Это трупы, которые вытаивают из-под снега весной. Я на них, когда опером работал, нагляделся. И закончим на этом.

Он встал. Погладил Ингу по голове.

— Ты пойми, Инга, мы с тобой — одного поля ягоды. Ты побывала в помойке, я тоже. А твой кавалер — он может и хороший человек. Он в миллион раз лучше меня. Но его не били, не унижали, он не сидел по уши в дерьме. Пусть он все это пройдёт – вот тогда я на него посмотрю. Легко быть мужественным, если нет опасности. Легко быть порядочным, если не предлагают взятку. Легко быть честным, если за душой нет ни кола, ни двора.  Пожалуйста: люби его, нянчись с ним, тешься — но не пускай в нашу жизнь. Здесь он будет выглядеть так же, как я. А может и хуже. Ладно, ухожу. Отдыхай — и помни всё, что я тебе сказал.

Когда в коридоре хлопнула дверь, Инга медленно встала, прошла в комнату и рухнула на постель. Последнее, что мелькнуло в её памяти — хохочущее лицо Игоря. Затем откуда-то наплыли ярко-синие звезды, сменившиеся густой тьмой — и она уснула…

…Редактор «Своей газеты» встретил Мануилыча радушно, усадил в кресло, принёс чашку кофе и, подавая, спросил, подмигнув:

— Может с коньячком? Или откажетесь?

— А что — бывали случаи? — осведомился Мануилыч.

— Ну, — помялся редактор, доставая коньяк и подливая его Мануилычу, — я думал, вам нельзя…

— Пить можно всем, необходимо только знать: с кем, за что, когда, чего и сколько, — процитировал Мануилыч.

— Это из «Положения о милиции»? — поднял брови редактор.

— Нет, в какой-то книжке прочёл, — ответил Мануилыч, пробуя кофе. — Но перейдём к делу?

— Да, да, — спохватился редактор. — Я приготовил вам календарь Артемьева, и тут мы нашли у него в столе аудиокассеты, — он положил на стол полиэтиленовый пакет.

— Что за записи? — поинтересовался Мануилыч.

— Непонятно, — пожал плечами редактор. — Я послушал начало — там последние известия …

— Он записывал радио? Зачем?

— Может, обзор какой-нибудь готовил. Такое случается: журналист использует информацию центрального телевидения, радио — для публикаций. Если вам пригодится — забирайте.

Когда Мануилыч уже подошёл к двери, раздался голос редактора:

— Скажите, а в каком состоянии расследование по убийству?

Мануилыч тяжело вздохнул:

— Врать не хочу: подозреваемого пока нет. Но и безнадёжным дело назвать нельзя. Думаю, раскрыть можно, если…

— Если? — переспросил редактор.

— Если позволят обстоятельства, — закончил Мануилыч.

— А что — обстоятельства не позволяют? — спросил редактор, подчеркивая последнее слово.

— Пробьёмся, — усмехнулся Мануилыч и, не прощаясь, вышел.

На улице он долго ждал троллейбуса. Недалеко от него, зябко поёживаясь, стоял молодой человек. 3айдя в троллейбус, Мануилыч не стал проходить в салон, оставшись возле двери. Молодой человек зашёл в заднюю дверь и так же встал на выходе.

— Гастроном, — объявил водитель, и Мануилыч вспомнил, что дома у него нет хлеба. Дверь раскрылась, он выскочил на улицу, но, увидев на дверях гастронома табличку «Перерыв», чертыхнулся и снова запрыгнул в троллейбус, краем глаза заметив, что в заднюю дверь снова быстро заскочил тот же самый молодой человек, которого он запомнил на остановке.

— Ах, емчить твою двадцать, — беззвучно прошептал Мануилыч, уставившись в окно.

На следующей остановке он вышел, убедившись, что молодой человек также покинул троллейбус. Он медленно, безо всякой цели пошёл по улице — молодой человек следовал метрах в десяти сзади. Сомнений не оставалось — за ним установлено наружное наблюдение. Теперь нужно вычислить преследователей: за работником милиции да ещё оперативником одного «топтуна» не пошлют.

Около часа крутился Мануилыч по городу, пока не пришёл к грустному выводу: за ним, поочерёдно меняясь, шло четверо. Мануилыча это начало злить, он включился в игру, войдя в азарт: неожиданно выскакивал из тронувшегося автобуса, исчезал в проходных дворах, уходил из магазинов через служебный ход — сопровождающие шли за ним, как приклеенные.

Мануилыч запарился. Он мог спокойно поехать домой. Или на работу. Но было обидно привести за собой «хвоста». Этого еще не хватало! И потом — почему? Неужели Шуранов всерьёз думает что-то накопать на него таким путём? А тогда зачем все это кино? Стоп!.. Бокарев говорил про «Вальтер» и про патроны, которые Парамон должен ему передать. Стало быть, стало быть… они держат сейчас Парамона на коротком поводке, а бригада, топает за Мануилычем, чтобы дать сигнал, когда того следует выпустить навстречу. Где  состоится «встреча»? Конечно же, дома: в подъезде или возле квартиры. Как только Парамон начнёт базар — тут они и налетят, с понятыми, протоколами… «изымут» патроны, А потом в квартире «обнаружат» пистолет. И поплыл ты, Мануилыч, как собачья какашка по реке.

— А вот хрен вам! — разозлился Мануилыч.

Он огляделся и, увидев вывеску «Хлеб», направился в магазин.

 — Уголовный розыск, — представился Мануилыч, сунув продавцу корочки под нос. — Где у вас тут можно позвонить?..

Выйдя из магазина с булкой хлеба под мышкой, Мануилыч уселся в автобус и поехал на правую сторону. На острове Отдыха вышел и, не оглядываясь на «топтунов», направился в сторону спасательной станции.

…Игорь сидел в кресле, бессмысленно уставившись в экран телевизора. Мысленно он собирал воедино случившееся с ним за последнее время, пытаясь дать ему оценку. Это у него осталось ещё с университета, когда после сессии он прикидывал, какие предметы не вызывают опасения, а по каким следует поднажать, чтобы не заработать «неуд». Сегодняшний анализ был неутешительный. Пахло уже отчислением. Его публикации в газете вызвали резкую перемену к нему отношения Ошкурова. Когда-то он сам пригласил его на телестудию и поначалу нахваливал на худсоветах, ставя в пример другим. Когда телевизионщики начинали жаловаться на раздёрганную, заезженную аппаратуру, на маленькие гонорары, на отсутствие декораций, костюмов — Окурок невозмутимо выслушивал претензии и, указывая на Игоря, скучным голосом заключал все споры:

— А вот Стариков в тех же условиях снимает свои «Бурлески», у него там и декорации, и костюмы, и грим… Игорь, поделись с коллегами, откуда ты всё это берешь?

— Так костюмерная же у нас есть, — отвечал Игорь, не понимая, куда клонит Окурок. — А чего не хватает — Анна Дмитриевна добывает в драмтеатре или в оперном… Декораций нам не надо — мы на рире снимаем, можно любую иллюстрацию подобрать. А грим, парики… У нас Танечка прекрасно владеет этим.

— Ну, и какие вопросы? — обращался Окурок к худсовету. — Если вы в своих программах кроме деда Мороза и Снегурочки никаких костюмов не используете. А что касается Танечки, то вам кроме своих причёсок и завивок от неё ничего не надо. Не так? У вас же в любой передаче одна выгородка на все редакции. Кубы на полу переставили, название передачи на заднике повесили – все дела. И после этого вы требуете платить постановочные — за что?

Илона Викторовна после таких совещаний предостерегала Игоря:

— С одной стороны, конечно, хорошо, что вы ходите в любимчиках у Михал Михалыча, но с другой… Это вам когда-нибудь припомнится.

— Я — в любимчиках? — терялся Игорь. — Да если я раз в месяц к нему в кабинет зайду…

— Не лукавьте. Дело не в том, сколько раз вы у него бываете — дело в его отношении к вам. Попомните мое слово — вам это ещё припомнят ваши коллеги. Не знаю, как газета, а телевидение — это террариум друзей. Здесь удобнее всего быть серым: легче слиться с окружающей средой. Беда, если вас заметят и выделят.

Мрачные предсказания Илоны Викторовны начали сбываться. Интервью с Саниной, затем полоса, организованная по поводу запрещённой передачи «Сельские дороги», наконец, телепередача о симфоническом оркестре… Окурок при встречах стал неприветлив.

Однажды, подписывая заявку на съёмки, спросил:

— Зачем тебе это нужно?

— Что именно? — не понял Игорь.

— Ну, эти публикации? Ты делаешь материалы на радио, телевидении. Хорошие материалы. Тебе мало, надо ещё в газете прогреметь?

— Мне деньги нужны, Михал Михалыч, а не слава  — вздохнул Игорь. — Если бы вы мне платили на студии достаточно, я бы ни на радио, ни в газете не появлялся.

— За дурака меня считаешь? — неприязненно посмотрел на Игоря сквозь очки, буркнул Окурок. — Ну-ну…

После этого разговора начались неприятности. Программы Игоря стали появляться в эфире в неудобное время. Повтор передачи о симфоническом оркестре поставили вообще в полночь. И это было только начало. На радио Игорь вёл программу «Менестрель». Как-то съездив на региональный фестиваль авторской песни, он привёз оттуда две передачи, отмонтировал их и сдал, как обычно, в отдел выпуска. Через месяц, зайдя в радиокомитет, с удивлением узнал, что его передачи так и не выходили в эфир.

— А где плёнки?

— В молодёжке, у Сушко, — ответила выпускающая.

В узком и тесном, как пенальчик, кабинете молодёжной редакции сидел Гоша Сушко. Это был массивный, пухлый парень лет двадцати пяти.

— Гоша, у меня к тебе разговор, — начал, присаживаясь напротив, Игорь.

— Только быстрее, мне некогда, — кивнул толовой Гоша, озабоченно что-то черкая на листке.

— Слушай, что за дела? Месяц назад я сдал два «Менестреля» и сегодня выясняю, что они ещё в эфире не были, и пленка хрен знает где…

— Не «хрен знает», а у меня. Выбирай выражения. Ты делал программу для «молодёжки»? Значит, нужно было отдать пленки мне…

— Здравствуй, пластырь! — вытаращил глаза Игорь. — Тебя же не было, ты был в командировке. Всю жизнь материалы сдаются в отдел выпуска, если нет редактора. Любу я предупредил, сценарий показал, какие ко мне вопросы?

— Люба, — раздельно произнес Гоша, — не руководит «молодёжкой». Я руковожу. И я не знаю, о чём ты там говоришь в своих передачах. Почему я должен давать их в эфир?

— Гоша, — стараясь сдерживаться, сказал Игорь. — Ты чего-то поел сегодня. Передачи-то у тебя. Причём, как я понимаю, давно. И, насколько я знаю, у вас постоянное недовещание. Вам, проще говоря, нечего ставить в эфир. Зачем же ты маринуешь мои программы?

— Затем, что я их еще не слышал, — отрезал Гоша. — Вот освобожусь, найду время, послушаю, тогда и…

— Слушай, парень, — перегнувшись через стол, прошептал Игорь. — Чего ты тужишься? Аж пахнет. Это кто-то тебя попросил придержать мои передачи или ты своим умом дошёл?

— Никто меня не просил! — сорвался на крик Сушко. — И вообще, не мешай работать. Мне через полчаса в администрации надо быть…

Передачи так и не вышли в эфир, а через неделю Игорь стороной узнал, что их размагнитили. По своей инициативе Гоша на это бы не решился. Стало быть — получил добро сверху.

… Задребезжал дверной звонок. Игорь прошёл в коридор, щелкнул замком двери – на пороге стоял Мануилыч.

— Дома кто есть? — поинтересовался он вместо приветствия.

— Да нет, — пожал плечами Игорь. — Вы же звонили, я сказал, что всё в порядке.

Мануилыч разделся, прошёл в комнату. Уселся в кресло, положив перед собой полиэтиленовый пакет.

— Что-то случилось? — спросил Игорь,

Мануилыч некоторое время смотрел на него. Затем вздохнул:

— Ты был прав, парень. Мне редактор «Своей газеты» передал аудиокассеты, лежавшие у Артемьева в столе. Я всю ночь вчера дома, слушал. В одной из них он надиктовал всё, что знал об «ИнфинСибе».  Думаю, именно эта информация, стоила ему жизни. Тебе повезло, что ты из художественного вещания – тебя Костровец, считай, просто предупредил, чтобы не лез, куда не просят. А теперь моя очередь: отстранили от расследования. Я, старый дурак, имел глупость поцапаться с Шурановым — и за мной моя же контора наладила «хвоста». 

— «Хвоста»? Это значит, за вами следят? – встревожился Игорь.

— Не волнуйся. Я от них тогда ушёл к едрене матери… на быстром катере. То-то их, поди Шуранов в управлении жучил. Откуда им знать, что на водной станции у меня бывший карманник мотористом работает? Высочайшей квалификации был карманник, как-то на спор у меня удостоверение из верхнего кармана пиджака стырил…

— Иннокентий Мануилыч, я ничего не понимаю, — начал было Игорь.

Мануилыч удовлетворённо кивнул головой:

—  А ничего и не надо понимать. Ни тебе, ни мне – никому. Не наше это собачье дело. Если тебя за излишнее любопытство прессует «ИнфинСиб», а меня, за то же самое — родимое начальство, то всё ясно. Они сыграли боевую тревогу. Всех, кто проникнет на охраняемую территорию «ИнфинСиба», или замочат, как Артемьева, или нейтрализуют, как нас с тобой. Какой-то комик советовал в таких случаях, прикинуться ветошью и не отсвечивать.

— Да вы что! – взорвался Игорь.- Струсили? Дайте мне эти кассеты – я допишу материал за Володю. А потом расскажу, как они вас и меня пытались…

— И где обнародуешь? – полюбопытствовал Мануилыч. – У себя в художественном вещании? Так тебя сразу уволят. Или найдёшь газету? Её тут же закроют. Ты думай, пацан, на кого руку поднимаешь: на депутата Законодательного собрания и милицейское руководство. Да тебя привлекут за клевету, а не угомонишься — упокоят, как Артемьева. Проснись, парень, ты не перед камерой, а у себя на кухне. И никто твоего геройства, слава богу, не слышит.  

— Что же делать? – беспомощно спросил Игорь.

— Сделаем вот что, — ответил Мануилыч. – Для начала, возьми пакет, и спрячь эти кассеты до лучших времён. И сиди тише воды, ниже травы, понял? Я бы сам спрятал, да меня сейчас могут не только обыскать, но и задержать.

— Как, задержать? —  насторожился Игорь. – Они что, хотят завести на вас уголовное дело?

Мануилыч хлопнул его по колену и подмигнул:

— Хотеть не вредно. Только все их «хотелки» накроются медным тазом.

Глава тринадцатая

…Выход из угрожающей ситуации, в которую попал Мануилыч, подсказал ему, сам того не ведая, Серёжка Овчаренко. В одно из дежурств (теперь Мануилыча почти всё время ставили в дежурный наряд) они сидели под утро за пультом и трепались. Было тихо, телефоны молчали, слышался храп дежурного из комнаты отдыха. Овчаренко, хихикая, рассказывал, как он в прошлом году наказал замполита.

— Я его прошу: дайте отпуск в июле, мне надо к матери в деревню съездить, сена ей накосить. А он, гад, смеётся – в декабре косить будешь, у тебя ещё выговор не снят. Погоди же, думаю. После дежурства иду в санчасть к терапевту. Рассказываю, что, мол, выезжал на массовую драку и в свалке кто-то мне хорошо съездил ногой в грудь. И сейчас она болит, голова кружится, слабость… Та меня послушала и отправила на  рентгеноскопию. Захожу к девушкам, рассказываю им свою байку. Они охают, ахают, говорят: раздевайся, становись на снимок, руки на пояс, и так далее. Я прошу разрешения остаться в майке: что-то, мол, знобит.  Короче проявили снимок, а там – перелом трёх рёбер.

— Это как? – удивился Мануилыч.

— Я, когда на зоне работал, нагляделся на зэков — те ещё мастырщики. Берётся обыкновенная тонкая проволока и пропускается в майку. На снимке эта проволока разделяет рёбра – а саму её не видно. Полная картина, перелома рёбер. Ну, дали мне освобождение на две недели: постельный режим, покой и всё такое. Замполит раз за мной посылает, другой, на третий раз сам приходит. Увидел мой бюллетень – и в нашу санчасть, к главврачу: вы такие-сякие, кому освобождение выписали, это же сачок, он дома лежит и пиво пьёт… Главврач ему снимок под нос – смотрите сами, а пиво с молоком малокровным даже рекомендуется. Замполит заткнулся, а главврач давай его воспитывать: как же вам доверили с людьми работать, если вы их даже при законном бюллетене за жуликов держите? В общем, поставил меня замполит на июль в отпуск, я ещё для острастки дня два пиво дома попил – и вышел на дежурство.

— Мне сейчас в пору тоже что-нибудь замастырить, — мечтательно произнёс Мануилыч.

— Тебе вообще можно уйти на пенсию по болезни, — хладнокровно ответил Сергей.

— Ну, да, — не поверил Мануилыч.

— Как два пальца об асфальт, — Овчаренко оценивающе оглядел Мануилыча. – У тебя приступы остеохондроза бывают?

— Регулярно, особенно осенью. Я даже один раз бюллетенил — такие боли были.

— Это заболевание межпозвоночных дисков. Вот и иди в санчасть, скажи: болит – спасу нет. Для начала тебя положат, обследуют позвоночник, найдут какую-нибудь грыжу Шморля или, скажем, деформацию диска. А там, медкомиссия вполне может предложить уйти на пенсию: возраст позволяет, выслуги у тебя хватает, ты же на Севере работал. Вообще удивляюсь, Мануилыч, почему ты держишься за ментовку? Я что, не вижу, как тебя управленцы прессуют? Да у нас из тех, кто на пенсии, ещё ни один не пожалел, что ушёл. Кто в охрану устроился, кто на даче копается или в гараже, кто внуков нянчит, кто просто пиво пьёт.

— Откуда ты знаешь про всё это – про диски, грыжу, медкомиссию? – спросил Мануилыч.

— А меня самого каждый год кладут с поджелудочной железой, — грустно ответил Серёжка. – Я там столько наслушался, пока лежал – у любого врача могу в ассистентах работать.

Всё случилось так, как нагадал Овчаренко. Мануилыч лёг в санчасть и стал проходить обследование. Его навестил Бокарев и, посмеиваясь, рассказал, как развалилась хитроумная интрига против Мануилыча.

— Шуранов после того, как узнал, что вы на пенсию оформляетесь, потерял к Парамону всякий интерес. Он же хотел под маркой операции «чистые руки» не только вас подвести под категорию «оборотней в погонах», но и у себя в управлении зачистку сделать. У него даже решено было, кого на освободившиеся должности поставить.  А теперь всё рухнуло. Сколько вы здесь пролежите, неизвестно, на каком основании Парамона держать, непонятно. Он перестал его вызывать, беседовать – а тот вошёл в роль обличителя,  требует прокурора, грозит какими-то признаниями — уже по части «ИнфинСиба»… Как ему теперь рот заткнуть и что с ним делать – никто не знает. По Жаркову дело закрыли за отсутствием события преступления, переквалифицировали на несчастный случай. Дело Артемьева приостановили за неустановлением подозреваемых. В общем, всё в порядке – Ворошилов на лошадке.

Незадолго до выписки дежурная медсестра сообщила, что в вестибюле Мануилыча ждёт какой-то посетитель. Спустившись вниз, он увидел Старикова. Тот грустно сидел на скамейке с пакетом в руках.

— Дома никто не отвечает, я пошёл в отдел. Мне старшина помог вас найти. Тут яблоки, пирожки, водичка, — заторопился Игорь, передавая Мануилычу пакет.

Тот видел, что Игорь выглядит встревоженным, и перебил его:

— Ты же не из-за пирожков меня разыскивал. Давай выкладывай по порядку.

— Со студии я уволился, — сокрушённо признался Игорь. –  Мой режиссёр, Илона Викторовна, как-то беседовала по поводу нашей программы с директором студии. Вроде он  грозился её закрыть.  Она естественно стала доказывать, что программа рейтинговая – а тот ей прямым текстом выдал: не в программе дело, чересчур ваш Стариков боек, а мне на студии ёжик в штанах не нужен. Я, обиделся и ответил Илоне Викторовне:  передайте Михал Михалычу, что ежик в штанах – прекрасное средство от импотенции. Уж не знаю, ему ли она это сказала или кому другому – во всяком случае, до него мой ответ как-то дошёл. И он аннулировал договор – якобы ввиду отсутствия финансирования.

— Довыступался, — резюмировал Мануилыч. – И куда ты теперь?

— Я-то ладно, — помявшись, признался Игорь. – Инга, ну, которая в «ИнфинСибе», помните? Она с работы сбежала и… в общем, мы сейчас вместе скрываемся.

— Та-ак, — протянул Мануилыч. – От кого?

— Тут такое дело, — поколебавшись, начал Игорь. – Она подозревает, что убийство Артемьева организовал Костровец. Собственно не подозревает, а…Он её тогда использовал втёмную, вроде наживки, так же, как в случае со мной. А когда она пробовала дёрнуться, сказал, что сдаст, как организатора убийства. Выгонит из фирмы и сдаст. У неё биография не очень… она в эскорт-услугах когда-то работала. В общем, взял её за горло. Тогда она взломала  у них какую-то закрытую программу, скопировала реестр акционеров — и ушла. Мы с ней снимаем в Николаевке комнату в частном секторе. А на днях я пришёл к Костровцу и пригрозил, что теперь если он попробует дёрнуться – я обнародую реестр. Там кроме депутатов Госдумы – наши чиновники из администрации, милицейские тузы… В общем, дураку ясно, кто есть ху, и за сколько их «ИнфинСиб» имеет. Если в московские газеты дать – «ИнфинСиб» сгорит.

— Костровец, конечно, испугался и пообещал Ингу не трогать, — заключил Мануилыч.

— Не знаю, испугался или нет, но её трудовую книжку мне отдал, — ответил Игорь.

— Уезжать вам надо – и как можно быстрей. Он сейчас вас днём и ночью будет искать.

— Мы в городе не появляемся: Инга программистом работает в тубдиспансере, это практически за городом. А я пока устроился в частную типографию – тоже на окраине.

— Как дети, — покачал головой Мануилыч. – Думаешь, если поймают, то оставят без сладкого? Да утопят, как котят. Уезжай, ради Христа со своей подружкой! Я тебе уже ничем не помогу.

Когда Игорь ушёл, Мануилыч долго сидел в пустом вестибюле на скамейке, покачивая головой и беззвучно шевеля губами, шептал:

— Сколько шума было? А оказывается вон как всё просто. Господи, как же всё просто!

 К нему подошла медсестра:

— Иннокентий Мануилович, пора на процедуры, идите в палату. Застудите поясницу на сквозняке – опять новокаиновую блокаду пропишут. И вам выписку задержат, и мне влетит.

Мануилыч слабо улыбнулся, и покачал головой:

— Из-за ерунды – и такие последствия. Как оказывается, всё просто в этой жизни.

…Выписавшись из санчасти, Мануилыч практически уже не работал: он передал на сектор неисполненные заявления, сдал табельное оружие, наручники, оперативную кобуру, полушубок… Из-за последнего у него даже произошёл спор с каптенармусом. Тот так придирчиво осматривал потрёпанный полушубок, что Мануилыч не выдержал:

— Ну, что ты передо мной-то кино гонишь?

— Ничего я не гоню, — обиделся каптенармус. – А только у тебя тут под мышкой рукав порван.

— Вы же по инструкции должны порубить тулупы топором и акт об уничтожении составить, — подзадоривал его Мануилыч.

— И должны – и что? – насторожился каптенармус.

— Так какая тогда тебе разница, порван он под мышкой или нет?

Каптенармус плюнул и забрал тулуп. Так Мануилыч простился с учреждением, в котором проработал всю жизнь.

…Март выдался ветреный, метельный, холодный и злой. На дорогах царил гололёд, по улицам Города то и дело бились машины. Мануилыч, сидя вечерами перед телевизором, тянул пиво и представлял, как мечется сейчас в дежурной части Мишка Товстуха и как оперативники таскаются на пронизывающем ветру по Покровке, исполняя свои заявления. В один из таких вечеров в дверь позвонили. Мануилыч, подошёл, посмотрел в глазок: перед дверью стоял Игорь.

— Ты почему в городе, что случилось? – спросил Мануилыч, впуская его.

— Я за вами, Иннокентий Мануилович. Инга сидит на работе в тубдиспансере и боится выйти, позвонила мне: её, извините, менты пасут. Возле остановки, метрах в тридцати, сразу две машины стоят, и они оттуда за диспансером следят в подзорную трубу. Там рядом ларёк, медсёстры ходили за печеньем к чаю – видели. Она ждёт меня — а что я? Может, с вами как-нибудь отвяжемся от них? Покажете удостоверение, отвлечёте, а я тем временем…

—  Менты в подзорную трубу из машины подглядывать не будут, — с сомнением произнёс Мануилыч. – А удостоверение у меня милицейское есть – пенсионного пока не выдали. Так что мысль ты высказал здравую. Но, по-моему, это Костровец вас вычислил. Машину бы нам хоть какую – и удостоверения не надо. Я вас в такое место увезу – никто не найдёт…

— Я одолжил «жигулёнок»у хозяина дома, где мы квартируем, , — перебил его Игорь.

-Тогда поехали!

Когда они миновали железнодорожный мост, Мануилыч, разглядев у остановки две «иномарки», о которых упоминал Игорь, показал ему рукой:

— У того автобуса под носом сверни налево и въезжай на задний двор диспансера. Так они нас не заметят. Это не менты – они на «иномарках» за объектом не следят. Костровец это!

Когда Игорь вывел Ингу из диспансера, Мануилыч снова распорядился:

— А теперь, ребята, устраивайтесь на заднем сидении и следите за дорогой. Машину я поведу, потому что город знаю лучше. Если что — попробую оторваться …

«Иномарки» догнали их на улице Маерчака, о чём тревожно сообщил Игорь. Мануилыч свернул на Северную улицу, потом на улицу Железнодорожников, снова на Маерчака – «иномарки» держались сзади, не приближаясь, но и не отставая. На некоторое время ему удалось оторваться, когда он с улицы Профсоюзов свернул на улицу Ленина и поехал «против шерсти» — преследователи не рискнули на двух «иномарках» пойти навстречу потоку машин, и погоня, отстав, свернула на проспект Мира.

Мануилыч тем временем по улице Декабристов спустился вниз и, миновав мостик через Вачу, направился в сторону Брянской улицы. Стало быстро темнеть, пошёл снег, дорогу было плохо видно.

— Там дальше крутой подъём, у нас машина наверх не поднимется! – встревожился Игорь.

— Это у Костровца не поднимется, — усмехнулся Мануилыч. – А у нас всё поднимется.

Он подвёл машину к тротуару, осторожно перевалив через него, и спустился в частный сектор, где за палисадниками темнели запертыми ставнями деревянные дома. Затем отыскал среди палисадников узенькую, покрытую гравием улочку, которая, незаметно поднимаясь, вывела машину на  Брянскую. Здесь, на асфальте, Мануилыч максимально увеличил скорость и понёсся по гладкому асфальту. Игорь оглянулся и удовлетворённо произнёс:

— Сзади пусто. Они нас потеряли. Или буксуют на подъёме.

— Дай-то бог, — ответил Мануилыч, вглядываясь в темнеющую дорогу. – Но тут мы, как на  цирковой арене – со всех сторон видны. Сейчас свернём на Вейнбаума, и по Лебедевой уйдём в Советский район, а может в Покровку — там уж точно не найдут. Потом через Северную объездную дорогу проскочим в Николаевку, вы соберёте вещи, и я отвезу вас в Сухобузимо. Поживёте недельку у моего приятеля, как у Христа за пазухой, а там…

Он уже повернул на улицу Вейнбаума и почти проехал мост, как вдруг затормозил так резко, что «жигулёнок», описав пируэт, ткнулся в тротуар. Мануилыч смолк и отрешённо смотрел, как с улицы Лебедевой медленно вырулила «иномарка». Она остановилась метрах в ста и несколько раз мигнула фарами: очевидно, им предлагали выйти из машины.

— И сзади на Брянской «иномарка» стоит, — прошептал Игорь.

Мануилыч повернул голову направо: действительно, на повороте Брянской-Вейнбаума тоже стояла «иномарка», призывно мигая фарами. Улица, как назло была совершенно пустынна, и только жгучая мартовская позёмка отчаянно мела, жонглируя снежными вихрями.

Инга уткнулась Игорю в плечо и, всхлипывая, истерически выкрикивала:

— Он убьёт, вы не знаете его…Он всех убьёт, не задумываясь. Это же холуй, гад, пёс…

Игорь ласково гладил голову Инги, что-то тихо шепча. Мануилыч напряжённо вглядывался в ветровое стекло, соображая, что можно предпринять. Он понимал, что выйдя из машины, они станут абсолютно беспомощными. Но и сидеть в машине бессмысленно – и вперёд, и назад путь закрыт. За тротуаром сразу шёл заснеженный крутой спуск, дальше, внизу, укрытый высокой поленницей, стоял частный дом. А слева, вверху,  мимо пушистой, снежной горки к дому вела дорожка, которая затем уходила вниз, на набережную Вачи.

— Так, прекратила причитать! – грубо оборвал Мануилыч Ингу. – Игорь, держи покрепче девушку, да и сам зацепись за что-нибудь. Сейчас съедём вниз, попытаемся повернуть к Ваче. Если застрянем – вылетайте из машины и бегите в огороды. На худой конец, стучитесь в любой дом, скажите, что за вам гонятся хулиганы. А я тут потрясу корочками, с ментом они вряд ли будут связываться. Эх, емчить твою двадцать – а ну, держи меня, кто покрепче!

Мануилыч отъехал назад, посмотрел налево и направо: «иномарки» стояли неподвижно, по прежнему перемигиваясь. Он переключил скорость, осторожно подъехал к бровке тротуара, медленно утопил в пол педаль газа и тут же убрал ногу. «Жигулёнок» взвыл и, с трудом перевалив тротуар, «юзом» пошёл вниз. Возле самого дома Мануилыч вывернул руль вправо – машина боком тяжело ударилась о поленницу. По крыше загремели дрова, но Мануилыч уже включил скорость, и «жигулёнок», буксуя, медленно пополз по тропе, на набережную, оставив за собой груду рухнувших поленьев, отделившую беглецов от преследователей.

Выехав на дорогу, Мануилыч на полной скорости помчался по пустынной набережной. Он долго петлял по улицам, двигаясь в сторону Покровки. Игорь с Ингой следили за дорогой через заднее стекло, но «иномарок» не было видно. Наконец, они добрались до Караульной горы и вышли из машины. Улица Вейнбаума и мост через Вачу были видны, как на ладони.

— Ого! – не удержался Игорь, глядя вниз, туда, где они полчаса назад прощались с жизнью.

Картина выглядела действительно впечатляющей. На дороге стояли две «скорые помощи», милицейская «дежурка», и «пожарная». Внизу, возле разрушенной поленницы пожарный расчёт поливал пеной две, ещё дымившиеся перевёрнутые «иномарки». А  в гору несколько человек с трудом поднимали носилки, на которых лежал кто-то, укрытый простынёй.

— Почему они не идут по тропинке, мимо той горки – там же легче? – спросил Игорь.

— Это не тропинка, а детская катушка, припорошённая снегом. А горка — куча застывшего цемента, — ответил Мануилыч. – Машину, которая погналась за нами, перевернуло на цементе. Она врезалась в другую, которая съехала вниз, как мы. Если Костровец жив, ему долго будет не до вас.

— Откуда вы всё это знаете про цемент и детскую катушку? – спросила Инга.

— Я здесь, девочка, за время службы всё исходил своими ногами, жильцов по именам знаю, — вздохнул Мануилыч. Он взглянул на часы. – А версию того, что тут произошло, мне завтра  расскажут ребята в дежурной части. Ну, что — поехали в Николаевку? Надо вернуть машину хозяину. И потом, воскрешение наше из мёртвых обмыть. Место для ночёвки мне найдёте?..

— Ой, да конечно же!- не сговариваясь, воскликнули Игорь и Инга.

Эпилог

О дорожно-транспортном происшествии на улице Вейнбаума, в котором погибли, кроме Костровца ещё несколько человек —  в городе говорили недолго. Через несколько дней горожан взбудоражил новый скандал, связанный с самовольным продлением депутатами Законодательного собрания своих полномочий на два года. Даже протест прокурора не возымел на них никакого действия. Не успели жители перевести дух от нахальства депутатов, как ревизионные службы обнаружили в управлении культуры растрату в 800 миллионов рублей. А затем неизвестные ограбили квартиру экономического советника  губернатора, унеся 60 тысяч долларов, 50 тысяч дойчмарок, 15 миллионов рублей и более пятидесяти украшений из золота и драгоценных камней.

Теперь в городе только и было разговоров о ловкости депутатов, о растрате в управлении культуры и пущенном по миру советнике губернатора. Причём, в приватных беседах горожане не столько осуждали чиновников и квартирных воров, сколько дивились умению тех и других добывать средства к существованию. События эти вышли на первое место, заслонив таинственную гибель начальника отдела безопасности «ИнфинСиба», а тем более — прошлогоднее убийство журналиста Артемьева. Уже никто в Городе не интересовался ходом расследования этих дел и, конечно же, не связывал их друг с другом.

Так незаметно закончился год, и подошла зима. Мануилыч после ночёвки у Игоря и Инги больше с ними не встречался. Через месяц, не получая вестей, съездил в Николаевку, но хозяин дома сказал, что жильцы съехали, неизвестно куда. И Мануилыч больше не пытался разыскать их. Было конечно обидно за такое отношение – да что с молодёжи спрашивать? Ну, уехали и уехали. А что не попрощались – значит, не смогли. Или не захотели. Бывает…

К концу года приехал сын и предложил переехать к нему. Он работал в Подмосковье, купил там хорошую квартиру, женился, и, зная отцовский характер, обещал ему отдельную комнату, покой и полную независимость. Мануилыч подумал-подумал – и согласился. После ухода на пенсию его ничего не связывало с милицией, а уж с Городом – тем более.

Поиском покупателя, продажей квартиры, сборами – занимался сын. Мануилыч растерянно смотрел, как буквально за две недели его, казалось бы, налаженная жизнь, рассыпалась в прах. Вещи, собранные им в дорогу, уместились в одном чемодане. Остальное было продано, выставлено у подъезда в расчёте, что кому-нибудь понадобится — или отправлено на свалку.

Они уезжали 26 декабря, ночным поездом. Год назад в этот день был убит Артемьев. Город жил предвкушением Нового года, до которого оставалось четыре дня. На Предмостной площади возле Реки устанавливали железный каркас городской елки, рабочие высекали из глыб снега и льда Деда Мороза, Снегурочку и других сказочных персонажей. По улицам сновали люди с сумками, пакетами, коробками… А с чёрного неба падала и падала невесомая снежная вата, укрывая проплешины, ямы, разрытые траншеи с канализационными трубами. И чахоточный, радиоактивный, пропитанный сернистыми и фтористыми испарениями Город на глазах превращался в олеографическую рождественскую открытку…

На Привокзальной площади Мануилыч вспомнил, что у них в дорогу ничего с собой нет. Он  послал сына в ларёк взять колбасы, пива, сигарет – а сам присел на скамейку. Неподалёку, шумела толпа, была слышна музыка, весёлые выкрики, смех.  Мануилыч подошёл взглянуть на чужое веселье. Возле киоска, где торговали аудиокассетами, стояли люди. В их кольце какая-то девушка танцевала под доносившуюся из динамика музыку. Она крутила бёдрами, ритмично двигая согнутыми руками, и подмигивала зрителям, выкрикивая тарабарщину. Недалеко от неё на снегу лежала черная шляпа с мелочью.

— Инга! Синицкая! – не веря глазам, позвал Мануилыч.

Музыка как раз умолкла, и голос его громко прозвучал в полной тишине. Девушка обернулась на голос, какое-то время всматривалась – и вдруг широко раскинула руки:

— Ё-моё, какие люди – и без охраны! Мануилыч, лапонька моя, дай же я тебя расцелую!

Она обняла его и смачно расцеловала, обдав запахом спиртного. Затем обернулась к окружающим:

— Концерт по техническим причинам отменяется, я встретила свою последнюю любовь. Пошли все на …Стой, кассу забыла!

Она подняла шляпу, ссыпала деньги в карман и, водрузив шляпу на голову, предложила:

— Мануилыч, давай где-нибудь посидим, отметим встречу. Я должна тебе рассказать…

— Не могу, — покачал он головой. – Я уезжаю. Насовсем. 

— Как так? – встревожилась Инга. – Что-то случилось? Опять эти?..

— У меня всё в порядке, — поморщился Мануилыч, – а вот что с тобой происходит? Где Игорь?

— Не обращай внимания. Это я точку держу. Райка, подружка моя, сегодня работать не может, я её подменяю. Между прочим, у меня тут рейтинг выше, чем у Райки. И заработок…

— Какая Райка, какая точка? – рассердился Мануилыч. – Где Игорь?

— Он устроился в лучшем виде, не переживай. После того, как пошёл шум на счёт гибели Костровца, Игорь взял дискету с реестром акционеров, пакет с кассетами Артемьева, который ты ему велел спрятать – пошёл к Трилису в «ИнфинСиб» и всё ему рассказал.

Тебя он не упомянул, соврал, что нас в машине было только двое. Теперь Игорь —  редактор газеты «Наш регион», у него квартира, «джип»…Словом, неплохо торганул Артемьевым.

— Что? Врёшь, этого не может быть, — прошептал Мануилыч. – А ты…ты почему не с ним?

— Да ну его в пим! — жёстко произнесла Инга. — Мы жили несколько месяцев, он появлялся только вечерами, а по выходным уезжал с друзьями. Это что – жизнь? Мануилыч, Игорь теперь совсем другой человек. И мне этот человек на-до-ел. Его даже на их корпоративные вечера стали приглашать – ну, где наша элита тусуется. Ой, это такое кино! Сперва всё по протоколу: фейс-контроль, дресс-код, мужчины в импортном прикиде, дамы в шеншелях, колец и бриллиантов только что в носу нет. Скрипачи из филармонии играют Моцарта им. Потом идут речи, потом начинается… Короче, элитное стадо на вольном выпасе. Я на  одном вечере была. Пока трезвая – молчала, а выпила и провозгласила тост в память Володи Артемьева, которого они упокоили. И напилась. Назавтра собрала шмотки и ушла к Райке. 

— А Игорь? Как же Игорь тебя отпустил?

— Молча. Только сказал, что из-за моего тоста чуть не потерял работу. И не хочет очутиться снова на мосту между двумя «иномарками». А если я такая смелая, то и флаг мне в руки.

— Что же – другого места, кроме Привокзальной площади, не нашла?

— Мануилыч, милый, я в двадцать фирм отправляла резюме. Они мне даже не отвечали.

— Почему?

— Да потому что я работала в «ИнфинСибе»! – выкрикнула Инга. – Ты что, вправду такой простой? У них же там всё схвачено. Первое, что делал любой кадровик, посмотрев моё резюме – звонил в «ИнфинСиб». Где ему говорили, что я бывшая шлюха, которая у них выкрала служебные документы.

— Ну, уж тут-то могла Игоря попросить помочь?

Инга безнадёжно махнула рукой.

— Умирать буду – не пойду к нему. Он для меня героем был, Д ^, Артаньяном. Себя же я  считала конченым человеком, соучастницей Костровца. А Игорь с меня снял эту порчу, как дурное наваждение. И где теперь мой мушкетёр? У Трилиса на побегушках. Но если Игорь корчил из себя рыцаря, а на деле оказался простым холуём, значит я тоже – обычная уличная дешёвка. Так что, нечего мне под девочку косить. Вот и танцую здесь, на бану.

Подошел сын с пакетами. Мануилыч потерянно взглянул на Ингу и снова прошептал:

— Этого не может быть. Игорь не мог пойти на такое, ты что-то путаешь…

Инга улыбнулась:

— Мог. И не смотри на меня так жалостно. Мы с Игорем и тебя, и Артемьева продали. Даже не продали – просто разменяли на спокойную и безопасную жизнь. Я задницей верчу на вокзале, Игорь – в приёмной у Трилиса. А встречи с тобой он боялся – и меня отговаривал. Костровец конечно был редкой сволочью, но Игоря раскусил сразу. Он сказал: Игорь – честный, потому что не сидел в дерьме, его не били, не унижали. Вот пусть он сперва это всё пройдёт, тогда и будет видно, какая ему цена. А быть мужественным когда нет опасности и  быть порядочным, когда тебе не предлагают взятки – дело нетрудное…

…Инга проводила их на посадку. Когда поезд тронулся, последнее, что видел Мануилыч в окне вагона – её маленькую жалкую фигурку с прощально поднятой рукой. 

В купе сын разложил вещи, переоделся, устроился поудобнее и стал просматривать газеты, купленные на вокзале. А Мануилыч — в куртке и шапке — по прежнему стоял в коридоре вагона и всё вглядывался в чёрное окно, хотя уже ничего не видел, кроме своего отражения.

— Папа! – крикнул ему из купе сын. – Тут пишут, что от вашего региона в государственную думу баллотируется местный депутат Трилис. Расписывают его, прямо как медовый пряник.

— Кто расписывает? – машинально спросил Мануилыч.

— Какой-то Стариков, его доверенное лицо, он же — редактор газеты. Ты часом не знал его?

— Редактора газеты? Нет, — покачал головой Мануилыч. Помолчав, добавил вполголоса. – И знать не хочу…

Валерий Кузнецов

г. Красноярск 1997- 2000 — 2008 г.г.

Почему минусинские власти тормозят установку памятной доски Шадрину Афанасию Артемьевичу?

Этот вопрос хотелось бы задать главе Минусинска Первухину Андрею Олеговичу.

Проект «Наследие Красноярского края», посвящённый жителям региона, стартовал в 2014 году.В память о наших известных земляках в городах и сёлах региона устанавливают мемориальные знаки. Каждый памятный знак содержит QR-код, который переадресует всех, кто им воспользуется на именную страницу о человеке на официальном портале Красноярского края.

Курирует этот проект Министерство культуры Красноярского края совместно с КГАУК «Дом искусств».

Еще в 2017 году Красноярским краевым отделением Союза журналистов России в администрацию края было направлены предложения об установке памятных знаков шести известным журналистам, внёсшим большой вклад в развитие средств массовой информации нашего края. Вот их список:

1.  Дубков Валентин Федорович (Красноярск) — редактор газеты «Красноярский рабочий» с 1949 – 1974 года. Самый известный редактор этой газеты. При Дубкове  тираж «Красраба» вырос до 230 тысяч экземпляров. Создал прекрасный коллектив. При нем газета была удостоена  Ордена Трудового Красного Знамени. Годы жизни  1908-1990 г.г. Адрес. г. Красноярск, ул. Мира, 100.

• Колесников Леонид Степанович (Красноярск)  -самый  известный и популярный  диктор  Краевого радио с 1948 по 1990 г.г. (проводного). Участник Великой Отечественной войны. Диктор высшей категории, награжден почетной грамотой Гостелералио. Заслуженный работник культуры России. Годы жизни 1924 -2003 г.г. Адрес: г. Красноярск, ул. Ленина, 137, кв. 29 (проживал с 1960 по 2003) 

• Крыштопа Николай Савельевич (Канск), участник войны, журналист, более 30 лет был редактором газеты «Власть Советов» (Канск), краевед. Награжден орденами и медалями. Годы жизни – 1923-2016 г.г. Адрес. Г. Канск, ул. Горького, дом 43, кВ. 65.
• Шадрин Афанасий Артемьевич (Красноярск, Минусинск) Краевед, журналист. Ветеран Великой Отечественной войны. Проработал в газете «Красноярский рабочий почти 75 лет.  Заслуженный работник культуры РСФСР (1975). Умер в Минусинске в 2012 году. Годы жизни – 1918-2012 г.г.   Адрес. Г. Минусинск, ул. Гоголя, дом. 60, кв. 22.
• Луговой Василий Тихонович (Шушенское) – участник Великой Отечетвенной войны. Был редактором районных газет: («Победа» Нижне-Ингашского района), («Победа социализма» Ужурского района). С 1965 по 1983 г.г.  году был  редактором газеты «Ленинская искра» Шушенского района. Заслуженный работник культуры РСФСР, Отличник печати. Годы жизни – 1923-2015г.г.   Адрес. Шушенское, 2 мкр, д. 37, кВ. 4
• Алферьев Вадим Семенович (Красноярск). Корреспондент «Сегодняшней газеты» Убит в 30 лет в результате заказного убийства после разоблачительных статей, опубликованных в газете. Годы жизни 1965 – 1995 г.г. Адрес. Г. Красноярск, ул. Дубровинского 106, кв. 19

За это время было установлено четыре памятных доски: Дубкову Валентину Федоровичу, Колесникову Леониду Степановичу, Крыштопе Николаю Савельевичу, Луговому Василию Тихоновичу.

Проблема с установкой памятной доски Шадрину Афанасию Артемьевичу не решается из -за волокиты минусинских чиновников.

Как нам пояснили в Доме искусств, все документы давно собраны и поданы в Администрацию города Минусинска. Но воз и ныне там.

В 2018 году исполнилось 100 лет со дня рождения журналиста Шадрина. https://vtruda.ru/news/ego-zhizn-simvol-epokhi/

Однако, памятной доски его так и не удостоили. Прочтите информацию об этом человеке, неужели из-за бюрократии минусинских чиновников и в 2023 году не будет установлен памятный знак журналисту?

Шадрин Афанасий Артемьевич (Красноярск, Минусинск) Краевед, журналист. Ветеран Великой Отечественной войны. Проработал в газете «Красноярский рабочий почти 75 лет.  Заслуженный работник культуры РСФСР (1975). Умер в Минусинске в 2012 году. Годы жизни – 1918-2012 г.г.   Адрес. Г. Минусинск, ул. Гоголя, дом. 60, кв. 22.

Афанасий Шадрин проработал в старейшей газете края почти 75 лет, воспитав не одно поколение журналистов и литераторов.

Краевед, журналист. Ветеран Великой Отечественной войны. Заслуженный работник культуры РСФСР (1975). Член Союза журналистов СССР.

Афанасий Шадрин родился в Идринской волости Минусинского уезда Енисейской губернии в 1918 г. Умер в 2012 г. в Минусинске. Окончил школу ФЗУ (1934).

После школы ФЗУ юного Афанасия Шадрина отправили работать на Туркестано-Сибирскую магистраль. Однако он не утратил своего увлечения чтением и историей родного края. Уже в 1937 г. 19-летний Шадрин поступил на должность литературного сотрудника газеты «Советская Хакасия», начал писать для «Красноярского рабочего». В 1938 г. он был призван на военную службу и провел в армии восемь лет — до 1946 г., не оставляя при этом занятий журналистикой.

После демобилизации Афанасий Шадрин вернулся в редакцию «Красноярского рабочего». Поработав недолго, он уехал в Новосибирскую партшколу, а после ее окончания три года работал главным редактором газеты «Советский Таймыр». В 1951 г. его вновь приняли в «Красноярский рабочий». Всего Афанасий Шадрин проработал в старейшей газете края почти 75 лет, воспитав не одно поколение журналистов и литераторов. Именно Шадрин, часто бывавший на юге края, помог поступить в Красноярский пединститут своему ровеснику, будущему поэту-фронтовику Георгию Суворову. О своей службе в «Красноярском рабочем» и о родном крае Афанасий Шадрин написал несколько книг, посвящая главы коллегам, масштабным стройкам XX в. на территории региона, творческим командировкам и героям репортажей. В 1975 г. Афанасий Шадрин получил звание заслуженного работника культуры РСФСР.

«Неугомонный и дотошный, Афанасий Шадрин проработал собкором во многих районах Красноярского края. Особенно охотно писал на темы экономики, в сельском хозяйстве разбирался не хуже иного агронома. К примеру, в „Красноярском рабочем“ и в центральной печати он поднял важный вопрос об использовании в предгорьях Саян альпийских лугов. Невзирая на лица и чины, он публиковал критические корреспонденции, набивал себе шишек, дважды „вылетал“ из партии… Но — выстоял!» — из воспоминаний ветерана красноярской журналистики К. Ф. Попова.

В 1987 г. Афанасий Шадрин возглавил клуб «Краевед» и руководил им в течение 22 лет. Также он являлся председателем Минусинского историко-родословного общества.

Афанасий Шадрин значительную часть своей жизни провел в поездках, часто работал в Красноярске, но дом, где он жил со своей семьей, находился в Минусинске. Супруга А. А. Шадрина Ирина Ефимовна тоже была журналисткой, увлекалась театром и написала книгу «Имен связующая нить», посвященную истории Минусинского драматического театра. Вместе они воспитали двоих детей.

До сих пор не установлена памятная доска и Вадиму Алферьеву, журналисту -расследователю, зверски убитому в подъезде дома №106 по улице Дубровинского. По какой причине не установлена памятная доска мы расскажем в следующем материале.

Неизданная повесть (продолжение 6)

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ РУЛЕТКА

(Повесть)

Посвящается памяти Вадима Алферьева

От автора

В основу повести легли события, случившиеся в 1995-96 годах, в пору, когда нынешние тридцатилетние красноярцы были подростками. Что-то они читали об этом в старых газетах, что-то почерпнули из слухов. А о некоторых делах могут лишь догадываться, так как их до сих пор тщательно скрывают все, кто был причастен к этому.

— Значит, бригада, — Бокарев придвинул к себе распечатку и принялся просматривать её. — Но это же было давно, в конце лета.

— Давно, — согласился Мануилыч. — Тогда была надобность в таких бригадах. Потом отпала. А вот недавно снова появилась. Несколько дней назад было нападение на журналиста.

— Что? — Бокарев поднял брови. — Но я же сводки смотрю…

— А его не зарегистрировали. Журналист не пострадал, нападавшие доставлены в отдел. Что интересно: один из них — Жарков.

— А другой?

— Тот самый бывший руководитель бригады.

— Вот как! Значит, вы считаете, они снова понадобились?

— А что — случайно сошлись? В безлюдном месте, где девушка назначила парню свидание?

— Какая девушка?

— A вот теперь — главное, — Мануилыч пожевал губами. — Не знаю, как сказать… Дело в том, что «Лайма», из-за которой случился сыр-бор на Сибстроймаше, является дочерней фирмой финансово-промышленной компании «ИнфинСиб». А Жарков сейчас работает в фирме, учредителем которой тоже стал «ИнфинСиб». И девушка, что пригласила того журналиста — тоже из «ИнфинСиба». Вот такой расклад. И чтобы ты уж совсем развеселился: Артемьев незадолго до смерти стал интересоваться «ИнфинСибом», остались записи в его календаре.

— Но это ж… — Бокарев помялся, подыскивая слово. — Это не доказательство. Не факт!

— Конечно, — согласился Мануилыч. — Это не доказательство – это направление поиска. А доказательства нужно искать. Документировать. Что бригада на Сибстроймаше работала и людей избивала — факт? Вот и ищите, не мне же со своего сектора на правую сторону ехать. Что «Лайма» криминальная структура, паразитирующая на Сибстроймаше — факт? Подними материалы, посмотри, кто и по каким основаниям отказал в возбуждении уголовного дела по избиениям работяг. Ты не хуже меня знаешь, как у нас делают отказные материалы.

— Дайте мне с теми задержанными парнями поговорить? — попросил Бокарев.

— А вот этого не надо, — решительно возразил Мануилыч. — Что за мода у вас, управленцев? Отправляйся на «Лайму» с ребятами и ищи братву, что там порядки наводила. Наколку я тебе дал хорошую. Только, пожалуйста, поаккуратней. И — лучше не докладывай Шуранову. Если выгорит дело — отрапортовать всегда успеешь. Что касается этих двух — вообще забудь про них. Во-первых, я их уже отпустил, и они успокоились. Во-вторых, ты можешь подставить журналиста, потом еще та девица… Доверь мне, ладно?

Попрощавшись и уже уходя, Мануилыч остановился в дверях:

— Не забудь про Савина. Что нападение на работягу не раскрыли — не удивительно. Но вот что избиение директора металлургического завода осталось тёмным — очень интересно.

…Как и предполагал, Игорь не уложился в два съёмочных дня. И дело не в том, что трудно было собрать оркестр — оркестранты, как раз собрались вовремя. Они говорили сдержанно и внешне вроде даже скучновато, без эмоций. Но суть коротких интервью не нуждалась в эмоциях: после приказа о расформировании оркестрантам грозило выселение из гостиницы, которую им до этого оплачивала филармония. Игорь придумал хороший сюжет на финал передачи: оркестр сидит, как обычно на сцене, но без инструментов. Кто с сумкой, кто с ребенком… И медленный отъезд на пустой зал. А в это время за кадром будет звучать финал фрагмента из «Ромео и Джульетты» Прокофьева. И бурные аплодисменты за кадром — в пустом зале с сидящими на сцене в будничной одежде оркестрантами.

В общем, все шло хорошо, кроме одного: начальник управления культуры, Леонид Абрамович Сероштан, старательно избегал его. По телефону он согласился принять участие в передаче, но затем исчез. Секретарша металлическим голосом оповещала Игоря то о планёрке, то о совещании или срочном вызове шефа. В течение двух съёмочных дней Игорь то и дело заезжал с группой в управление культуры, надеясь на удачу, вдрызг переругался с секретаршей, которая, не скрывая торжества, сообщала, что Леонида Абрамовича не будет до конца дня. В последний день съёмок, когда осталось несколько небольших сюжетов, он вдруг сообразил, что неуловимый Сероштан, как все служащие, должен приходить на работу к девяти утра. Дав ему небольшую фору, Игорь в половине девятого подъехал со съёмочной группой к управлению культуры. Наказав оператору приготовить камеру, сел на скамейку в сквере возле входа в управление и стал терпеливо ждать.

Ровно к девяти из подъехавшей «Волги» вылез начальник управления культуры в ондатровой шапке, сером пальто с шалевым воротником — и не спеша направился к подъезду.

Игорь махнул рукой оператору и чиркнул себя по груди ладонью. Оператор понял — нужен поясной план. Игорь бросился наперерез Сероштану.

— Доброе утро, Леонид Абрамович!

— Здравствуйте, Игорь Васильевич, — растерянно произнес Сероштан, разглядывая нивесть откуда появившегося журналиста. — Что вы здесь делаете так рано?

— Ну, как же, Леонид Абрамович, — пристроившись с ним в ногу, зачастил Игорь, следя краем глаза, чтобы оператор поймал их в кадр. — Ваша секретарша меня игнорирует, вас разыскать невозможно, съёмки срываются. Вы же не возражали выступить с разъяснением вашей позиции. Согласитесь, выйти в эфир без вас, без позиции администрации по этому вопросу…

— Погодите, погодите, — встревожился Сероштан. — Вы что — снимаете что ли?

— Да у меня же нет микрофона, что вы беспокоитесь, — продолжал тараторить Игорь, замедляя шаг и пытаясь остановиться возле входа.

Сероштан беспокойно оглянулся и взялся за ручку:

— Нет, понимаете, обстановка изменилась… Пройдёмте в вестибюль, здесь нам будет удобнее.

Горестно вздохнув, Игорь прошел вслед за начальником управления культуры в вестибюль. Сероштан наклонился к нему, и доверительно касаясь плеча, заговорил:

— Игорь Васильевич, мы же хорошо понимаем друг друга, не так ли? Ну, что я могу сказать по этому поводу. Да, я издал приказ о расформировании оркестра. Но неужели неясно, что это не моя прихоть? Это очевидно: я так же подчиняюсь своему руководству, как вы своему. Есть решение о том, что оркестр следует расформировать. Я просто реализовал это решение.

— Чьё это решение? — полюбопытствовал Игорь, кляня себя за то, что не взял диктофона.

— Не догадываетесь? — усмехнулся Сероштан. — Или хотите, чтобы я произнёс вслух имя губернатора, а потом вы на меня сослались?

— Ну, хорошо, — согласился Игорь. — Не надо имен, ничего не надо. Но пару слов в микрофон. Приказ издали вы, об этом весь Город знает, секрета тут никакого. Вот и скажите: да, я издал приказ, потому что в таком виде оркестр не нужен Городу. И что-нибудь про перспективы.

— Ох, вы, однако, и язва, — улыбнулся Сероштан. — Нет, ничего такого я вам не скажу. Знаете почему? Пока вы терроризировали мою секретаршу, я созвонился с Михал Михалычем Ошкуровым, мы с ним обсудили проблему, и он согласился, что передача преждевременна. Она вызовет только ненужный ажиотаж, вот и всё. Как та публикация в «Евразии», это не вы её подготовили? По стилю, будто ваша рука.

— От вас ничего не скроешь, — покачал головой Игорь. — Так не будете говорить на камеру?

— Игорь Васильевич, вы что, не поняли меня? — удивился Сероштан. — Зачем я буду тратить своё время, а вы — казённую плёнку, если Михал Михалыч дал мне слово, что передача в эфир не выйдет. Понимаете, дал слово!

— Коммуниста или демократа? — поинтересовался Игорь.

— Ну, раз вы способны шутить, значит поняли. С вашего разрешения, я поднимусь к себе. Масса дел, знаете ли. Надеюсь с вами ещё не раз увидеться. Я всегда с удовольствием смотрю ваши передачи — они все такие живые, с юмором, с подтекстом. Желаю успеха. И — звоните, не стесняйтесь!

Сероштан сердечно помахал Игорю рукой и пошёл к лифту. Игорь замычал как от зубной боли, глядя на удаляющуюся от него дородную фигуру. Милиционер, сидящий на вахте за столиком, удивленно покосился на Игоря, и тот понял, что надо уходить. Оператор сидел напротив подъезда на скамейке и сосредоточенно копался в камере.

— Что случилось? — спросил Игорь, чувствуя неприятный холодок в груди.

— Ничего не понимаю, — бормотал оператор. — Аккумулятор в порядке, кинематика работает…

— Не снял, что ли? Сероштана не снял, Витя?

— Не снял, — вздохнул оператор.

— Х-хосподи, — простонал Игорь, бессильно сев на парапет.

Он сидел, бездумно глядя на дверь подъезда. Какой смысл во всех этих съёмках, если Окурок втихушку договорился с Сероштаном что передача не выйдет в эфир. Ну, снимем. Ну, отмонтируем. На просмотре Окурок скажет, что нет позиции администрации, и отправит его снова по собачьему кольцу. И ведь ничего не скажешь — отопрётся. Оба отопрутся.

— Чего снимать? — раздался голос оператора. — Заработала машинка.

Игорь поднял голову. Оператор стоял с камерой на плече.

— Заработала? Сними адресный план с наездом вон на ту табличку.

— Прямо с тобой, вот как ты сидишь?

— Прямо со мной.

Застрекотала камера, Игорь посмотрел на неё, затем отвернулся к двери. Дверь открылась, и в проёме появилась девушка. Она была одета в щеголеватую шубку тёмного меха, на голове в тон шубке кокетливо сидела меховая шапочка. Под шапочкой был повязан тёмный платок, придавая лицу девушки смиренный, почти монашеский вид. Однако, высокие, с застёжками сапоги и сумочка на длинном ремне привносили в её облик некоторую двойственность.

— Девушку брать в кадр? — донёсся до него голос оператора.

— Бери, — махнул рукой Игорь, продолжая разглядывать её.

Девушка испуганно взглянула на камеру, затем на Игоря, сумрачно сидевшего на парапете, — и остановилась.

— Здравствуйте, — сказала она.

— Здравствуй, здравствуй, милая, — кивнул головой Игорь.

— Снято! — крикнул оператор, и девушка, вздрогнув от крика, обратилась к Игорю:

— Понимаете, я не могла, приехать… То есть, я приехала, но вас уже не было. А зачем он нас снимал? Понимаете, мы же… наверное, просто разминулись.

Игорь молча продолжал рассматривать её. Девушка, не понимая, что происходит, стояла, теребя ремешок сумки.

— Ага! — тряхнул головой Игорь, — Так. Скажите, пожалуйста, Инга, а вы что ли все собрались в этом доме?

— Кто все? — окончательно растерялась девушка.

— Ну, все, кто доставляет мне неприятности?

— Разве я доставила вам неприятности?

— Ещё какие, — покачал головой Игорь.

— Но… мы же все-таки встретились, — Инга опустила глаза, затем снова с тревогой посмотрела на оператора. – А зачем он меня снимал? И как вы узнали? Вы же никогда меня не видели.

Игорь помахал оператору рукой:

— Перерыв до двух часов. После обеда едем в Академгородок.

— А на студии что сказать?

— Скажи – я на совещание у начальника управления культуры, — он повернулся к Инге. — Пойдёмте, погуляем, и вы всё мне расскажете.

                        Глава девятая

— Санёк, он тебе фуфло гонит, а ты уже и поплыл…

— Парамон, ты только меня не успокаивай. У этого ментяры все козыри в рукаве. Откуда он тогда на Кирова появился? Не знаешь? И я не знаю. Почему он нас отпустил? Чего проще: оформил по мелкому — и на сутки. А он на фу-фу взял, голыми руками…

Двое за столиком сидели в пустой рюмочной. Буфетчица за стойкой проверяла накладные, из динамика магнитофона доносились призывы Пугачевой к покинувшему её настоящему полковнику. А за столиком приглушенным шёпотом продолжали спорить, время от времени доливая в стаканы пива. Санёк, круглолицый, плотный парень лет двадцати пяти, тоскливо глядя перед собой, слушал собеседника. Тому, кого он называл Парамоном, столик мешал, поэтому он сидел боком, вытянув ноги в проход. Их обоих несколько дней назад Мануилыч задержал вечером во дворах на улице Кирова, и теперь они обсуждали своё положение. Положение было непонятным, поэтому тревожным. Не желал терять вознаграждения, Парамон, как и советовал Мануилыч, доложил Костровцу, что всё, сделано, как надо. Но теперь Санёк нашёл Парамона и сообщил, что его снова, вызывали в милицию, и пожилой мент опять вёл с ним разговоры на счёт Сибстроймаша. Парамон успокаивал приятеля:

— Санёк, не киксуй… Что ты как плашкет на васере! Нет у него ничего против нас. Он что у тебя спрашивал?

— Да вроде ничего особенного… Ну, что я делал — я сказал, в охране был. Мол, офис охранял, не допускал посторонних.

— Ну!

— Потом спрашивал, не приходилось ли… это… бить кого-нибудь. Я, конечно, сказал, что ни в каком разе. Тогда он спросил, не слыхал ли я, как избили… фамилии называл.

— Какие?

— А я помню? Ну, этих, которых мы тогда…

— И ты что?

— То же самое: не знаю, мол.

— Про меня что-нибудь опрашивал?

Санёк тяжко вздохнул:

— Понимаешь, я же не мог сказать, что тебя не знаю. Раз он нас на Кирова вместе приловил. Ну, сказал, что вроде как знакомый… По старой работе.

— По какой — старой? — насторожился Парамон.

— А это, когда мы с тобой на металлургическом…

— Придурок! — зашипел Парамон. — Ну, зачем ты это сюда приплёл? Кто тебя тянул за язык?

Санёк поёжился.

— Я не говорил. Он сам сказал, я только кивнул.

— Кивну-ул! Ты докиваешься. Он тебя про Новый год спросит, про того, в подъезде — тоже кивать будешь?

— Парамон, — Санёк тоскливо смотрел на него. — А если он всё знает? И про металлургический, и про Сибстроймаш, и про подъезд… Это же  полный атас получается.

— Всё! Хватит сопли на кулак мотать. Никто ничего не знает. И не узнает… если языком молоть не будешь. Ты свои хрусты получил? Получил. И забудь про это. Не было ничего, понял? Гляди нагло в глаза, улыбайся и говори — не было. Понял? Иначе…

— Понял, — уныло произнёс Санёк. — А если он нас Костровцу сдаст? Мусор этот.

— Пока не сдаст. А там отмажемся. Как я понимаю, у них свои разборки. Пусть  разбираются.

— А если все-таки потянут? Парамон, если все-таки…

— Молчи, оглобля саратовская! Добровольное признание — вечная каторга. А тебе вообще бояться нечего. На Сибстроймаше тот бациллистый стриж уже никого не опознает. Как и этот, в подъезде… Это же ты во всём виноват: хозяин приказал фраера только за храпок подержать, а тот от тебя на рывок ушёл. Не достань я его —  ты бы уже на зоне чалился. И крякнул он не от повреждений, а от того, что много крови потерял. Так что, вся мокрота из-за тебя приключилась. Поэтому если не хочешь паровозом пойти – заглохни, усёк?

— Усёк, — неуверенно ответил Санёк.

— А раз усёк – об чём звук! — хлопнул его Парамон по плечу. – Давай ещё по пивку.

…Семён Ананьевич снял очки и оглядел собравшихся. Время от времени он проводил такие совещания с участием руководителей филиалов, особенно, когда надо было сориентировать их на выполнение какой-то стратегической задачи, требующей совместных действий. Попутно решались и более мелкие, но не менее важные вопросы. Иногда на совещание приглашались деловые партнёры, либо чиновники из администрации — те, от которых зависело решение этих самых вопросов.

— Таким образом, коллеги, заканчивая краткий обзор деятельности финансово-промышленной компании «ИнфинСиб», я констатирую, что мы активно участвуем в формировании краевой инвестиционной политики, ищем и находим взаимодействие с промышленными предприятиями, формируя рынок сбыта. Нами сейчас учрежден ряд консалтинговых структур, которые как раз ориентированы на создание проектов высокотехнологического использования краевых ресурсов для производства товаров народного потребления. Все это в конечном итоге приносит пользу краю, экономике, людям.

Семён Ананьевич сделал паузу и снова окинул взглядом собравшихся. Слушали хорошо, хотя совещание длилось уже около двух часов.

— А люди, — продолжал Семён Ананьевич, — остаются людьми при любых обстоятельствах. Даже при нынешних, достаточно сложных. И хотя сейчас в средствах массовой информации постоянно, назойливо муссируется тема вымирания, нищеты — у нас, деловых людей ничего кроме, недоумения это вызвать не может. С чего это вымирающий народ принялся поглощать в неимоверных количествах шоколад, раскупать мебель, электробытовые приборы, видеотехнику? Даже, извините за такую интимную деталь, импортные противозачаточные средства пользуются регулярным спросом, что, вообще говоря, для вымирающего населения нехарактерно.

Среди собравшихся возникло легкое оживление.

— Люди хотят и, что важно — могут! — хорошо есть, пить и одеваться. Даже в условиях экономического кризиса. Даже в условиях полупарализованного государства — это проблема государства, а не их. И в этом сегодня людям помогаем мы, предприниматели. Мы обеспечиваем внутренний рынок необходимой продукцией, которую не в состоянии обеспечить государство. Говоря о предпринимателях я, разумеется, не имею в виду фанерные палатки — это крошки со стола большой коммерции. Речь идет о серьёзных предпринимателях, обеспечивающих производство в этой области. Я не оговорился: речь идет именно о коммерсантах, организующих производство. Причем я не имею в виду производство, скажем, станков. Производство услуг — тоже достаточно сложный процесс.

И вот я предлагаю вам обдумать свои возможности в этой области. Тем более, что эти возможности инициируются государством. Дело в том, что в конце прошлого года из специально созданного федерального фонда для обеспечения районов Крайнего Севера выделено на льготных условиях — под треть процентной ставки Центрального банка — сто сорок миллиардов рублей. Основная часть, видимо, будет передана администрации северных районов для целевого использования. Но значительная доля распределится здесь, в Городе. Разумеется, администрация располагает возможностями и по опыту прошлых лет найдёт организации и фирмы для приобретения и завоза товаров на Север. Но…

Семён Ананьевич медленно повел рукой перед собой.

— Наша компания имеет не меньшие возможности в этой области, наработан опыт, необходимые связи, рынок. Отдельные филиалы специализируются в посреднической деятельности: оптово-розничное объединение «Город» или общество с ограниченной ответственностью «Север» — словом, силы и средства у нас есть. Вы спросите: так о чём речь? А речь идет о том, чтобы уже сейчас начать подготовку. Наладить прочные деловые связи с районами Северного округа. Выяснить ассортимент необходимой им продукции, затраты, прибыль… И в короткий срок дать информацию в руководство компании. На основании вашей информации мы войдём с соответствующим предложением в администрацию, и будем добиваться получения ссуды для закупа и завоза товаров на Север. Если мы проведём подготовительную работу, и нас поддержит администрация северных районов — результат будет в нашу пользу. Вот о чём вам следует в ближайшее время подумать. Считайте это одним из важных направлений в работе. Остальное будем решать в рабочем порядке.

Совещание закончилось, присутствующие расходились, негромко переговариваясь.

— Сергей Серафимович, — окликнул Костровец полковника Шуранова. — Семён Ананьевич приглашает вас к себе.

Костровец провел Шуранова в кабинет Трилиса и закрыл за ним дверь.

— Ну, как впечатление? — встретил его Семён Ананьевич, приглашая сесть.

— Откровенно сказать, не совсем понял ваше приглашение. Я мало что смыслю в этих делах…

— Не скромничайте, — отмахнулся Трилис.- Вы все прекрасно понимаете, да и сложного тут ничего нет: мы хотим продвинуться на Север, взять под контроль тамошний рынок сбыта. Конечно, всё не так просто, как говорилось на совещании. Но, если сбить хорошую команду…

— Понятно, а я-то тут с какого боку?

— Из руководства УВД вы, пожалуй, единственный человек, который умело использует в своей работе государственного служащего частное предпринимательство. Причем, делает это тактично, в рамках закона, не впадая в крайности. Вы же сами прекрасно знаете, как укрепилась материальная база милиции с организацией фонда «Правосознание». А ведь ваша роль в его создании неоспорима, хотя она далеко не всем известна.

Шуранов поморщился. Трилис уловил его гримасу, но продолжал, будто не замечая её:

— Так что, Сергей Серафимович, я надеюсь, вы поняли генеральную задачу, которую я поставил перед коллегами. И в этой связи хотелось бы, чтобы наше понимание было взаимным. Вот почему я задержал вас — уж извините. Тут такое дело: ко мне обратилось несколько человек… Владислав Эдуардович Страшников — акционерное общество «Лаймa»… ну, и еще ряд товарищей. У них создаётся впечатление, что ваши сотрудники собирают на них какой-то компрматериал. Не налоговая полиция, не финансовые организации, не отдел борьбы с экономическими преступлениями, что было бы понятно — а именно уголовный розыск. Не хочу вникать в существо дела, но могу заверить, что действия ваших работников создают определённое настроение. Уже пошли разговоры, что эти люди, вы их видели сегодня на совещании, замешаны в какой-то уголовщине, чуть ли не убийствах. Вы понимаете, что если слухи попадут в газеты — о нормальной работе уже не будет речи.

— Погодите, погодите, — Шуранов недоуменно взглянул на Трилиса. — На Сибстроймаше действительно работает группа, она выясняет обстоятельства причинения телесных повреждений нескольким рабочим летом прошлого года. При чём тут акционерное общество, директор? Обычное дознание по делу о причинении телесных повреждений…

— Летом прошлого года, если вы помните, на Сибстроймаше задержали зарплату. Кто-то подучил рабочих, и они перевернули на проходной машину директора. Я никогда никому об этом не говорил: в тот день директор и Страшников приехали ко мне, у них губы тряслись, они не знали, что делать, боялись за свои семьи. «Лайма» должна отправлять продукцию заказчику, часть её уже была на выходе — а тут чёрт-те, что творится. Летит погрузка, летят сроки — всё, конец, форс-мажор! А «Лайма» — это маленькое звено в большой цепочке. Оборвись оно — и другие договоры, обязательства, кредиты — всё псу под хвост.

Трилис уставился в окно, барабаня пальцами по столу.

— Мы были вынуждены пойти на крайность — перечислили на счёт завода деньги, поставив себя в рискованнейшую ситуацию. И подчеркиваю: никуда не жаловались. А уж насчёт перевернутой машины… — Трилис безнадёжно махнул рукой. — А сейчас ваши ребята являются на завод и начинают расковыривать заживший чирей.

— Но есть уголовное дело, мы обязаны искать, — тихо возразил Шуранов.

— Ищите! — резко ответил Трилис. — Ради бога, ищите ваши разбитые носы, хулиганские драки, прошлогодний снег… Только ищите там, где это действительно случилось. Проверяйте ваших бомжей, бродяг. Пожалуйста! Но зачем дёргать людей, которые, я вас уверяю, не имеют к этому никакого отношения. Нет, вам мало Сибстроймаша — ваши сотрудники отправились на металлургический. Хорошо, что их дальше заводоуправления не пустили. Они, видите ли, хотят выяснить, кто в прошлом году избил бывшего директора. Который сейчас и в России-то не живет. Что, вообще говоря, происходит? Вечером на улицу выйти нельзя, коммерческие ларьки горят, как свечки, предпринимателей отстреливают, извините, как собак — всё нормально! Никто этим не интересуется. А вот, что в прошлом году случилось и быльём поросло — это страшно важно.

В кабинете наступила тягостная тишина.

— Ладно, — Трилис положил обе руки на стол. — Я думаю, вы простите мне некоторую неуравновешенность. Ни в коем случае не хочу влиять на вашу работу. Просто надеюсь, что вы как-то её скорректируете. Тем более, что мы с вами числимся в реестре акционеров металлургического завода. Можете считать это… доброжелательным советом коллеги.

Трилис проводил гостя и уже возле дверей поинтересовался:

— Да, а как ваша дочка себя чувствует? Как у неё учеба? Сложностей с языком не возникает?

— Спасибо, операция блестящая. А колледж… Грызет потихоньку американский гранит наук. Я вам очень благодарен…

— Ой, только этого не надо, — замахал руками Трилис. — Девочка у вас славная, все беды позади, и вы никому ничем не обязаны. Мы просто сделали доброе дело. Возможно, когда-нибудь нам это зачтётся, — Трилис поднял палец и шёпотом добавил. — Там…

Выйдя из офиса, Шуранов грузно уселся в машину и буркнул водителю:

— В управление.

Он невидящим взглядом смотрел в ветровое стекло и думал о дочери. Несколько лет назад она по его вине попала в аварию. Как-то по дороге на дачу он, не в силах противостоять просьбам любимицы, уступил ей руль. Затем — встречный грузовик, резкий поворот вправо, кювет… Врачи сделали ей операцию и сказали, что она будет хромоножкой всю жизнь. Сам Шуранов отделался переломом ключицы и не мог смотреть в глаза дочери. Он ходил, как сомнамбула, временами приходя в необъяснимое бешенство. Подчинённые боялись заходить к нему в кабинет.

Трилис возник случайно на каком-то совещании в администрации. В перерыве, в буфете они оказались за одним столиком. Трилис шутливо посетовал на его мрачный вид, и Шуранов неожиданно всё рассказал этому практически незнакомому человеку. Семён Ананьевич выслушал его, аккуратно промокнул салфеткой губы и ответил:

— Это решается просто. Вы, пожалуйста, позвоните мне… скажем, в конце следующей недели.

И протянул Шуранову свою визитку. Дальше произошло невероятное, во что Шуранов боялся поверить. Дочь его была отправлена в Германию, где после успешной операции поступила в колледж.

Операция, учёба, обустройство в чужом краю — не стоили Шуранову ни копейки. Разумеется, он посылал ей деньги, но в сравнении с тем, что потратил Трилис — это были нищенские крохи, о которых стыдно упоминать. Поначалу Шуранов тяготился этой услугой, но постепенно привык. Тем более, что Трилис никогда не позволял себе выйти за грань деловых отношений, сложившихся в ходе создания фонда «Правосознание», организации которого Шуранов отдал немало сил. Именно в период создания этого фонда Трилис и предложил ему стать акционером металлургического завода.

— Скажу по секрету — у завода большое будущее Его продукция имеет и будет иметь постоянный спрос на зарубежном рынке.

— Но я же госслужащий… — слабо возразил Шуранов.

— Если бы вы видели реестр акционеров, вы бы удивились, увидев там имена многих людей, известных не только здесь, но и в Москве. Но вы никогда не увидите реестра. И никто не увидит, гарантирую. А что до вашей работы… сегодня вы госслужащий, а завтра?

Сегодняшний разговор был практически первым напоминанием долга Шуранова. Хотя в принципе ничего страшного в разговоре не было. Где-то Трилис прав. Бокарев доложил ему о соображениях Мануилыча, и Шуранов санкционировал проверку старых «темнух» по Сибстроймашу и металлургическому заводу. Конечно, ребята сработали по-топорному, подняли шум. Администрация, понятное дело, запаниковала. Надо прекращать эту самодеятельность. Толку от неё мало, а неприятностей не оберёшься.

Поднявшись к себе в кабинет, Шуранов вызвал Бокарева. Молча выслушал его отчёт, мельком проглядывая справки, подкладываемые ему по ходу доклада.

— И каков же итог? — спросил он, когда Бокарев закончил

— Из собранных объяснений следует, что в период невыплаты зарплаты на заводе администрацией была создана охрана, которая была подчинена непосредственно заместителю директора по экономике Страшникову. Охрана препятствовала собраниям и митингам, устраиваемым рабочими, не допускала их в заводоуправление. В этот период трое из активистов-организаторов акций протеста были избиты неизвестными. Материалами расследования, проводившегося в райотделе, преступники не были установлены. Кличка одного из охранников — Парамон. Старший инспектор Центрального РОВД Шеремет  установил Парамона, его напарника Жаркова и их связь с этими делами на заводе…

— Достаточно, — прервал его Шуранов. — Теперь скажи мне, какое отношение всё это имеет к убийству Артемьева?

— Парамоновым и Жарковым было совершено недавно нападение на журналиста Старикова. Они его избили и пытались напоить.

— Что-то новое, — усмехнулся Шуранов. — Неужели отказывался? Верится с трудом, наша четвертая власть с августа девяносто первого года не просыхает… Ну, и что Шеремет сделал с этими садистами?

— Оформил за появление в нетрезвом виде, сейчас отрабатывает их по месту жительства…

— А вас, значит, отправил на завод, где вы благополучно засветились. Молодец старый — учитесь. И каковы результаты его отработки?

— Он не докладывал.

Шуранов откинулся на спинку стула.

— Значит так. На заводах — ни на этом, ни на том — чтобы духу вашего не было. Возьмите данные на Парамона и второго… Сами сделайте установку по месту жительства. Дальше, организуйте «сутки» кому-нибудь из них, а лучше — обоим. И в разработку. Как только появится информация — в кабинет, «разогреть» – и снова вниз. И так до тех пор, пока не расколются. Да не тяните резину.

— Но майор Шеремет просил…, — пытался возразить Бокарев.

— Майор Шеремет своё дело сделал, — отрубил Шуранов. — На нём сектор, текучка, дежурства. И он один. А у вас тут все под боком: «топтуны», камеры, подсобные силы. И вас, вон, целый этаж… Пишите задание на установку, договаривайтесь, чтобы быстрее сделали, оформляйте их «по мелкому» — и работайте. За пятнадцать суток не то, что убийство — падение Тунгусского метеорита раскрыть можно. Если по-умному. А Шеремету передайте, чтобы принимался за сектор. Поблагодарите. А то их начальник угрозыска меня уже достал: ни на дежурство не поставить, ни заявление ему отписать. Прямо Шерлок Холмс какой-то…

                        Глава десятая

Дверь в кабинет приоткрылась и в проёме появилась голова в роговых очках. Голова уставилась на Игоря и спросила:

— Кофе готов?

— И кофе, и сигареты, — улыбнулся Игорь. — Заходите, Владимир Петрович, никого нет.

Человек в роговых очках прошёл к столу. На вид ему было за пятьдесят. Расстёгнутый ворот и закатанные рукава рубашки, сотовый телефон, торчащий из заднего кармана мятых брюк, выдавали в нём человека делового, но совершенно равнодушного к респектабельности. Это подчеркивала и вечно расстёгнутая пуговица рубашки на вываливающемся из брюк животе. Владимир Петрович Чешков был директором коммерческого центра телестудии. Некогда хороший тележурналист, он занимался сейчас организацией коммерческой рекламы и, судя по всему, был доволен жизнью. Студийные телевизионные кумушки рассказывали про него страшные вещи: что он прокручивает в каких-то банках огромные суммы, что налоговая инспекция уже полгода не спускает с него глаз и со дня на день посадит, что он купил себе «Волгу» за казённый счет… Однако, Чешков был неизменно весел и общителен. Он приобрёл для телестудии несколько монтажных комплексов, завёл буфет, который сразу оккупировала телевизионная молодёжь. И даже иногда из средств коммерческого центра выплачивал зарплату, если Москва её задерживала.

Неизвестно, по какой причина, но Чешков симпатизировал Старикову, иногда предлагал ему сделать рекламный ролик, щедро оплачивая работу. И даже, когда у него не было к нему дел,  частенько забегал к Игорю, стрелял сигареты или напрашивался на кофе, добродушно снося его насмешки в свой адрес.

— Что, опять в коммерческом центре напряжёнка с сигаретами? — поинтересовался Игорь, пододвигая Чешкову начатую пачку.

— Да в машине сигареты забыл. А тебе что жалко? — невозмутимо парировал Чешков.

— Кому рассказать, что нищий журналист прикармливает директора коммерческого центра — не поверят, — продолжал ёрничать Игорь, наливая в чашку горячий кофе.

— Умозаключение правильное, а вот посылка неверна, — прихлёбывая кофе, заметил Чешков. — Как  молодёжь впитала в себя застойную софистику — это же уму непостижимо. Во-первых, не такой ты уж и нищий. Сколько я тебе заплатил за последнюю рекламу? Во-вторых, что ты бескорыстно угощаешь меня своим пойлом — на вахте рассказывай. Это, милок, взятка.

— В честь чего? — удивился Игорь.

— А в честь того, родной, — объяснил Чешков, — что твой кофе пьёт — заметь, с отвращением — не только шеф коммерческого центра, а с нынешнего дня ещё и исполняющий обязанности директора этой телебогадельни.

— А где Оку… Михал Михалыч?

— В отпуске Окурок твой. И кстати, уходя, очень просил за тобой доглядеть. Предупредил, что ты там какую-то пакость снял про симфонический оркестр. Так вот, Христом богом просил, чтобы я её в эфир не пустил.

— Это почему пакость? Он же исходника не видел. А монтаж мы только вчера закончили.

— А зачем ему исходник?  Михал Михалычу Сероштан звонил и подробно доложил: с кем ты разговаривал, кого снимал и как ему нахамил.

— Наха… да это же вранье! 3а такие вещи морды бьют! — задохнулся от возмущения Игорь.

— Набей начальнику управления культуры морду, набей, — благостно кивая головой, одобрил  Чешков. — Он как раз сегодня Михалкова принимает, тот приехал кино снимать. Вот ты ему и набей морду. И тебе полегчает — за правду как-никак, пострадаешь — и у меня гора с плеч.

— А вам-то какая корысть?

— Ну как же? Тебя, надо полагать, после этого в милицию заметут — стало быть, нечего твоему черносотенному пасквилю в нашем демократическом эфире делать.

Игорь некоторое время смотрел на Чешкова. Тот блаженно пускал кольца дыма, время от времени шумно прихлёбывая кофе.

— Что серьёзно не примете передачу?

— А зачем мне скандал? — пожал Чешков плечами.

— И что же теперь делать?

— Ты парень умный, убери щекотливые места, сделай помягче — все дела.

— Владимир Петрович, давайте откровенно.

— Давай.

— Сероштан не имел права издавать приказ о роспуске академического оркестра. Оркестранты обратятся в суд…

— На здоровье.

— И суд отменит приказ. Это ясно, как божий день. Но пока он состоится, оркестрантов выселят из гостиниц и оставят без средств к существованию. То, что делает Сероштан — это…

— За это морду надо бить — слышал уже, — кивнул Чешков. — А теперь послушай меня. Сероштан — никто. Он бывший фаворит Татьяны Тимофеевны, известной тебе дамы из  крайкома партии. Вот она ему и выделила на окормление управление культуры. Но Татьяны Тимофеевны давно уже нет. Поэтому Сероштан, за неимением лучшего, душой и телом предан теперь губернатору. А губернатор, если помнишь, публично заявил: раз оркестр выразил недоверие заслуженному артисту, дирижёру Миллеру и вынудил уйти — для него больше этого оркестра не существует. Установка ясна? Так что ты не против Сероштана идёшь — ты на губернатора замахнулся. А он умный человек, он понимает: Миллер — это имя. Вывеска! Касса, как говорил Сергей Филиппов в какой-то комедии. А без кассы твой оркестр — тьфу! Так вот, чтобы музыканты знали, что без Миллера они «тьфу» — их и разгоняют. И впредь перед тем, как выражать кому-то недоверие, пусть думают, где будут жить и чем кормить своих короедов и спиногрызов. Понял?

— Понял, — медленно произнес Игорь. — Значит, никакие они не творческие работники, а обыкновенные дворовые люди. Холопы. Их дело — дудеть в дудки и помалкивать.

— Вот только без этого надрыва, — поморщился Чешков, — Миллера нет, оркестра практически тоже нет. Поэтому, нечего попусту в набат бить. Никто с вилами на помощь тебе не придёт.

— Но ведь тот же самый Михалков прислал факс, в котором протестовал против разгона оркестра. И Министерство культуры тоже против. Это всё опубликовано в наших газетах.

— Их дело прокукарекать. Они могут себе это позволить — у Москвы свои причуды.

— А я, значит, не могу?

— Мы не можем! — Чешков ткнул себя в грудь. — Мы, понимаешь? Плевать на тебя. Ты работаешь на государственной студии. И от её имени поливаешь губернатора. И ещё имеешь после этого нахальство требовать зарплату. А на улицу не хочешь? Тротуары подметать. Так это можно устроить. И никакой оркестр за тебя не вступится. И Михалков факса не пришлёт!

Последние слова Чешков выкрикнул, после чего наступила тишина. Чешков сидел пунцовый,  глядя в окно. Затем он перевёл взгляд на поникшего Игоря — и вдруг неожиданно улыбнулся.

— Игорёк, ну, на фига тебе этот оркестр? У тебя же забойная программа — «Бурлеск». Ведь смотреть — одно удовольствие. Остроумные тексты, шлягеры эти твои старые… Или «Прогулки фраеров». Пожалуйста — скетчи, злободневные интервью. Снимай на здоровье! Что ты норовишь непременно в чужое дерьмо вступить?

Игорь рассеянно кивал головой. Затем сказал:

— Хорошо. Перемонтируем передачу. Только у меня просьба: будете стоять у меня за спиной и показывать пальцем, что убрать. И как убрать, не ломая сюжета… В общем, сделать так, чтобы не было видно купюр. Когда мы сможем это сделать? Только режиссёра пока нет.

— Да хоть сейчас, — развёл руками Чешков. – Бери кассету, посмотрим без режиссёра.

В монтажной он внимательно просмотрел передачу.

— Так, и где будем талию делать? — полюбопытствовал Игорь.

— Ну, вот тут у тебя контрабасист говорит, что судьбу оркестра решают люди, не знающие нотной грамоты. Резковато, на мой взгляд, — неуверенно произнес Чешков.

— Хорошо, контрабасиста выбросим, — ответил Игорь. — Но дальше скрипач филармонии, между прочим, заслуженный артист, утверждает, что ликвидация оркестра — это аборт на девятом месяце. Тоже уберём? А председателя отделения Союза композиторов? Или профессора из Академгородка? Они ведь ещё откровеннее говорят.

— М-да, — неопределенно промычал Чешков. — Что же ты, дорогуша, самого-то Сероштана не записал? Что-то за кадром вякнул невнятно… Надо было и другую сторону выслушать.

— Так записывал, хотел записать. Знаете, что он ответил? Что Михал Михалыч дал ему честное слово. Мол, не будет передачи в эфире. Поэтому и незачем попусту её снимать.

— То есть как? — Чешков наморщил лоб. — Ты не врёшь? А зачем тогда он посылал тебя на съёмки? Мне Горина говорила.

— А это вам, благодетелям нашим, виднее, — язвительно ответил Игорь. — Одной рукой начальству зад моете, другой — челядь по мордам лупите, да на то же начальство цукаете…

— Что он тебя подставлял — это понятно, — не обращая внимания на Игоря, рассуждал Чешков. — Что Сероштану наобещал — тоже нормально. Но почему же он, гад, не дождался сдачи программы и сам не снял её с эфира?

— А чего непонятного? Он передачу не принимал, с эфира не снимал. В случае если, упаси бог, оркестранты выиграют суд, он будет белый и пушистый – а вы в дерьме…

— Я? Нет уж, шиш ему! — Чешков сложил дулю и показал Игорю. — Он всё это заварил — пусть сам и расхлёбывает. Ну-ка, дай сигарету – и пошли в буфет отмечать премьеру! Я угощаю

— Неужели примете? — не веря счастью, спросил Игорь.

— А что такое? — спросил Чешков. — Снято профессионально. Отражает общественное мнение. Смотрится с интересом. А Сероштана я в глаза не видел. И губернатор мне указаний не давал. Это у нас Окурок – ведущий специалист по исполнению указаний. Вот пусть после отпуска и объясняется с начальством. А то нашёл крайнего. Где у тебя микрофонная папка?

Он поставил росчерк на микрофонной папке и протянул её Игорю.

— Живи, родной, пока я тут. Мышкуй от пуза. Окурок вернётся — опять через раз дышать будешь, бедолага.

— А что Михал Михалычу скажете?

— Найду, что сказать, не переживай. Он ещё по молодости любил за чужой спиной спрятаться. Со мной фокус не пройдёт.

Через час ликующий Игорь появился в своём кабинете — там уже сидела режиссёр Илона Викторовна.

— Что это вы отмечали, Игорь? – принюхавшись, полюбопытствовала она. — У нас завтра по графику сдача симфонического оркестра. А я тут разузнала, что Ошкуров, уходя в отпуск, велел Чешкову зарубить передачу любыми путями. Так что давайте на всякий случай закажем перемонтаж. Может, если что-то сократим — удастся отстоять эфир.

— Не будем заказывать перемонтаж. И сокращать не будем, — торжественно объявил Игорь и положил перед ней микрофонную папку. — Принята передача, можно ставить в программу!

Илона Викторович некоторое время разглядывала подпись, покачала головой:

—  Вот вы с кем причащались… И чем же вы его купили?

— Двумя сигаретами и чашкой кофе. Кроме того, непосредственностью и чистотой помыслов, — признался Игорь.

Илона Викторовна подозрительно оглядела его с головы до ног.

— Сигареты и кофе — это я еще пойму, а вот насчет последнего… Тут вас какая-то женщина обзвонилась. Видимо тоже прельстилась чистотой помыслов. Или непосредственностью?

— Какая женщина? — быстро спросил Игорь.

— Не назвалась. Сказала, что перезвонит. Я, чтобы вам не мешать, схожу в библиотеку — посмотрю иллюстрации для риров к следующему «Бурлеску».

Когда режиссер ушла, Игорь сел и уставился на телефон, ожидая звонка. Он снова вспомнил неожиданную встречу с Ингой во время съёмок.

…То, что она смертельно испугалась при виде его, было ясно сразу. Уже ведя машину, она то и дело косилась в зеркало заднего вида — и, наконец, не выдержала:

— Вы что, действительно услали оператора и не собираетесь меня снимать?

— А для чего? — озадаченно спросил Игорь.

— Но вы же ждали меня, оператор навёл камеру…

— И в мыслях не было. Мы снимали совсем другой сюжет. Вы попали случайно, а узнал я вас только, когда вы заговорили. Мы собирались начальника управления культуры снять.

5 декабря состоялось заседание Правления Красноярского краевого отделения Союза журналистов России

В начале заседания председатель ККО СЖР Дмитрий Голованов вручил удостоверения и значки журналистам, пополнившим ряды Союза журналиста России.

В ноябре 2023 года  в Союз журналистов России  вступили 13 человек, среди них  журналисты из Красноярска, Норильска, Ачинска, Пировского, Каратузского  и Новосёловского районов. Уверены, что  Союз журналистов России пополнился  настоящими, деятельными  журналистами. К примеру, Ольга Паранина —  корреспондент газеты «Городские новости», сразу же заинтересовалась мероприятием, которое готовит Красноярское краевое отделение Союза  журналистов России  — «круглым столом», на котором журналисты встретятся с руководителями, работниками  и  волонтёрами собачьих приютов. Сегодня эти организации содержат за свой счет бездомных собак и, по сути, взяли на себя функционал, который находится в зоне ответственности  органов власти города. Финансовое положение приютов очень тяжёлое, так как содержать, кормить, лечить бездомных собак, платить за коммунальные услуги, аренду, энергоснабжение   приходится за счет пожертвований, ведь  государственное финансирование на это не предусмотрено.   Круглый стол  состоится 14 декабря (четверг) в 11 часов в Доме журналиста ( Мира 3).

Очень здорово, что  восстановили свое членство  в Союзе журналистов России   профессиональный фотограф, кандидат  культурологии, главный региональный и сертифицированный эксперт компетенции «Графический дизайн» по международным стандартам WorldSills  Алексей Снетков https://xn--80aaglzqjul.xn--p1ai/bio/  и бывший главный редактор газеты «Заря» Пировского района
Эльвира Сергеевна Литвиненко.

Так как  Алексей Снетков является еще и заведующим  учебно –производственными мастерскими в Красноярском колледже сферы услуг и предпринимательства, мы  договорились  о проведении «круглого стола» для журналистов на базе колледжа. Поговорим о профессиях, которые получают студенты этого учебного заведения. Среди  образовательных стандартов колледжа: оператор, музыкальное звукооператорское мастерство, дизайнер графических работ, анимация и анимационное кино, кино и телевидение. ««Круглый стол» состоится 19 декабря(вторник) в 12.00 по адресу: Красноярск, ул. Металлургов 4а, сбор возле центрального входа.  

Удостоверение члена Союза журналистов России было вручено корреспонденту «Независимого информационного агентства» Алексею Воложанину, корреспонденту журнала «Счастливая мама» Елене Ржевской, ветерану краевого телевидения Нине Кузнецовой.

Кроме того, на заседании правления еще четыре журналиста были приняты в СЖР:  два журналиста из Норильска, один  из Рыбинского района и один из Красноярска. Елена Тимченко – член Союза российских писателей, с 2004 года  редактор приложения к газете «Городские новости»- «Детский Район». Мы рады, что Елена теперь в рядах Союза журналистов России, и у  нас уже родилось несколько идей о совместной работе, о детских проектах в журналистике.    

Одним из важных вопросов повестки стало  обсуждение  подготовки   Обращения ККО СЖР  к Законодательному собранию Красноярского края, депутатам Государственной Думы  о разработке   законотворческой инициативы – внесении Примечания к статье 4  Федерального Закона  от 27.12.1991 года №2124-1  «О средствах массовой информации», а также к пункту 2.1 статьи 13.15  Кодекса об административных правонарушениях РФ», суть Примечания касается упоминания иноагентов и маркировки  в СМИ. Подробнее о проблеме, которую нужно решать можно прочитать по ссылке      https://versia.ru/bej-svoix-chtoby-chuzhie-smeyalis

Примерный текст  примечания, которое журналисты просят добавить в вышеуказанные законы  :

«Положения настоящей статьи не распространяются на случаи, когда из содержания материала, распространяемого СМИ, следует вывод, что указанные лица занимают антигосударственную, антиобщественную и антигражданскую позицию, а сам материал, размещённый в СМИ, направлен на защиту государственных и общественных ценностей и в интересах укрепления государства».

Обращение о поддержке  предложения Красноярского краевого отделения Союза журналистов России будет направлено и в Союз журналистов России.

Далее члены Правления рассмотрели  предложения  о награждении журналистов Почетными грамотами СЖР, Почётными Знаками СЖР «За заслуги перед профессиональным сообществом» и  «Честь. Достоинство. профессионализм», Почетными грамотами и Благодарственными письмами губернатора Красноярского края  в связи с юбилейными  датами, с юбилеями изданий, а также за активную работу в Красноярском краевом отделении СЖР.

Особенно хочется отметить, что Почетным знаком «Честь. Достоинство. Профессионализм» решили наградить члена Союза журналистов России, члена Союза писателей РФ Щербакова Александра Илларионовича, 3 января ему исполняется 85 лет. Он принимает активное участие в жизни Союза, занимается творчеством, стихи в исполнении автора по-прежнему украшают наши  мероприятия.

  Почетным знаком СЖР  «За заслуги перед профессиональным сообществом» решили наградить Майстренко Валентину Андреевну, за её активную работу в Союзе, за её просветительскую миссию. Ходатайства о награждении будут отправлены в Москву в Союз журналистов России.

Члены правления были проинформированы о ходе творческого конкурса «Красноярские перья  -2023». Уже поданы заявки в номинации «Дебют года», «Лучший репортёр», «Лучшая телевизионная программа», «Акция года», «Лучшая ТВ программа», «Лучший журнал».

В этом году активизировались  журналисты -норильчане. Заявки поступают, приём работ  на конкурс продлится  до 31 декабря 2023 года. 

Члены правления заслушали отчет  о работе за октябрь- ноябрь и  текущей работе отделения:

1. Собрано  и отправлено   23 посылки с гуманитарным грузом для участников СВО: теплые вещи ( носки, шапки, манишки, гольфы, балаклавы), чай, лекарство, печенье;
2. Для Донецка и Мелитополя собраны и отправлены книги с русской классикой;
3. Собраны и отправлены на конкурс документы 7 независимых СМИ: это статьи на социальную тематику, учредительные документы. Все заявки утверждены секретариатом СЖР;    
4. Проведен круглый стол «Защита детей или ювенальный террор».  http://sjkrsk.ru/kruglyj-stol-zashhita-detej-ili-yuvenalnyj-terror-obratnaya-svyaz/  После круглого стола уже состоялся суд, и, главное, ребенка  вернули в семью (малышка провела в детдоме почти год). Ради этого стоит   проводить   такие  мероприятия.
5. Организовали встречу с участниками СВО в Доме журналиста http://sjkrsk.ru/18780-2/

6.Организовали встречу  участников СВО Олега Емельяненко и Олега Лютых со студентами СФУ http://sjkrsk.ru/soldat-dolzhen-znat-chto-ego-zhdut-doma-s-pobedoj/

7. В рамках 100-летия  Виктора Астафьева продолжаем  публикацию на сайте Союза воспоминаний членов Союза  журналистов России  о встречах, интервью с писателем. Своими архивами и мемуарами поделились Николай Байгутдинов http://sjkrsk.ru/dve-nezabyvaemye-vstrechi/   и Татьяна Константинова http://sjkrsk.ru/intervyu-s-astafevym/

8.С ветеранами журналистики побывали на экскурсии в Вагоне – музее «Красноярского депо» http://sjkrsk.ru/veterany-zhurnalistiki-pobyvali-na-ekskursii-v-vagone-muzee-krasnoyarskogo-depo/

9.Провели презентацию альманаха «Затесь — 2023» (к 100-летию Виктора Астафьева)  «Памяти земляка» http://sjkrsk.ru/pamyati-velikogo-zemlyaka/

10.Провели творческую встречу с  членом  Союза журналистов России, композитором, регентом  Архиерейского хора Дмитрием Васяновичем (к 100 –летию Виктора Астафьева)  

11. Собрали конференцию и приняли  Устав ККО СЖР в новой редакции в  соответствии с директивами XIII съезда  СЖР от 28.10.2022;

12.Подготовили документы на 135  человек  на получение  новых  удостоверений  в соответствии с директивами XIII съезда СЖР от 28.10.2022 года. Уже получили 60 штук. До конца года получим остальные. В следующем году продолжим кампанию по замене удостоверений.

 13. 24 ноября председатель ККО СЖР Дмитрий Голованов принял участие в заседании Федеративного Совета СЖР.

14.Продолжаем работу по увековечиванию памяти журналиста — расследователя Вадима Алферьева, зверски убитого в подъезде своего дома: публикуем на сайте повесть члена СЖР  Валерия Кузнецова, посвящённую памяти журналиста; 11 декабря в доме 106, по улице Дубровинского, где  жил журналист, проведём встречу с жителями (собственниками дома), раздадим  уведомления о проведении собрания МКД  по сбору подписей за открытие  памятной мемориальной доски Вадиму Алферьеву; через 10 дней , в соответствии с установленным порядком ( 21 декабря) начнём собирать подписи жильцов (собственников дома);

15.13 декабря в 15.00 в Доме журналиста проведём пресс-конференцию партнера  Союза — Благотворительного фонда «Феникс» в связи с победой в Международном  конкурсе «Мы вместе»;

16. 15 декабря в 14.00  в Доме журналиста пройдет мероприятие, посвященное памяти погибших журналистов. В этот же день стало традицией вспоминать всех ушедших красноярских журналистов: мы смотрим видеозаписи, видеоролики, фотографии, вспоминаем, грустим, поём песни, те , которые когда-то пели с теми, кого уже нет с нами;  

17. 13 января 2024 года в 16.00 в  Доме журналиста пройдёт   «Голубой огонёк», посвящённый Дню печати, и  на котором будут награждены активисты Красноярского краевого отделения Союза журналистов России.

Неизданная повесть (продолжение 5)

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ РУЛЕТКА 

Повесть Валерия Кузнецова

Посвящается памяти Вадима Алферьева

От автора

В основу повести легли события, случившиеся в 1995-96 годах, в пору, когда нынешние тридцатилетние красноярцы были подростками. Что-то они читали об этом в старых газетах, что-то почерпнули из слухов. А о некоторых делах могут лишь догадываться, так как их до сих пор тщательно скрывают все, кто был причастен к этому.

— Телевизионщики, — уныло поправил Костровец. Он уже жалел, что заговорил об этом.

— Тем более, — в голосе Трилиса появились металлические нотки. — Назначают свидание. Так скоро мне позвонят домой? Нет, уважаемый, это не работа.

Костровец опустил голову. Трилис никогда не повышал голос, но степень его раздражения можно было легко просчитать. Если он начинал вставлять в свою речь «понимаете»- это означало, что он волнуется. Если он называл собеседника «уважаемый» – значит, собеседник проштрафился. Следующая стадия раздражения характеризовалась словечками «милый» и «дорогой». После этого мог воспоследовать выговор или что похуже. В таких случаях нужно было молчать и в точности выполнить все распоряжения шефа. Именно в точности: шеф прекрасно помнил все указания сотрудникам, особенно отданные в состоянии запальчивости.

— Вам всё ясно? — спросил Трилис. Костровец наклонил голову. — В следующий раз доложите результаты. Идите. Да, что слышно по делу этого… несчастного парня, газетчика?

Костровец оживился:

— Я разговаривал с оперативниками. У меня есть там сотрудники, знакомые по прежней работе. Дело, по всей видимости, бесперспективное. «Висяк», как у них говорят. Я буду вас держать в курсе, но сейчас…

— Жаль, — покачал головой Трилис. — И парня этого по-человечески жаль, да и моё имя теперь будут трепать, если их не найдут. За что вам спасибо, кстати.

Костровец втянул голову в плечи, проклиная себя за язык. Надо было оказать «слушаюсь» — и все прошло бы как по маслу. Теперь из-за какой-то лярвы… Собственно, она не виновата. Если этот телевизионщик знает, что она — сотрудница службы безопасности «ИнфинСиба» и хочет с ней увидеться – значит, где-то на стороне имеет информатора. А телефон её можно было узнать и в справочнике. Следовательно, отшивать его рано. Надо взглянуть, что за птица, но теперь шеф всё поломал. Ослушаться, устроить встречу – а если она ненароком всплывёт? А не встретиться? Вряд ли это остановит телевизионщика. Ч-чёрт! Мать его за ногу, этого чистоплюя! Когда припекало, он не чикался. А теперь – видите ли, жаль ему…

Костровец опомнился и испуганно взглянул в сторону шефа. Но тот смотрел в окно и на него не обращал внимания.

— Я могу идти?

— Что? Да, да, я же сказал, свободны, — продолжая смотреть в окно, ответил Трилис.

Оставшись один, он шумно вздохнул. Раздражение на Костровца возникло внезапно, когда вспомнился этот случай с публикацией. Оно было тем сильнее, что Костровец не особенно был и виноват. Артемьев его преследовал ещё с тех пор, когда он руководил в Городе фондом муниципального имущества. Он тогда только начинал своё дело, а тут эта статья «Подпольная приватизация»… Хорошо, что кроме него Артемьев назвал ещё кучу важных лиц. Его грехи на этом респектабельном фоне выглядели незначительными.

А в этом году Артемьев снова впился, как клещ, в строительство загородных коттеджей. Во всём была виновата жена, распустившая язык. Официально коттедж значился за его отцом, хотя фактически строил его он, Семён Ананьевич. И ничего в этом зазорного не было — он мог себе позволить такое строительство. Но он был депутатом Законодательного собрания от Северного округа – а тема Севера заполонила страницы газет. Какие-то женщины начали  голодовку, в какой-то посёлок вместо продуктов завезли водку, журналисты муссировали слухи о средствах федерального бюджета, направленных целевым назначением на Север и разворованных в крае. Намекали на его причастность к этим делам…

 И в это время — его коттедж крупным планом на полосе «Своей газеты», интервью с этой, Богом данной идиоткой и всякие ехидные намёки на незаконность средств, потраченных им на строительство.  Потом хихоньки-хахоньки в Законодательном собрании со стороны депутатов, половина которых завидовала его коттеджу, а другая опасалась, что распознают про их угодья и заимки. Доведённый всем до нервного срыва, он объявил, что подаст на журналиста в суд. Накричал на Костровца, вгорячах потребовал разобраться с этим писакой – и чтобы больше о нём не слышать. А теперь Артемьева убили. И опять — косые взгляды, намёки — да ко всему оказывается… как это — «висяк»! И если не дай бог…

Трилис встряхнулся и потряс головой. Хватит! Я силён, я уверен в себе, мне всё удаётся. Что там у нас? Он взглянул на перекидной календарь. Так, фонд «Правосознание». Вот, кстати: исполняется годовщина его создания. А кто у нас в общественном совете? Пожалуйста — Шуранов Сергей Серафимович. Начальник управления уголовного розыска. Вот и отлично. Есть о чем поговорить.

… Костровец включил зажигание и, подождав, пока Инга сядет рядом, тронул машину. Инга молчала. Если шеф приглашает прокатиться — хорошего не жди. Это значит — разговор без свидетелей. Вежливый и ровный в офисе, шеф не стеснялся один на один. Доходило и до зуботычин. Господи, лишь бы никуда не повёз, за рулём-то не много намашется кулаками. А к разносам Инга привыкла.

Шеф, однако, молчал, занятый улицей. Миновали центр, спустились в Реке, в самый конец набережной. Плохо дело: рядом ни машин, ни людей. И даже собак в сквере не выгуливают.

Костровец  заглушил мотор, повернулся к Инге.

— Послушай, ты помнишь, когда я тебя устроил в контору? — миролюбиво спросил он, доставая сигареты и протягивая ей пачку.

— Два года назад, — ответила она, беря сигарету.

— Точно. А откуда я тебя взял, помнишь? — он поднёс ей зажигалку.

Инга попыталась прикурить, но Костровец отодвинул зажигалку, ожидая ответа.

— Из эскорт-услуг? Так я там уже не работала.

— Правильно. Ты сидела дома и тряслась от страха, потому что с тобой обещали разобраться. И я – слышишь? — я решил все твои проблемы, устроил тебя. Сперва на курсы, а когда ты их закончила — в контору. Ты хорошо получаешь, всё имеешь, работаешь в солидной фирме. Тебе не хамит, кто попало, тебя не заставляют спать, с кем копало. Ну, в редких случаях…

Костровец коротко хохотнул и дал ей прикурить.

— И вот теперь, в результате всех стараний я стою перед генеральным, обосранный с головы до ног. Благодаря тебе! Зачем звонили — непонятно. Кто звонил — неизвестно. Но встретиться — всегда пожалуйста! Незнамо с кем, незнамо зачем.

— Я говорила, кто звонил. Стариков, с телевидения. Вы же после того случая сами всегда требовали — выяснять намерения. И потом, я ничего не обещала. Он должен перезвонить.

— Намерения? — Костровец покрутил головой. — Выудить всё, что знаешь, а заодно потрахаться — вот и все его намерения. Мата Хари говённая. Врезать бы тебе…

Он смерил её оценивающим взглядом, от которого Инга внутренне сжалась, ожидая удара. Но Костровец отвернулся, и смотрел перед собой, размышляя. Инга осторожно затянулась, следя за ним боковым зрением.

— Когда он обещал перезвонить? — спросил Костровец, продолжая смотреть перед собой.

— В конце той недели.

— Если позвонит — назначишь у «Локомотива». Точнее — за «Локомотивом», на Кирова. Мол, подъедешь сама. Там, за стоянкой. Чтобы никто не видел, ясно? Ровно в девять вечера.

— Ясно. Но…

—  Никаких «но»! – отчеканил Костровец, подражая Трилису. — Хватит мне отдуваться. Эти кобели кидаются на тебя, как собаки на падаль  — а я должен отвечать. Тебе ничего не надо делать: назначишь встречу и останешься дома. Никуда не пойдёшь.

Инга взглянула на него. Костровец уловил тревогу в её взгляде и ободряюще подмигнул:

— Не боись. Всё будет нормально. Я просто хочу посмотреть, что за парень, зачем ты ему нужна. И обо всех его звонках немедленно сообщать мне.

                        Глава шестая

Скандал на студии тем временем разрастался. После звонка представителя Президента Ошкуров ни с кем не разговаривал и подолгу сидел, запершись в кабинете. Несколько раз вызывал Боженко, требуя вымонтировать из передачи эпизоды, где Дрёмов рассуждает о дивидендах, путая их с тринадцатой зарплатой. Марина поджимала губы и настаивала на своём варианте передачи. У неё был козырь: она пожаловалась депутату Государственной думы Шабалину, и тот обещал поддержку.

Однако время шло, а Ошкуров эфира не давал. Игорь посоветовал Марине отправить телеграмму в администрацию Президента.

— Как в администрацию? Ты думаешь, им это интересно?

— Какая тебе разница? Отправишь туда телеграмму, копию — в нашу администрацию. А так  будешь до пенсии к Окурку ходить.

— Может в комитет по авторскому праву обратиться?

— Ты что не знаешь, что там его жена работает? Давай телеграмму!

Телеграмма произвела эффект, какого ни Марина, ни Игорь не ожидали. Губернатор поручил немедленно отремонтировать дом беженцев, написавших на студию письмо, провести туда свет, воду, тепло. Но самое главное — из администрации Президента на удивление быстро пришел факс с требованием не препятствовать прохождению в эфир критических материалов.

— Это Шабалин устроил, — хихикала Марина. — Он в Москву каждый день звонил кому-то, пока телеграмма не легла на стол Чубайсу. Как только факс к нам пришел, Окурку позвонили от представителя Президента — он сразу вызвал меня и велел дать заявку на эфир.

— Когда эфир? — поинтересовался Игорь.

— На следующую неделю программа уже свёрстана — значит через неделю.

— Темнит Окурок, — заключил Игорь. — Увидишь, какую-то пакость придумал. Иначе ты бы уже завтра в эфире была.

Так оно и вышло. В пятницу Илона Викторовна, предупредив Игоря о монтаже, заметила, между прочим:

— Вы не знаете, зачем ваша лучшая подруга хочет отдать оригинал своей передачи Михал Михалычу?

— Понятия не имею, — пожал плечами Игорь. — Видимо, опять начнёт её уговаривать сделать купюры. Только вряд ли у него это получится.

— Какие всё-таки дети вы с Мариной, — вздохнула Илона Викторовна. — Да наплевать ему на  купюры. Вы разве не слышали, что он второй день вербует охотников в эти самые Ерши?

— Зачем?

Илона Викторовна сострадательно покачала головой:

— Это же просто: поедет кто-нибудь в Ерши, сделает тёплый, как валенок, видеоочерк о Дрёмове, а фрагменты передачи вашей подруги использует, как иллюстрацию необъективности Марины, которая не смогла разобраться в ситуации.

— Где же он найдёт желающих гадить на Марину? — недоверчиво спросил Игорь.

— Уже нашёл, — улыбнулась Илона Викторовна. — Знаете Разина? У него жена три года не работает, с ребенком сидит. Кто её возьмет, с ребенком-то? Так вот, если Разин сделает такой материал, ему будет увеличен эфир, а его жене — гарантировано трудоустройство на студии. Редактором общественно-политического вещания.

— Откуда вы это знаете? — ошеломленно пробормотал Игорь.

— Неважно. Бегите лучше к вашей товарке. Предупредите её, чтобы не вздумала отдавать оригинал передачи Михал Михалычу. Пусть лучше перепишет на «вэхээску» — качество при перегоне будет отвратное, может это его остановит, хотя… Ему сейчас все равно.

Марина недоверчиво выслушала Игоря и скептически покачала головой:

— Даже если Разин согласиться ехать в Ерши — что это за передача получится? Сало, мед… и пчёлы. Во всяком случае, спасибо за предупреждение.

Ближе к вечеру, когда Илона Викторовна уже ушла, зазвонил телефон.

— Это Иннокентий Мануилыч беспокоит, — раздался в трубке глухой голос. — Узнаёшь?

— Здравствуйте, что случилось, — оживился Игорь. — Появилась необходимость выступить в моей программе?

— Нет, спасибо. Вы же, как это называется, художественное вещание, а я ни петь, ни плясать… У меня другое. Ты давеча говорили, что Артемьев писал статьи об «ИнфинСибе». Мне эти статьи достать не мог бы, с возвратом?

— Конечно, принесу. А если не секрет, почему вас все-таки заинтересовал «ИнфинСиб»?

— Да так, проверить кое-что надо, — уклончиво ответил Мануилыч. — Знакомых ищу.

— Так может, я вам помогу? У меня там как раз знакомая.

— То есть как? — насторожился Мануилыч.

— Да так. Человек я молодой, неженатый. Она тоже, судя по голосу…

— Ты что же, её не видел?

— Нет. Телефонное знакомство, знаете ли. У нас, у современной молодёжи это принято. Сегодня у меня как раз свидание. Ознакомительная экскурсия, так сказать.

— Вот что, Игорь, — после некоторого молчания попросил Мануилыч, — подъезжай-ка ко мне. Не нравятся мне что-то эти кульбиты.

— Нет, так мы не договаривались, — запротестовал Игорь. — Я, в соответствии с вашими указаниями никуда не вмешиваюсь, занимаюсь телевидением, попрошу и вас то…

— Прекрати, — посоветовал Мануилыч. — Я не знаю, что происходит, но думаю, что согласие сотрудницы «ИнфинСиба» на встречу с тобой – отнюдь не женский каприз.

— С чего это вы решили? — насторожился Игорь.

— По телефону долго объяснять. Давай ко мне. Повторяю, это очень важно.

… Игорь сидел, опустив голову. Мануилыч ходил по кабинету, время от времени тяжело вздыхая. Наконец остановился, изучающе разглядывая журналиста. Игорь поёжился — взгляд был тяжёлый, неприятный.

— Пацан, — произнес Мануилыч. Помолчал и повторил врастяжку. — Паца-ан. У меня даже в мыслях не было, что это ты выдрал… Ах, ты ж, емчить твою двадцать! Где они?

Игорь вынул из кармана записную книжку, развернул её и протянул Мануилычу.

— Ну, правильно, — пробормотал Мануилыч, держа в руках календарные листки. — Вот они, все — с двадцатого по двадцать седьмое. И ты, значит, решил… сам? Ох, дурной пацан, ох, дурной! Ты хоть понимаешь, какую ты пакость сделал? И когда успел? Вы же не были знакомы почти. И на поминках ты в редакцию не ходил — или соврал, ходил всё-таки?

— Нет, — помотал головой Игорь. — Я на следующий день после убийства пришёл, у меня материал должен был выйти, он его в печать готовил.  Ну, подошел к столу, где он работал.

Смотрю, календарь. Знаете, подумалось: вот, человека нет, а календарь, как при нём, на месте. Записи его: куда пойти, с кем созвониться… Стал листать. Вдруг вижу — «ИнфинСиб», фамилии, телефоны, пометки… А я же читал старые его материалы и знал, что Трилис — генеральный директор. Значит, он вернулся к этой теме, у него что-то есть. Ну, вырвал эти листки. Никто не видел…

— И решил чесать подряд — авось кто-нибудь клюнет, — подхватил Мануилыч, просматривая записи на листках. — А почему ты решил начать с Инги Синицкой?

— Я на имя обратил внимание, — объяснил Игорь, — Имя звучное. Ну, и девушка, наверно, с претензиями…

— Ясно, — Мануилыч вздохнул. — А дальше смотрел, что написано? Служба безопасности!

— Так, тем более. Наверняка что-то знает…

— Тьфу ты, Господи! — Мануилыч аж крякнул. — А ведь по виду не скажешь, что дурак. Ты что же — на свои чары мужские надеялся? Почему ты решил, что она не доложила, кому следует, о твоём звонке? Ты ведь домой ей звонил. Как это ты еще не догадался напрямки бухнуть: что, мол, вам известно о криминальной деятельности вашей компании?

— Не такой уж я дурак, как вам кажется, — сухо ответил Игорь.

— Ладно. Теперь уточни, когда и где вы должны встретиться?

— Сегодня в девять часов, на улице Кирова, за стадионом «Локомотив». Там стоянка, так вот за ней, в арке дома напротив. Она на своей машине приедет.

— Какая машина?

— Белый «жигулёнок».

— Ну, встретитесь — и что дальше?

— Не знаю, может, поедем куда-нибудь. Она сказала: посмотрю на ваше поведение, — Игорь иронически посмотрел на Мануилыча. — Вы что, решили, что я её начну с ходу, как это по вашему — колоть? Обычный флирт. Постараюсь ей понравиться, у меня это иногда выходит. А там — видно будет.

— Ну что ж — видно, так видно.

Мануилыч сел за стол, заполнил какой-то бланк, подал Игорю:

— Распишись.

— Что это?

— Протокол о том, что ты мне добровольно предъявил эти листки, изъятые тобой по глупости из календаря убитого Артемьева. Хотя, конечно — какое это доказательство? Туфта…

Игорь расписался.

— А теперь мне что делать?

Мануилыч поднял брови.

— Как что? К свиданию готовиться. Как это у вас, у современной молодежи: цветы, бутылку, презерватив…

— A вы?

Мануилыч ответил, перебирая листки календаря:

— А мне посоображать надо. Ты вот что… очень тебя прошу — полегче. Если уж вышла такая глупость, то хоть дальше постарайся не напортить. Имей в виду, что начальник службы безопасности, шеф этой твоей красотки — бывший оперативник. Он кого попало, не возьмёт к себе – только надёжных. Хорошо, если она решила с тобой отдохнуть. А если действительно шефу стуканула? Ладно, бывай. Завтра позвони.

Уже когда Игорь был у двери, Мануилыч окликнул его:

— Эй! А это ничего, что я с тобой на «ты» перешёл?

Игорь пожал плечами:

— Если вам так удобно… Собственно, вы же старше меня. Умнее.

— Да? — Мануилыч подозрительно посмотрел на Игоря.

После ухода Игоря он стал внимательно разглядывать записи на листках. Разбирать было трудно, попадалось много сокращений, смысл которых не улавливался. Например, напротив записи телефона инспекции по труду стояла пометка «Сибсельстроймаш» и вопросительный знак. А напротив записи «комитет по промышленности» — было выписано и подчеркнуто — «линолеумный завод». Против телефона финансового управления также стояла пометка, дважды подчеркнутая — «кредит».

Мануилыч продолжал листать в полном отчаянии оттого, что ничего не может понять. Записи и записи. Он обратился к тем пометкам, которые были связаны с «ИнфинСибом». Это были телефоны приемной, бухгалтерии. Потом фамилии каких-то людей, сопровождавшиеся номерами телефонов. Что за люди, понять было невозможно. И только против фамилии Синицкой стояла её должность — сотрудник отдела безопасности. Ну, разумеется, журналист на неё сразу и клюнул.

Мануилыч продолжал листать, вглядываясь в записи. На одном из листков, сбоку, было записано: «Ингa ездила в Курск». Инга — это Синицкая. Почему Артемьева интересовало, куда она ездила? И вообще — откуда он брал информацию? Кто ему всё это рассказывал? Из инспекции по труду? Из краевого финансового управления? Фамилия должна быть здесь. А почему здесь? Почему не раньше?

Мануилыч покрутил головой: ну, журналист, ну, пацан! Он набрал телефон редакции «Своей газеты».

— Александр? 3дравствуйте, это Шеремет вас беспокоит, Иннокентий Мануилыч. Вспомнили? Да, из милиции. У меня к вам вот какое дело: календарь Артемьева так и стоит на столе?.. Понятно, память, да, да… Пожалуйста, заберите его к себе в кабинет. Я хотел бы его еще раз хорошенько просмотреть. Нет, пока ничего не нашли, но возникли некоторые соображения, их надо проверить. Да, это касается его работы. Да, возможно… Так я зайду к вам?

Он положил трубку, взглянул на часы: заканчивался развод патрульно-постовой службы — надо идти туда. В помещении дежурной части за пультом сидел один Серёжа Овчаренко — помощник дежурного.

— А где Юрка, — поинтересовался Мануилыч.

— Дежурный на разводе, ориентировки читает.

— Так. Ты вот что… ты дай-ка мне рацию, пока никого нет.

— Ты чего, Мануилыч? — удивился Овчаренко. — На пост что ли выйдешь сегодня?

— На пост, на пост. Давай рацию.

— Чирик, — невозмутимо ответил Овчаренко.

— Взяточник, — пробормотал Мануилыч. — Пивом возьмёшь?

— Тогда две банки. Я бутылочное не люблю.

— Сговорились. Только, чтобы аккумуляторы были свежие.

Сергей открыл «оружейку» — маленькую комнатку, где хранилось оружие, рации, противогазы, бронежилеты и прочая амуниция.

— А это что? — удивился Мануилыч при виде алюминиевой молочной фляги, стоявшей в углу. — Новое секретное оружие?

— Это брага, — не оборачиваясь, объяснил Овчаренко. Он выбирал рацию, копаясь в сейфе, одновременно посвящая Мануилыча в тайны работы дежурной части. — Понимаешь, участковые изъяли где-то флягу бражки. Отлили в бутылку и отправили на экспертизу. А опечатанную флягу начальник велел к нам поставить, потому — выжрут ведь, собаки. И водой дольют.

— А у вас в целости будет? — с сомнением спросил Мануилыч.

— У нас? Да ни одна смена этой фляги не касается!

— Что-то не верится.

— Нет, вначале-то все перепробовали. Там печать пластилиновая, её бритвочкой подрезать да потом на место присобачить — пара пустяков. Но потом Мишка Товстуха поругался из-за чего-то с нашей сменой. То ли Юрий Александрович ему дежурство не вовремя сдал, то ли камеры не помыли… И тогда Товстуха последний раз выпил из этой бражки, а потом… долил её и передал по смене.

— Чем долил? — не понял Мануилыч.

— Тем самым, — многозначительно ответил Овчаренко. — Теперь Юрий Александрович вторую смену уринотерапией занимается.

Мануилыч поморщился:

— Что же ты ему не скажешь?

— А я сроду в стукачах не ходил, — обиженно ответил помдеж. — А потом, ты не в курсе… я его просил перед новым годом рапорт написать, чтобы с меня выговор сняли. Он знаешь, что ответил? Ты, говорит, парень хороший, но почему от тебя к концу смены пивом тащит? Нет уж, походи еще маленько с выговором. Ладно, я не гордый, пусть у меня будет выговор. И пусть от меня тащит пивом. А от него — мочой. Товстухиной.

— Ну, я смотрю, тут у вас интересно.

— Борьба за выживание, — пожал плечами Овчаренко. — Как у Эйнштейна.

— У Дарвина, — поправил Мануилыч.

— Один хрен физики-лирики. Так на счёт пивка не забудь.

— Как договорились. Вечером верну две банки вместе с рацией. Только, пожалуйста, будь на связи. Можешь понадобиться.

…Игорь приехал на «Локомотив» за несколько минут до назначенного времени. На остановке и возле ларьков было довольно много народу, но, пройдя несколько шагов и, свернув, он очутился на совершенно пустынной улице Кирова. На стоянке возле решётки стадиона темнело несколько машин, «Жигулей» среди них не было видно. Напротив, через дорогу — первые два здания — старые четырёхэтажки, дальше шёл частный сектор: огороженные глухими заборами тёмные дома с закрытыми ставнями.

— Ничего себе местечко для свиданий, — проворчал Игорь, перейдя безлюдную улицу и остановившись возле арки, ведущей во двор. Он снова взглянул на стоянку, затем на часы.

— Сколь натикало, мужик? — раздался за спиной чей-то голос.

Игорь оглянулся: перед ним стоял ражий детина, насмешливо разглядывавший его. Игорь отступил на шаг и почувствовал сильный толчок в спину. Детина с ходу поймал его за руку, кто-то сзади вывернул другую.

— Что вы делает-те! — прохрипел Игорь, чувствуя, что его, скрюченного, волокут во двор эти двое. Он пытался упереться ногами, но его легко приподняли, и сильный удар поддых выбил  остатки дыхания. Пока он, задыхаясь, силился глотнуть воздуха, неизвестные завернули за кирпичную трансформаторную будку. Здесь был тупик: сплошной стеной, примыкая к будке, стояли стайки, занесённые снегом. Те двое молча и деловито поставили Игоря на колени, один из них, навалившись сзади, завернул ему руки, другой, раскорячившись, встал перед ним. Достал бутылку, сопя, раскрыл ее.

— Значит так, мужик. Сейчас выпьешь эту бутылку — не тронем. А будешь кобениться…

Он больно впился пальцами в щеки Игоря и сунул ему горлышко бутылки в рот. Ничего не понимая, Игорь попытался выплевывать льющуюся водку, но получил сзади удар по голове.

— Я тебе, суке, что сказал? — прорычал детина. Он нагнулся над Игорем и больно ухватил за волосы, задирая ему голову. Игорь зажмурился, ожидая следующего удара, но вдруг детина взвыл и рухнул на него. Потом он услышал глухой стук о доски сарая — и державший его сзади, ослабил хватку. Игорь повалился лицом в снег и тут же вскочил. Детина лежал у его ног, скорчившись и мыча. Рядом со вторым сидел на корточках какой-то человек. Он повернул голову в его сторону — Игорь узнал Мануилыча.

— Ну, чего встал? — прошипел тот. — Расстегни ему штаны и спусти до колен. Да быстрее.

— Чего? – удивлённо переспросил Игорь.

— Делай, что говорят! — рявкнул Мануилыч.

Ничего не понимая, Игорь расстегнул брюки детине и рывком спустил их до низу. Тем временем Мануилыч возился со вторым, приговаривая:

— Пей, дурашка, пей, тебе говорят…

Затем он поднялся и, отстранив Игоря, уселся верхом на детину. Заботливо приподнял его голову и принялся поить его из бутылки. Детина стонал, хрипел, но послушно глотал.

Наконец Мануилыч швырнул бутылку в снег, потом оттащил детину к стене сарая. Достал рацию и принялся вызывать кого-то:

— Двадцать первый, двадцать первый, ответь двадцатому.

— На связи двадцать первый.

— Ребята, я во дворе дома тридцать один по Кирова. Здесь два клиента. Помогите поднять. Только пройдите к нам дворами. Там, с улицы Ленина мимо сберкассы…

— Подъезжаем, Мануилыч.

Он достал сигареты и протянул одну Игорю:

— Ну что, как говорится, со свиданьицем. Покурим?

Игорь покосился на лежавших.

— Эти не убегут?

Мануилыч хохотнул:

— А ты не пробовал бегать со спущенными штанами?

— Как же вы… — начал было Игорь, но замолчал, увидев предостерегающий жест.

Появились милиционеры. Они подняли задержанных и повели их на улицу.

— Нет, ребятки, — запротестовал Мануилыч. — Выйдем, как и зашли: на Ленина, через дворы.

Дождавшись, когда постовые погрузят задержанных в машину и, наказав, чтобы их числили в медвытрезвителе до утра за отделом, Мануилыч тронул Игоря за рукав:

— А теперь пойдём, глянем, чем дело кончится.

Они перешли дорогу и остановились возле киоска. Отсюда было хорошо видно стоянку автомобилей возле «Локомотива».

— Ну, и где твои «Жигули» с девушкой, которая спешит на свидание? Нету. А во-он ту «иномарку» видишь? Вон, с краю.

Машина тёмного цвета была почти не видна. Она стояла последней в ряду, как раз напротив входа в арку здания. Мануилыч посмотрел на часы.

— Прошло пятнадцать минут с тех пор, как они завели тебя туда. Давай-ка возьмём по банке пива… А ты пока гляди за машиной!

Игорь увидел, как из машины вышел человек. Постоял, оглядываясь, затем не спеша двинулся в арку.

— Ага, инспекторская проверка, — удовлетворённо кивнул Мануилыч. Он протянул деньги в окошечко и взял две банки пива, продолжая поглядывать через дорогу. — Так, теперь пей пиво и не поднимай голову.

Человек снова появился в арке дома. Он огляделся, перебежал дорогу и сел в машину. «Иномарка» выкатилась из ряда, развернулась и, набирая скорость, исчезла в темноте улицы.

 — Теперь понял, что получилось бы, сунься ты во всё это один? — спросил Мануилыч, прихлебывая пиво.

— А этот, в «иномарке», кто был?

— Я полагаю, это был начальник службы безопасности «ИнфинСиба», Дмитрий Георгиевич Костровец. И поскольку он не знает, куда девался ты вместе с его придурками, у него очень кислое настроение. Но не это главное. Главное другое.

— А что? — поинтересовался Игорь.

Мануилыч покосился на него неприязненно.

— Тебе скажи… Опять со своим журналистским расследованием куда-нибудь вляпаешься. Ну, хорошо. Доброе дело мы сделали — не дали пропасть телевизионщику в недрах вытрезвителя.

— Как вытрезвителя? — упавшим голосом спросил Игорь.

— А ты что думал — они тебе из спины ремни будут резать? Ты погляди на себя — ни одного синяка на лице. А говоришь, били.

— Били, еще как…

— Ну, пару тумаков заработал. Прибавь к этому бутылку водки, которую они на тебя чуть не вылили. Вот и получается: напоить стервеца, да сдать в «трезвяк» — вся работа.

— Зачем такие тонкости?

— Это у Дмитрия Георгиевича бы спросить. Так ведь не скажет. Ну, ладно, я ещё две баночки пива возьму да подамся в отдел: рацию надо сдать, крестников моих присмотреть… А ты, друг сердечный, давай домой. Только Инге своей не вздумай звонить, очень тебя прошу. Сейчас спешить не надо. Бывай.

Игорь пожал протянутую руку и не удержался — спросил:

— Иннокентий Мануилыч, как вы думаете, Артемьев — это тоже они?..

Мануилыч пожевал губами:

— Знаешь, что с тобой хорошо делать? Дерьмо хлебать.

— Почему? — обиделся Игорь.

— А потому, что ты все время вперёд норовишь забежать. Я тебе русским языком говорю: не надо спешить.

Когда Игорь ушёл, Мануилыч, глядя ему вслед, заключил, разминая сигарету:

— Догадливый. А что чудом целым остался – не дотумкал. И слава богу…

                        Глава седьмая

— Что за дела, командир? Отделал, как последнюю парчушку, напоил… Что за хрень? Вообще уже наглость до беспредела!

Вошедший в кабинет детина прошёл к столу и уселся напротив Мануилыча, отвернувшись к окну. Ноздри вздрагивали, желваки ходили ходуном. Видно было, что он едва сдерживался. Мануилыч любовался картиной. Нет, самые талантливые актёры — это не Таганка и не МХАТ. Самые талантливые актёры — блатные. Они искренни: не актёрствуют, не играют — живут. Вот и задержанный сейчас — в образе. И не выйдет из него, хоть застрели.

— Сигарету?

Детина, продолжая сохранять оскорблённый вид, принял сигарету, прикурил от поднесённой Мануилычем зажигалки.

— Ты, мужик, не серчай, у меня же работа…

— Ага, — оживился детина. — Работа известная — забить «трезвяк», накрутить штрафов…

— Вот тут ты не прав. Ты же не в вытрезвителе сейчас, ты — в уголовном розыске, стало быть, должен сообразить. Тебя как звать?

 — А никак. И говорить я с тобой не собираюсь. А когда выйду — с прокурором поговорю. По надзору. Понял?

— Как не понять? Только зря понтуешь. Как говорят: с понтом под зонтом, а сам под ведром.

— Ладно, поглядим, кто понтует. Запиши: от показаний отказался. А дойдёт до прокурора…

— Слышал я уже про это, — миролюбиво ответил Мануилыч. — Но если я тебя сейчас отпущу — пойдёшь ты, хороший мой, не к прокурору…

Детина стрельнул глазами в его сторону, но продолжал хранить молчание.

— …А пойдешь ты, набушмаченный фраер, прямым ходом к этому…

— К кому? — презрительно перебил его детина.

— Да к этому… как его? К Дмитрию Георгиевичу.

— Не знаю никакого Дмитрия Георгиевича, — холодно произнёс детина.

— Костровца? Не знаешь? Да ты что? — изумился Мануилыч. — Вот тут ты врё-ёшь! Дмитрий Георгиевич вас с утра, поди, обыскался. Он вам поручил серьёзное дело, доклада ждёт, а вы обделались. Да так жидко, что узнай он об этом — он же вас по стенке размажет.

— Лепи, лепи, — пробормотал детина.

— А давай — на спор, — азартно перебил его Мануилыч. — Сейчас я ему позвоню — и будет ясно, кто лепит, а у кого просто очко играет!

Не дожидаясь ответа, он набрал номер телефона.

— Здравствуйте, девушка. Мне бы Дмитрия Георгиевича. Кто спрашивает? Скажите, Шеремет Иннокентий Мануилыч. Ага… Жду. — Мануилыч подмигнул детине. — Диман? Привет. Как жизнь? Бьёт ключом? Понятно. Я вот что надумал: надоела мне эта ментовка — пойду я, пожалуй, к тебе — если ты не передумал, конечно. Нет, я понимаю, что не сегодня. У меня ещё дело тут не закончено… Да, да, обязательно. Но вот предварительно — кем бы ты меня взял? Замом? Спасибо. А на счёт оклада? Во-он как? А что за работа? В общих чертах… Филиалы? И много? Ага, Сибстроймаш, металлургический… Ясно, руководящая работа. Это как раз по мне — кадры, охрана — это я люблю. Ну, что — считай, в принципе договорились.  Что? Да ради бога, любую справку. Как, говоришь, фамилии? Записал… Хорошо, хорошо — узнаю — сразу брякну. Лады, до связи!

Мануилыч положил трубку, надел очки и прочёл запись:

— Жарков Александр Дмитриевич и… Парамонов Петр Иванович. Так кто ты у нас?

Детина молчал, покусывая губы и глядя в сторону. Мануилыч невозмутимо достал из ящика стола пропуск.

— Ага, ты у нас Парамонов Пётр. Петюня. Работаешь на Сибстроймаше. А второй, стало быть, Шурик, который внизу сидит. Так и что, Петюня? Со мной говорить будешь или всё-таки к прокурору пойдёшь. С жалобой на то, что я тебе, извиняюсь, вчера незаконно яйца отбил?

— Чего тебе надо? — также глядя в сторону, спросил детина.

— Мне, как твоему будущему начальнику, — рассудительно ответил Мануилыч, — надо, чтобы ты написал подробную объяснительную: как, с кем и что ты вчера делал вечером за трансформаторной будкой. 3ачем ты это делал, понял? По чьему указанию.

— Слышь, как тебя… Это же вилы! После этого Дмитрий Георгиевич… ты меня сдать хочешь?

— Нет, Петюнчик, — улыбнулся Мануилыч. — A вот если ты мне такой объяснительной не напишешь — я тебя сдам, с ба-альшим удовольствием. Он же почему ваши фамилия продиктовал? Он боится — и совершенно правильно, — что вы залетели и дела не сделали.

— Да какое дело! — плюнул детина. — Подумаешь — фраера напоить… Не убили же.

— Верно, — заметил Мануилыч. — Но если ты даже такого пустяка сделать не мог — иди на вокзал бутылки собирать. Мне такие люди не нужны. А я — как ты слышал — собираюсь у Костровца работать. С кем? С такими, как ты? Не-ет, мне нужны люди надёжные. Поэтому ты сейчас напишешь всё, как я сказал. Потом мы сходим к начальнику отдела — он тебя оштрафует. И твоего друга тоже. А после этого пойдёте к Костровцу и доложите, что всё сделали. И я подтвержу, что никто вас не задерживал. А тот мужик, скажу — да, был в вытрезвителе. И живите себе спокойно.

— Зачем же тебе объяснительная эта, зачем к начальнику нас водить? —  проворчал детина.

— Для уверенности, что ты снова передо мной козлить не будешь, — улыбнулся Мануилыч.

— Ладно, — вздохнул детина, — давай бумагу.

— Не спеши, — успокоил его Мануилыч. — Я ещё с твоим корешем не побазарил. Ты иди пока в камеру. Подумай. А мы с Саней пообщаемся. Может чего-нибудь другое придумаем.

— Чего другое? — встревожился детина.

— Откуда я знаю? — невозмутимо ответил Мануилыч. — Ты, милый, иди. Твое дело телячье.

Через некоторое время после того, как задержанного увели, в кабинет зашёл Овчаренко.

— Ты чего? — спросил Мануилыч, глядя на него поверх очков.

— Так я же ещё смену не сдал, — махнул рукой старшина. — Я говорил тебе вчера, у нас война с той сменой. Товстуха привязался к материалам, Юрий Александрович психует — ругань у них на всю катушку. А я на подхвате, задержанных развожу. Слышь, Мануилыч, я тебе Сашку Жаркова привёл. Ты бы его не оформлял, а?  Он тоже на Калинина живет, в соседнем доме. У него кличка Саня-Скипидар

— Он что — на Сибстроймаше работает?

— Не-е, он в охране. Ну, сторожем. Здесь недалеко автотранспортная какая-то фирма… забыл, как называется. В общем, от «ИнфинСиба», филиал или что-то, не знаю. Вот он у них подрядился. Он вообще-то безобидный, разве, когда выпьет, любит кулаками помахать.

 — Понимаешь, Серёжа, они с этим, вторым, вчера затащили мужика, отбуцкали и хотели напоить зачем-то.

— Это не Сашка придумал, — уверенно ответил Овчаренко. — У него тяму не хватит. Это тот его сблатовал. Мне Сашка рассказывал: когда на Сибстроймаше беспорядки были, зарплату им не выдавали, его тамошняя шпана подрядила, вроде как в охрану. Так они тогда забастовщиков — ну, этих, кто требовал зарплату — отлавливали и потихоньку метелили. Санька мне хвастал, что, мол, хорошо заплатили за это.

— Н-да, — вздохнул Мануилыч. — Безобидный у тебя приятель.

— Так, а жить-то как? — воскликнул Овчаренко. — Жрать-то надо? У нас на Калинина — погляди — целые дома не работают. Саньку после того, как он на Сибстроймаше покрутился, сразу же сторожем взяли. Знаешь, как он доволен? Дети, жена, мать старая — все на его деньги живут. Да и ничего он сейчас такого не делает: сутки дежурит, двое отдыхает. А то, что он там когда-то кого-то… чего уж старое вспоминать? Не оформляй его, а? Наш он, калининский.

— Ладно, — Мануилыч пристукнул ладонью по столу. — Как себя поведёт. Ты ему скажи, чтобы тут передо мной не выделывался, как тот.

— Скажу, — обрадовался Овчаренко. — Я его сейчас… подготовлю.

Через час, подписав у начальника отдела материалы по мелкому хулиганство и отпустив оштрафованных задержанных, Мануилыч позвонил Костровцу:

— Диман, это твой будущий зам звонит.Докладываю: прошерстил книги доставленных и к нам, и в вытрезвитель. Жаркова и Парамонова нет, а Стариков доставлялся в средней степени опьянения. Отпущен утром, так как штраф уплатил сразу

— Спасибо, старик, — раздалось в трубке. — Извини, что эксплуатировал. Компенсация за мной.

— Да ладно тебе, — улыбнулся Мануилыч. — А если не секрет, что случилось? Твои люди?

— Нет, один парень из отдела ценных бумаг попросил узнать. Вроде, его соседи что ли… В общем, ерунда. Ну, до связи.

Положив трубку, Мануилыч некоторое время смотрел на неё. Затем, покачав перед ней пальцем, произнес:

— Нет, Диман. Это для тебя ерунда, но на такой ерунде и прокалываются. Помнишь, ты на яблоках прокололся? Тоже ерунда была, а как повернулось? Сибстроймаш, Сибстроймаш… Что тот парень записал в своём календаре?

… Несколько дней Игорь ходил сам не свой. То и дело на память приходил этот полубезумный, полушутовской случай. Затащили, поили водкой… Что они хотели от него? Откуда взялся этот милиционер? Почему он так уверен, что всё подготовлено? Для чего — чтобы всего-навсего отправить его в медвытрезвитель? Чушь! Могли ведь голову проломить – как Артемьеву. Но он ничего такого не публиковал. Неужели только из-за того, что познакомился с Ингой? И она его сдала? ЦРУ какое-то… Он же не ищет секретов, никогда не имел никаких дел с «ИнфинСибом». Это Артемьев собирал материалы. А у него ничего нет, кроме этих календарных листков, про которые опять же никто не знает, кроме Мануилыча.

Но, с другой стороны, если его специально ждали — другого объяснения просто нет — значит,  хотели… проучить, напугать?  Но такое бывает только в кино, у Дамиано Дамиани. Хотя нет. В Городе тоже было. В прошлом году… да, весной! Избили директора металлургического завода. Там готовились выборы нового директора, а у старого было много шансов. Потом на Сибстроймаше были волнения. Тогда лидера инициативной группы (как же его звали?) избили. Били арматурными прутьями, он попал в больницу с переломами. После этого на Сибстроймаше наступила тишина. Лидер, выписавшись из больницы, куда-то потерялся.

Потом был Артемьев. И вот, наконец, он, Игорь. Но он же не директор, не лидер. Он вообще из художественного вещания! Его-то за что? Неужели только за звонок этой Инге? Нет, её надо разыскать и всё узнать. Хотя бы просто поблагодарить, что не убили до смерти.

— Кого не убили? Что с тобой?

Игорь поднял голову — перед ним стояла Горина.

— Я зашла — ты сидишь, губами шевелишь. У тебя что — неприятности?

Игорь смерил взглядом главного редактора. Горина села напротив.

— Ты видел разинскую передачу?

— Какую?

— Которую он из Ершей привёз. Ну, которую он делал вместо запрещённой, Марининой. Слушай, это такая лажа! Он использовал её сюжеты в черно-белом варианте, ужасного качества — и за кадром комментировал. Понять ничего невозможно. Но передача на час эфира. Гонорар, отхватит неплохой. Я сама ведомость подписывала по указанию Ошкурова.

— Каждый пишет, как он дышит, — пожал плечами Игорь. Он оживился. — Кстати, на счёт гонораров. Скажи пожалуйста, почему я получил за свой «Бурлеск» копеечный гонорар. Постановочные, декорации, костюмы… Этого же ни в одной редакции нет. И что — не в счёт?

— Игорь, это Ошкуров, а не я! — замахала руками Горина.

— Гонорарную ведомость я заполнил два месяца назад, — возразил Игорь. — На прошлой неделе в бухгалтерии, посмотрел микрофонную папку — и знаешь, что увидел? Моей ведомости нет. Вместо неё другая, заполненная твоей рукой. Ты срезала сумму наполовину. Мне — ладно, а людям-то за что? И почему без моего ведома? Втихую, чтобы никто не знал?

— Если тебя не устраивает главный редактор, — поджала губы Горина, — можешь пойти и сказать Михал Михалычу. Я не держусь за должность.

— Да? — с сомнением сказал Игорь. — Себе ты тоже срезаешь гонорары?

— Хочешь проверить – пожалуйста, — окончательно обиделась Горина.

Игорь махнул рукой.

— Ладно. Зачем пришла? Пожаловаться на тяжкую жизнь?

— Кому жаловаться, — уныло произнесла Горина. — Все только и считают кто, кого, насколько… Конечно, я вас всех и обворовываю, кто же ещё? Когда меня обворовывают — никто не видит.

— Это кто же у нас такой смелый? — удивился Игорь.

— Наша юная поросль, Гоша Сушко…

— Погоди, погоди! Это же твой протеже. Ты ещё когда на радио работала, вытащила его откуда-то то ли из Минусинска, то ли из Мухосранска – и пристроила в молодёжку. Он, по-моему, до сих пор раз в неделю несёт в утренней программе какую-то околесицу.

— Несёт, — грустно подтвердила Горина. — Цветёт махровым цветом — аж уши вянут: «Женщины Северного округа голодуют», «Устами молодости Сибири с вами говорит журналист Георгий Сушко», «Книгочтеи, оставайтесь с нами»… У него что ни слово, то Цицерон с языка слетел.

— Ну, милая, сама товар выбирала, теперь не жалуйся

— Так я его с каким условием брала? — с отчаянием воскликнула Горина. — С тем, что он в университет поступит. Сама характеристику написала, дура. А его со второго курса выперли за академическую неуспеваемость. Всех преподавателей учил журналистике, при том, что сам ни черта не знал.  И теперь, оказывается, комитет по делам молодёжи финансирует его программу «Мир и молодёжь», которую он полностью содрал с моих «Отцов и детей». Буквально всё, вплоть до выгородки. Композиция, стиль, работа ведущего — один к одному. Но моя-то передача — на наших копейках, а его — оплачивается молодёжным комитетом.

— Ну, и пошла бы к Михал Михалычу.

— Ходила!

— А он что?

— Да, говорит, действительно нехорошо — две одинаковых передачи в эфире. Снимайте свою, зачем подражательством заниматься. Представляешь? Это, я Гоше подражаю!

Горина всхлипнула.

— Чего ты ревёшь. Ёжику понятно, что не может Окурок снять с эфира передачу, за которую администрация платит деньги. А за твою ему ещё и платить надо. Да, Гоша, развернулся.

— Ещё как! Помнишь санинскую передачу «Неудобные вопросы»? Ну, ту, что сняли с эфира? Так вот Гоша и её украл. Позавчера весь день в студии губернатора записывал. Полдня выгородку ставили, Гоша художницу до слёз довел. Потребовал себе три смены монтажа.

— Как монтаж? Это же был живой эфир!

— У Саниной был живой эфир. А у Гоши будет отмонтированная запись. Чтобы губернатор смог спокойно ответить на любой неудобный вопрос.

— Та-ак, — протянул Игорь. — Ну, что же, мальчик растёт, ему нужно жизненное пространство. Только я тут при чём? Надеюсь, художественное вещание вы ему не собираетесь доверять?

— Вот я поэтому к тебе и зашла. Ты же в курсе насчет скандала в симфоническом оркестре. Даже что-то писал.

— Не «что-то», а сделал полосу в «Евразии».

— Тем более. Я, правда, не читала, но слышала хорошие отзывы. И когда Михал Михалыч сказал, что нам бы надо откликнуться, а то везде об оркестре говорят, а мы молчим, — я предложила тебя. Цени.

— Ценю. А что Ошкуров?

— Сперва поморщился. Но я ему сказала, что ты — в материале, всё знаешь. Он согласился, только попросил без фрондёрства. Ты же знаешь, там и губернатор замешан, и Леонид Абрамович Сероштан. Ну, и Миллер ушёл из оркестра. В общем, материал — не позавидуешь. Так снимешь — оттуда прилетит, эдак — отсюда напинают. Михал Михалыч сказал, что нужен объективный, спокойный материал. Главное — дать слово и тем, и другим. Понимаешь?

Игорь кивнул. Он понимал. Скандал с оркестром был громким. Оркестранты выразили недоверие дирижёру — Генриху Ивановичу Миллеру, человеку, который, создал этот оркестр, сделал его академическим. Но это ещё полскандала. Когда конфликт было уже невозможно скрывать, Миллер ушёл из оркестра, послав в газеты открытое письмо, в котором прощался с филармонией, никого не виня в конфликте, но и не объясняя его причин. Журналисты бросились разрабатывать тему. Финалом её стало интервью губернатора, заявившего, что с уходом Миллера для него оркестра не существует. А начальник управления культуры Леонид Сероштан, поняв своего шефа буквально, издал приказ о расформировании оркестра.

И скандал, готовый было угаснуть, вошёл в новую фазу. Было собрано несколько тысяч подписей под письмом, в котором выражался протест против произвола администрации. Из Москвы пришел возмущённый факс от Никиты Михалкова. Оркестранты обратились с открытым письмом к губернатору. Из Министерства культуры прислали растерянный запрос: каким образом управление культуры может расформировать академический оркестр, чей статус утвержден министерством культуры РФ?

Горина была права. В любом случае автору передачи должно влететь — не с той, так с другой стороны. Поэтому Окурок принял мудрое решение: пусть влетит кому угодно, только не ему.

— Понимаю, — повторил Игорь.

— Вот и славно, — с облегчением вздохнула. Горина. — Тебе двух выездов хватит?

— Не жадничай, я же не уложусь.

— Хорошо, три выезда. И день монтажа.

— Два.

— Ну, два… может быть. Ты главное материал сними, а на монтаж я как-нибудь тебе время выкрою. Чего там монтировать?

— Это, смотря как снимать.

Проводив Горину, Игорь принялся названивать в филармонию, договариваться о съёмках.

Глава восьмая

Костровец вышел из приёмной в прекрасном настроении. Шеф подписал все бумаги, в том числе на приобретение новой машины и средств связи. Он благосклонно отнёсся к докладу о торговых точках. Правда, Трилис никак не отреагировал на сообщение о том, что у «Салмана» сгорело три точки и угнана машина. Костровец опасался, что Трилис опять начнёт копать – кто да что. Но кивок был: он принял к сведению. Костровец коротко и деловито доложил, какие меры приняты для усиления охраны торговых точек их фирмы, отметив, что никаких покушений на поджог больше не происходило. В сочетании с предыдущей информацией о поджогах у конкурентов было ясно, что коллизия с уголовниками исчерпана. В заключение, Костровец сообщил, как о чём-то несущественном, что попытки журналистов выйти на контакт с его сотрудниками нейтрализованы, сотрудникам даны чёткие инструкции.

— Мы установили этого парня. Телевизионщик, личность несерьёзная, пьяница. Недавно доставлялся в медвытрезвитель, где-то на улице подобрали в невменяемом состоянии.

— Вот видите? — наставительно произнёс Трилис. — Всякая шваль только и мечтает покопаться в нашем белье. Поэтому, пожалуйста, держите ситуацию под контролем. Всегда помните, что наша компания реализует проекты, которые благотворно отражаются на экономике региона и, в конечно счёте, всей страны. Это крайне сложное и деликатное дело. И когда безграмотные, аморальные люди начинаю вмешиваться… Одним словом, сделайте выводы. Малейшая небрежность, упущение могут привести к сбою. А это не шутки.

— Понятно, Семён Ананьевич, — наклонил голову Костровец.

Он прошёл к себе в отдел и остановился возле компьютера, за которым работала Инга.

— Ну, что — не звонил тебе наш общий знакомый?

Инга подняла на него глаза.

— Какой? А-а… нет, не звонил больше.

— И не позвонит, — улыбнулся Костровец. — Скажи мне спасибо за то, что я стою, понимаешь, день и ночь на страже твоей нравственности.

— Что с ним случилось? — еле слышно спросила Инга.

— Ничего особенного. Жив-здоров. Пришёл к тебе на свидание пьяный в зюзю. — Костровец оглянулся на работавших за столами сотрудников и понизил голос. — Естественно, попал в вытрезвитель. Так что — выбирай знакомых-то.

— Нужен он мне! — с сердцем произнесла Инга.

— Не расстраивайся, — заговорщически прошептал Костровец.- Мы тебе такого кавалера найдём — закачаешься. Нового русского с бабками, с тачкой…

— Да не надо мне никого, — раздраженно ответила Инга.

— Не надо, так не надо. Найди мне папку «Защита». И занеси туда, против Старикова, что двадцать седьмого января он доставлялся в медвытрезвитель.

Костровец подмигнул ей и доверительно прошептал:

— Социализм — это учёт!

… Мануилыч и Саша Бокарев сидели молча, разглядывая распечатку, полученную из информационного центра.

— Даже, если оставить только Город — и то получается восемьдесят шесть нападений, — уныло заключил Бокарев.

— Давай сокращать, — предложил Мануилыч. — Уберём явное уличное хулиганство, очевидные попытки грабежа.

Они снова замолчали, изредка перебрасываясь короткими фразами и делая пометки. Они сидели уже около часа, выбирая полученные с машины сведения о преступлениях, совершённых в течение прошлого года сходным способом: группой, с применением ножей, кастетов, металлических прутьев.

Подобных нападений получалось множество, в разных местах Города, в разное время. Классифицировать как-то их было трудно. Группы были разнородные, потерпевшие тоже не укладывались ни в какую схему: мужчины, женщины, даже школьники.

— Ну, вот… пятьдесят два осталось, — удовлетворенно произнёс Мануилыч. — Уже легче. Теперь давай смотреть потерпевших. Зачем нам женщины, домохозяйки, дети? Студенты вон — на кой ляд нам студенты? Или вот, пенсионер?

— Так у нас никого не останется, — пробормотал Бокарев, берясь за ручку. На некоторое время в кабинете снова стало тихо.

— Тридцать семь, — подытожил, наконец, Бокарев.

— Но это же не полторы сотни, как вначале было, — улыбнулся Мануилыч. — Вот запроси материалы из отделов, раздай своим ребятам — и изучайте на здоровье, может что-то и вылезет. Хотя кое-что уже сейчас наводит на мысли. В Кировском районе четыре случая, в Советском — два, так? Теперь, смотри: в Кировском во всех четырех случаях потерпевшие — рабочие Сибстроймаша. А в Советском — о, гляди! Директор металлургического завода, Савин.

— Ну и что? Он же не журналист, за что его бить? — возразил Бокарев.

— Саша, если бы я знал, за что избили Савина, я бы здесь с тобой не сидел. А вот на счёт Сибстроймаша тебе могу дать справку. На-ка, почитай.

Бокарев взял протянутый листок и пробежал его глазами.

— Это что за бригада такая? — спросил он. — И кто этот Жарков?

— Вот видишь, у тебя возникают конкретные вопросы, — невозмутимо ответил Мануилыч. — Это хорошо. До Жаркова мы еще дойдём, а пока послушай, что я узнал после беседы с этим парнем. Этот Сибстроймаш дышит на ладан: денег не платят, цеха закрывают: якобы продукция не пользуется спросом, объёмы производства падают… Тем не менее, на Сибстроймаше существует акционерное общество «Лайма». Причем, понимаешь, какая штука? Сибстроймаш трещит по швам, а «Лайма» процветает, хотя, заметь — ни черта не производит.

— И чем «Лайма» зарабатывает?

— Ну, изучение спроса, поиск заказчиков, сбыт сибстроймашевской продукции. И вот что интересно: возглавляет эту самую «Лайму» заместитель директора Сибстроймаша по экономике Страшников. А что еще интересней: сорок процентов акций Сибстроймаша принадлежит «Лайме»…

— Погодите, — замахал руками Бокарев. — Вы что — мне лекцию сейчас будете читать? Я же всё равно ни черта не пойму. Какое это имеет отношение к Артемьеву, ко всем нашим делам?

Мануилыч с сожалением посмотрел на собеседника.

— Вот то-то и оно, милый мой Саша. Я ведь вначале также сидел и думал: какое наше собачье дело? Выехал на место происшествия — бери след. А вот нет следов! Ты сидишь здесь и варежку жуешь: какой мотив убийства, за что парня убили? Наверно хулиганы, пьяная шпана… И крутишься, как щенок, ловишь свой хвост. А зайди-ка с другой стороны.

— Хорошо, — вздохнул Бокарев. — Значит эта «Лайма» живёт за счёт Сибстроймаша?

— Так, — кивнул Мануилыч. — И не просто живёт — а шикарно: приобретает обстановку, технику, оплачивает работу своих сотрудников, имеет оборотный капитал… Но работяги всё видят: что их продукция уходит на сторону, что за их счёт кто-то паразитирует — а им шиш. И тогда они попытались, как акционеры, это дело поломать. Стали требовать собрания, перевыборов, отправили жалобу в инспекцию по труду… Инспекция, отпасовала материалы в прокуратуру, начались проверки и прочие дела. Именно в это время на заводе появилась охрана. Не ведомственная, не милицейская, а неизвестно чья. Работяги создали комиссию для переговоров с администрацией — охрана эту комиссию не пустила на завод. Активистов предупредили, что переломают ноги. Потом лидеру их устроили тёмную. Били, обрати внимание, арматурными прутьями. И потихоньку-полегоньку общественная активность сошла на-нет. Уголовное дело в прокуратуре по материалам инспекции прекратили. Тех, кто бил, ясное дело, тоже не нашли. Потерпевшие, якобы, отказались от заявлений…

— И вы нашли этого Жаркова? — Бокарев показал на листок.

— Жарков у меня на крючке. Крючок, конечно, хилый, но пока держит. Он в этой самой охране работал. Платили, говорит, хорошо. Бить он особо, вроде, не бил никого, ну, там зуботычину кому или под зад ногой… И парней этих из охраны не знает. Что интересно — они все друг друга плохо знали. Но одного он мне назвал — тот за старшего был. И когда рабочего лидера отправили в больницу, старший на другой день выдал им премии. Такие дела. — Значит, бригада, — Бокарев придвинул к себе распечатку и принялся

Литературному журналу «День и ночь» 30 лет. Приглашаем на торжественное мероприятие

Уважаемые коллеги!

Приглашаем вас на торжественное мероприятие, посвящённое 30-летнему юбилею литературного журнала «День и Ночь», которое состоится 9 декабря (суббота) в Краевой библиотеке, в зале № 38 (3 этаж). Начало в 15-00.

Встреча в профессорском собрании

Председатель Красноярского краевого отделения Союза журналистов России Дмитрий Голованов выступил на заседании Красноярского регионального отделения Российского профессорского собрания.

Руководитель самой многочисленной творческой организации региона в своём выступлении подчеркнул, что журналистское и научное сообщество всегда работали в тесном контакте:

— Одна из задач местной прессы – популяризация науки, достижений сибирских учёных. Представители научных кругов, в свою очередь, часто помогают журналистам при подготовке материалов: ваши экспертные мнения, безусловно придают вес нашим статьям и телесюжетам, делают их интереснее и значимее. Более того, некоторые красноярские учёные по праву состоят в Союзе журналистов России, поскольку регулярно публикуются в периодической печати, рассказывая при этом не только о своих научных достижениях, но и поднимая различные проблемы, волнующие общество.

Члены Красноярского регионального отделения Российского профессорского собрания также говорили в своих выступлениях о необходимости налаживания более тесного контакта с журналистским сообществом края.

В ходе заседания возникло предложение о создании при Красноярском краевом отделении СЖР научно-консультационного центра по оказанию содействия журналистам в подготовке материалов.

ДУХ ПАМЯТИ, РОДСТВА И ПРАВДЫ

Как по-своему поворачиваются иногда наши встречи в клубе почитателей Астафьева «Затесь»! Сегодняшний разговор — путешествие по страницам нового номера альманаха «Затесь» — повернулся в сторону подвига. 
Разве это не подвиг, когда инженер по профессии, завороженный словом Астафьева, идет с фотоаппаратом по местам, где бывал писатель. Забираясь в самую таежную глушь ищет, где же герои астафьевской «Царь-рыбы» варили на Боганиде уху? А там уж нет селения, одни ямы. Но те же цветы, те же травы, те же речные просторы, которые помнят Астафьева. 

И разве не чудо, когда будто в награду за тяжкий путь, острожнейшая птица орлан белохвостый начинает кружить над твоей головой. Ну ладно! Так и быть — фотографируй, коль пришел сюда!
В какие только дебри не забирался Виктор Адамович Тинигин, и даже ребра ломал, чудом оставшись в живых.
А разве это не подвиг в наше время выпустить в свет два тома фотоальбома «Следами, тропами и путями Виктора Астафьева»! А потом взяться за третий том, уже будучи приговоренным врачами к пожизненному «больничному режиму».

Вот такой был к нас нынче в клубе специальный гость с Урала — инженер, фотограф Виктор Тинигин, который наизусть (!) цитировал  высказывания Астафьева о нашей сибирской тайге и дивной нашей природе…
В день памяти писателя — 29 ноября ему вручена в Красноярске Всероссийская премия имени Виктора Петровича Астафьева в номинации «Подвижничество».

Замечательный поэт из Иркутска Владимир Скиф посвятил Виктору Тинигину стихотворение «Остров Диксон». Прошел Виктор Адамович по следам Астафьева и здесь, а еще по следам первопроходцев и героев-североморцев,
вступивших 27 августа 1942 года в неравный бой  с немецким крейсером «Адмирал Шеер». (А еще говорят, что на территории Красноярского края не было в Отечественную военных сражений!) Фотоочерк Тинигина с Диксона стоит в новом номере альманаха.
В своем посвящении ему Владимир Скиф пишет: 

Не всякий грек туда поедет,
судов не всякий караван, 
Где только белые медведи плывут на льдинах в океан.
Я про тебя скажу без лести:
Ты можешь этот крест нести.
Край света обживать на месте.
И фотолетопись вести…

Нести свой крест… Брать крест на себя. Это подвиг. Движение души к высшему. Прекрасный красноярский художник  Илья Золотухин, один из героев нашего альманаха, взял крест на себя в 2014-м, когда по зову сердца поехал защищать Донбасс. И это тоже был подвиг. Сын известных в Красноярске родителей — члена-корреспондента Российской академии художеств Анатолия Золотухина и заслуженной артистки России Светланы Сорокиной, выходец из той молодежи, которую сразу же заносят в мажоры,  ушел воевать тайком от родителей. Он пришел к нам с наградой ДНР «За службу на Донбассе» и георгиевской лентой. 
Низкий поклон родителям, которые боль свою за Россию вложили в сердце сына. Великая сила — семья.

Желание поддержать своих ведёт творческую группу «Енисей кино» через долгую дорогу блок-посты и таможни, еще до голосования о присоединении, на луганскую землю, в шахтерский город Свердловск — побратим города Красноярска.

Об этой поездке, задачей которой было показать, как сибиряки помогают соотечественникам «за рубежом», рассказала одна из соавторов киноленты  Кристина Пырх. Одна только деталь из ее рассказа:
шахтеры Свердловска взяли в руки оружие после того, как вояки нового режима расстреляли автобус с мирными жителями, беспошадно убивая своих же сограждан!

По ряду причин мы не
увидели всего фильма «Своих не бросаем», но даже в тех кадрах, что видели, ощутили тревогу за землю, что приняли в те дни к себе, под крыло России.  

А как там верят нам, как надеются на нас, почитайте в «Письмах из Донецка».
И президенту России нужно было совершить свой подвиг чтобы встать на защиту людей, преследуемых за то, что говорят и думаю по-русски.

В одном из писем  из Донецка есть слова о том, что нас обьединяет. Это дух «памяти, родства и правды»
Ведомые этим духом, желанием хоть чем-то помочь провели недавно свой отпуск  волонтерами на освобожденной территории близ города Мелитополя Владимир и Ксенья Багулины. Как изранена и в какой еще опасности находится эта земля! Ксенья Александровна рассказала, как олнажды, развозя гуманитарные грузы по селениям, они по неведению, никаких навигаторов нет, чуть не попали на линию фронта. Опасность подстерегает повсюду. Вскоре пришло сообщение.
В эти же дни были убиты двое волонтеров из Майкопа, приблизившиеся слишком близко к фронтовой линии… 
Ксенья Александровна — член попечительского совета клуба «Затесь» — привезла по душевной своей щедрости из приморской земли, Азовское море было совсем рядом, трогательные презенты для нас и даже выпечку местных мастеров… Думаю, отпуск не где-то в Турции, а среди обездоленных людей, это тоже подвижничество.

Один из своих подарков Ксенья Александровна вручила почетному члену клуба «Затесь» Владимиру Ивановичу Сарченко, благодаря которому вышли  последние номера альманаха «Затесь», благодаря которому увидел свет первый том альбома «Следами, тропами и путями Виктора». Руководитель группы  строительных компаний «Красстрой» хлопочет сейчас не только о своих новостройках, но и о третьем томе альбома. Очень хочется, чтобы к 100-летию вышел он на родине писателя. И это в лучших  традициях наших отчественных благотворителей. В возвращении этой традиции тоже движение общества к высшему, некогда утерянному.

И как отчаянно и с какой силой пела на этой встрече хрупкая девочка в военной форме: «Это мой бой!» Наши друзья из Военного института СФУ по традиции дарят нам музыкальные номера. На этот раз дарительницей была Настя Манукалова — будущий инженер — специалист по автоматическим системам управления, а пока  — студентка первого курса.
И начало встречи тоже было песенное. Музыкальное приношение в честь 100-летия писателя преподнесли нам давние и верные друзья клуба — заслуженный работник культуры Красноярского края, лауреат международных конкурсов, солистка Красноярского театра оперы и балета Анна Киселёва и сёстры Елена Чепурная (фортепиано) и Ирина Чепурная (скрипка).
Прозвучали любимые Астафьевым — Рахманинов, Пахмутова. Почти 13 лет подряд мы открываем наши встречи романсом Владимира Пороцкого на стихи Виктора Асиафьева «Ах, осень, осень…» Впервые он прозвучал у нас в женском исполнении. Анна Киселёва выступила со своей трактовкой романса и от имени своего поколения. И как чудесно это непрерывающееся звучание романса, которому скоро исполнится 30 лет.

Актриса Красноярского театра кукол Татьяна Сёмкина прочла нам не только затеси Астафьева, но и стихи. Вот одно из них, опубликованное в новом номере альманаха.

Наталья Николаева
 (Санкт-Петербург).

Письмо из зоны СВО

«Спасибо, мать,
связавшая носочки!
Коль зуб заноет —
положу под щёчки,
и поцелую запах дома,
зайца дочки…

А час придёт уйти,
то в них пойду.
Предстану в них
Всевышнему Судье
пред очи Отчи.
Твоя молитва 
будет рядом, мать!»

Мне очень дорого и такое подвижничество, когда, слепя глаза, с усилием,  одолевая боль в спине, кто-то из прследних  сил вяжет носочки для фронта…

Неизданная повесть (продолжение 4)

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ РУЛЕТКА 

Повесть Валерия Кузнецова

Посвящается памяти Вадима Алферьева

От автора

В основу повести легли события, случившиеся в 1995-96 годах, в пору, когда нынешние тридцатилетние красноярцы были подростками. Что-то они читали об этом в старых газетах, что-то почерпнули из слухов. А о некоторых делах могут лишь догадываться, так как их до сих пор тщательно скрывают все, кто был причастен к этому.

— Ну, в общем, у нас где-то то же самое, — ответил, выслушав его Бокарев. – Конечно, надо будет скорректировать. Например, вариант наводки на преступление кем-то из жильцов дома. Мы проверим их по прописке и месту работы. Правда, триста двадцать квартир — с ума сойти. Но в принципе выборку сделать можно. Связи маньяка тоже отработаем или этой женщины-экстрасенса. Но понимаете, исходя из обстоятельств, у нас больше склоняются к бытовому убийству. Даже не убийству, а к телесным повреждениям. Бытовуха, в общем…

— Бытовуха, Саша, могла начаться и кончиться не в подъезде, а возле: дали по башке, ножом пырнули и убежали. Со двора на улицу и через три минуты — в центре. Ищи-свищи… А они ведь в подъезд зашли, чтобы случайный свидетель не помешал. Чтобы с гарантией. Нет,  Саша, это не бытовуха. Это инсценировка бытовухи. Стало быть, имеется режиссёр.

— Возможно и так, — неохотно согласился Бокарев. — Но тогда надо выбрать какой-то убедительный мотив. Какой, по-вашему, у них мог быть мотив?

— Чёрт его знает, какой? — буркнул Мануилыч. — Я тебе перечислил: маньяк, экстрасенс, депутатские дачи…

— Ой, только не это, — перебил его Бокарев. — Мы обсуждали эту версию, Шуранов нас на смех поднял. Про дачи Артемьев осенью писал, тогда же Трилис на него собирался в суд подавать. А зимой вспомнил что ли и решил замочить? Смешно…

— Да смешно конечно, — вздохнул Мануилыч. — Так ведь и про экстрасенса он давно писал. Значит, ничего кроме маньяков не остается, это последняя его статья.

— А может он собирался о чём-то написать да влез в историю? Я слышал, вы сегодня в редакции были.

— Следите, значит за мной, — хмыкнул Мануилыч. — Был в редакции. Но Артемьев втихую свои статьи готовил, приятели говорят, скрытный был. Так что тут полный облом.

— Вот и Сергей Серафимович то же говорит, — грустно отметил Бокарев.

— Правильно говорит, — успокоил его Мануилыч. — Ладно, Саша, работать пока есть, над чем, а там – что бог даст.

— Иннокентий Мануилович, вы справочку о проделанной работе напишите. И версии ваши. Сергей Серафимович сказал, чтобы вас особо не дергать, но ведь вы понимаете…

— Да понимаю, напишу, конечно. Только уж и ты, Саша, если появится что-нибудь, держи в курсе. Хотя бы по телефону.

— Обязательно. До встречи. Привет от Сергея Серафимовича.

Мануилыч положил трубку и улыбнулся. Дипломат Шуранов: провёл беседу, выразил уважение — и перебросил на Бокарева. Правильно. Саша — парень хороший, с ним удобно. Только вот пока кроме справок нечем порадовать. Что-то он оказал… такое интересное.

Мануилыч полез за сигаретами. У него вертелась в голове какая-то Сашина фраза. Он ясно помнил какое-то смутное ощущение беспокойства, пришедшее к нему после этой фразы, но вспомнить её не мог. Про версии, про жильцов? Нет, не то. А-а, хватит. Это уже шизофрения.

Мануилыч достал ручку и пододвинул к себе перекидной календарь — пометить, что ему надо сделать завтра: куда сходить, кому звонить. Хотя новогодние праздники уже прошли, календарь у него был прошлогодний. Секретарша должна выдать новые календари, но, как всегда, не хватало — то ли денег, то ли календарей. Он отыскал чистое место на листке, обвёл его кружком, чтобы завтра найти, и… вспомнил! Календарь! Точно: у Артемьева на столе был перекидной календарь. Они с редактором разговаривали возле стола Артемьева, потом присели. Мануилыч, слушая его, машинально листал календарь и вдруг обнаружил, что нескольких листков не хватает… с двадцатого по двадцать седьмое декабря. Он обратил внимание редактора на это, тот пожал плечами: у них нет отдельных кабинетов, работают по американской системе — зал с перегородками. Может, кому-то нужно было что-то записать, а под рукой не оказалось листка. Может, сам Артемьев почему-то вырвал эти листки.

А Бокарев … что же он говорил? Что Артемьев мог готовить материал и влезть в историю. Но если он готовил материал, значит так же, как сейчас Мануилыч, записывал в перекидной календарь, куда пойти, кому позвонить, с кем, встретиться… Значит, там могли быть записаны и те, с кем он встретился двадцать шестого декабря?

— Ах, емчить твою двадцать! — произнес ошеломленно Мануилыч.

Выходит, кто-то в редакции выдрал листки с именами, адресами, телефонами тех людей, с которыми Артемьев должен был встретиться. И произошло это в последние дни — после его смерти. И газетчики этого не заметили: во-первых, потому что Артемьев был скрытным человеком и никого не посвящал в свои дела. Во-вторых, у них там американская система, и они таскают друг у друга со столов бумагу.

Но человек, который выдрал эти листки, знал: то, что там записано, не должно никому попасть в руки. Тем более, милиции.

                        Глава четвертая

…Марина таинственно прошептала Игорю в коридоре студии:

— Есть дело, надо переговорить. После обеда зайди ко мне, — и пошла дальше.

Марина, как и Игорь, перешла на студию из газеты. Ошкуров взял её в сельхозредакцию, чтобы отвязаться от аграрников из Законодательного собрания, которые постоянно шпыняли телевидение за небрежение к фермерскому движению. А в студии охотников мотаться по голодным деревням и беседовать с озлобленными жителями когда-то зажиточных колхозов — не находилось. Да и какую передачу можно было сделать, если даже самые рафинированные горожане знали: кормов на селе нет, горючего не достать, а литр молока стоит дешевле бутылки газировки. Притом все магазины завалены импортными колбасами, йогуртами, фруктами. Кому нужны телепередачи для села? Кому вообще нужно это село?

Поэтому с первых же передач Марину невзлюбили. Ошкуров, принимая её программы, морщился: голос невыразительный, речевые дефекты, мизансцену выстроить не может… Да ладно, что с сельхозредакции спрашивать — сойдёт.

Но над Мариной собирались тучи. В отчаянии она предложила Игорю озвучивать её передачи, и тот согласился. Марина увеличила время закадрового текста, сократив до минимума своё пребывание в кадре, персонажи её заговорили на крупных планах. Характер передачи изменился и в сочетании с закадровой начиткой приобрёл черты почти философских размышлений по поводу суетных и вроде бы всем известных проблем современной деревни, подкреплённых фактами, которые Марина добывала у аграрников.

Программу заметили. Её смотрели и в Законодательном собрании и в тех районах, которым она была посвящена. У Марины завелись меценаты, она прибрела видеоаппаратуру, кассеты. Ошкуров тоже перестал её третировать. Когда же она сделала передачу о потомках раскулаченных крестьян — хороший, серьёзный видеоочерк — расчувствовался и велел снять копию для фонда. А если начальство ставит передачу в фонд – значит, тебя ценят.

Марина расцвела. Она моталась по командировкам, выдавая программы одну за другой, нахваливала Игоря, ссылаясь на отзывы телезрителей и опасаясь, что в один прекрасный день он откажется ей помогать. Основания к этому были: Игоря уже не раз в коридорах студии останавливали доброжелатели и намекали, что не к лицу редактору, имеющему свою авторскую программу художественного вещания, делать чужую закадровую начитку, как рядовому диктору — да еще в какой-то сельхозредакции! Игорь честно отвечал, что ему нужна не слава, а деньги… Марина прилично платила, что было немаловажно при традиционном отсутствии меценатов в художественном вещании и нерегулярной зарплате.

…В кабинете, закрыв дверь, Марина трагическим шёпотом сообщила, что на студию пришло письмо из деревни Ерши. Там семья беженцев живет в недостроенном доме, без света, тепла и воды. Дети учат уроки при свечах, спят в шубах. Директор акционерного общества — бывший председатель колхоза — зарплату не платит, выдаёт хлеб по спискам, а провинившихся из списка вычёркивает. В общем — дикое средневековье. Ошкуров передал письмо ей и велел отбыть в эти самые Ерши — сделать критический материал.

— Ошкуров? — недоверчиво переспросил Игорь и расхохотался. — Не может быть, Окурок тележного скрипа боится, а тут у тебя какая-то уголовщина. Ты что-то перепутала. Или он.

— Ничего не перепутала, ты просто всего не знаешь, — отмахнулась Марина. — Этот Дрёмов, председатель колхоза, коммунист-зюгановец да к тому же  депутат Законодательного собрания. А Окурок — ты  же знаешь — демократ до кончиков ногтей…

— Это уж точно, — хмыкнул Игорь. – Он как окончил ВПШ, так сразу в демократы и подался

— Вот. Если всё подтвердится — это такой наезд на зюгановцев будет. Ты послушай их в санинских программах. Они же в каждой её радиопередаче кричат, что демократы такие-сякие, геноцид развели… А тут их партийный корешок людей, хуже скотов держит.

— Не знал я, что ты такая правоверная демократка, — покачал головой Игорь.

— Да плевать мне на тех и на других. Ты сам поезди-ка по деревням да погляди, как люди живут, пока ты в своих «бурлесках» перед камерой кривляешься. Нет, я не я буду, если не заставлю этого Дрёмова нормальное жильё дать женщине. Ты мужик, не понимаешь: у неё девчонки маленькие. Сейчас застудятся — всю жизнь лечиться будут.

— Да я ничего, — пожал плечами Игорь, — Только Санину с эфира сняли из-за таких же писем.

— Я же тебе русским языком говорю: Ошкуров отправляет меня туда. Значит ему нужно, чтобы была эта передача…

— Ради Бога! — Игорь улыбнулся. — Мне Михал Михалыч такого ответственного дела не поручит. После интервью с Саниной он на меня как на таракана смотрит.

— А зачем ты перед худсоветом публиковал это интервью? Выпендриться захотелось?

— Ага, из пакости, — улыбнулся Игорь. — Не люблю, когда мне хворостиной путь указывают. Даже если он в светлое будущее. Причем, обрати внимание: я иду, куда гонят, не упираюсь. Просто при этом сообщаю, что я думаю по этому поводу. И Окурок, видите ли, обижается.

— Знала я одного газетчика, — покачала головой Марина. — Тоже всем сообщал, что думал. Володя Артемьев. А кому-то не понравилось это — и схоронили его перед новым годом.

— Сравнила, — махнул рукой Игорь — и осёкся. — Мама родная, меня ж в милицию вызывают! На счет Артемьева! Сколько времени?

… Мануилыч опросил уже довольно много газетчиков, знавших Артемьева. Что-то к его характеристике добавилось, но ситуацию с нападением на журналиста это не проясняло. Старикова он вызвал только потому, что кто-то из газетчиков вспомнил, как Артемьев незадолго до гибели встречался с ним по поводу публикации и работал с его материалом.

С первых же минут разговора Мануилыч понял, что ничего интересного он не услышит. Стариков и Артемьев знакомы были шапочно, встречались случайно в Доме журналиста или на пресс-конференциях.

— Стало быть, по поводу причин нападения на Артемьева вы ничего сообщить не можете? — равнодушно поинтересовался Мануилыч, решив закончить разговор и отпустить парня. 

— Да как сказать, — пожал плечами Игорь. — Мнение своё я могу сформулировать, только вряд ли вас оно заинтересует.

— Это почему?

— Ну, ваши начальники уже сообщили. Читали, наверное, отчеты с пресс-конференции?

— Я не читаю газет, — равнодушно ответил Мануилыч.

— Напрасно. Версия о бытовых мотивах довольно четко видна в выступлениях ваших шефов.

— У вас какая-то другая? И доказательства есть?

— Доказательств нет, а версия другая.

— Так попробуйте изложить. Аргументировать. Я знаю точку зрения газетчиков. Но я знаю и другое: подобные нападения происходят почти ежедневно в разных районах. И потерпевшие — абсолютно разные люди. Вот, смотрите, — Мануилыч достал из стола оперативную сводку, — на улице Шахтёров, в подъезде дома на возвращавшегося с работы гражданина напали двое, избили, отобрали деньги. На улице Челюскинцев трое неизвестных возле дома беспричинно избили студента института. Во дворе дома по улице Робеспьера неизвестные из хулиганских побуждений подкололи возвращавшегося домой рабочего комбайнового завода… И всё это вечером, возле дома потерпевшего, мотив обычный: деньги, или просто «дай закурить». Чем нападение на вашего товарища отличается от этих?

— Внешне ничем. Но вы знаете, что это за дом, где на него напали? Его называют  домом для «бедных». Подъезды закрыты, окна первых этажей зарешёчены — там салоны, сигнализация, охрана. Короче, поживиться нечем. Однако, именно в тот момент, когда Артемьев подходит к своему подъезду, его у дверей ждут неизвестные с ножами и ломиками? Избив и истыкав ножами в подъезде, бросают, не забрав ни его денег, ни его папки. Что это за шпана такая?

— Хорошо. А теперь — мотивы. Месть за публикацию?

— Нет. Предупреждение.

— Как вы сказали — предупреждение? — Мануилыч внимательно уставился на Игоря. — О чём?

— Видите ли, когда журналист готовит критический материал, он испытывает сильное сопротивление: звонки, отказ в информации, угрозы судом, просто угрозы… Учтите, это в стадии подготовки материала, до публикации. Опытный, тёртый журналист, как правило, сразу сообразит, куда ветер дует, и либо смягчит изложения, либо откажется от темы.

— А при чем тут Артемьев?

— А Владимиру на все это было плевать. Два года назад в «Красной газете» появился материал — «Подпольная приватизация» — о разбазаривании муниципального имущества городским фондом. Смехотворная цена за приватизируемые объекты на конкурсных торгах, фальшивые платёжные поручения, незаконные поборы… И главное — имена чиновников. В общем, скандал. И в самый разгар скандала выходит  «Подпольная приватизация — 2».

— Погодите, но Артемьев же никогда не писал на экономические темы, мне редактор говорил.

— Это вам говорил редактор «Своей газеты». Но два года назад Володя не работал в «Своей газете». Я продолжаю: после второго материала на Володю подали в суд. А в это время в Городе был представитель отдела экономических реформ при правительстве, который увез  статью в Москву. В краевую комиссию по борьбе с коррупцией пришёл запрос в отношении госслужащих, которые одновременно работали руководителями финансово-промышленных компаний. Имена чиновников были опубликованы в его материале. Вы следите за мыслью?

— И что дальше? Какое это отношение имеет к нашему делу?

— Вы же просили аргументов. Так слушайте: Володя стал готовить следующий материал, «Подпольная приватизация — 3» — уже совместно с городскими депутатами. К делу подключился прокурор. Это было осенью. И вот утром, когда он делает пробежку возле дома, его избивают неизвестные. Не требуют ни закурить, ни денег, спрашивают фамилию — и метелят. Так вы не помните его материалов? А был большой шум, едва замяли. Он же завёл всех, и прокуратуру, и депутатов — те засыпали запросами краевую администрацию…

— Я говорю вам, что не читаю газет, — раздражённо повторил Мануилыч.

— Но, по крайней мере, материал о его избиении помните?

— Помню, — кивнул головой Мануилыч. — Отказной материал, собирал наш участковый. Обоюдная ссора, потерпевший претензий не имел.

— О как… — поражённо прошептал Игорь. — Круто. И всегда так лихо отделываетесь?

— Почти, — кивнул головой Мануилыч и неохотно добавил. — Судебная перспектива в таких случаях хилая: свидетельской базы нет, телесные повреждения лёгкие, без расстройства здоровья. И если бы даже мы нашли их, доказать связь избиения с публикацией практически невозможно. Получили бы условно или — по месту работы… Так и что Артемьев?

— Артемьев? Он, извините, не вам чета. Он заклеил лицо пластырем и выдал «Подпольную приватизацию — 3». Трилис визжал, как недорезанный поросёнок. Давал интервью по всем каналам, грозил, намекал, бил себя в грудь, но про магазины, отданные задаром друзьям и сослуживцам — ни гу-гу. И в скором времени из фонда муниципального имущества слинял.

— Погодите, какой Трилис? — поднял брови Мануилыч. — Депутат Законодательного собрания что ли? Это про его дачу Артемьев писал осенью?

— От нашей милиции ничего не укроется, даром, что газет не читает, — восхищенно покачал головой Игорь. – Вы совершенно правы…

— Иннокентий Мануилович, меня зовут.

— Во-во… Да, это тот самый Трилис.

— Послушайте, Игорь э-э…

— Можно просто Игорь.

— Хорошо. Вы обратили внимание, что я ваш вызывающий тон игнорирую? Мягко говоря, плевать мне на ваш тон. Тем более, что во многом вы правы. Но я хочу разобраться. У меня конкретная задача — найти преступников.

— Как у того участкового, который отказной материал сляпал, когда Артемьева первый раз избили? — поинтересовался Игорь.

— Ну, хватит, а? — вздохнул Мануилыч. — Плохая милиция у вас, кто же спорит. Вы-то лучше что ли? Провозвестники демократии, емчить твою двадцать! Ты думаешь, почему я газет не читаю? Да потому что тошно. Ты вон мне на Трилиса намекаешь — а где же вы, други сердечные были, когда он в депутаты баллотировался? И кто ему предвыборную рекламу делал — не вы? Да еще, поди, денежки драли с него за это?

— Трилис не по нашему округу баллотировался. Он за голосами на Север поехал, к местному князьку, который с ним на юрфаке учился – тот и помог ему попасть в Законодательное собрание, — пробормотал Игорь. Потом, помявшись, добавил. — Не обижайтесь. Наверно вы всё делаете, как нужно, но… Вы же не там ищете. Сводите все к драке, к хулиганству — к тому, что вам привычно, знакомо. И обходите очевидные вещи, которые лежат на поверхности, но вам непонятны.

— Например?

— Володя сделал серию блестящих материалов о приватизации. А это непросто, тут не только в теме разобраться надо — необходимо иметь ещё надёжные источники информации. И вдруг он ушел от этого, о каких-то экстрасенсах стал писать, о маньяках. Это после того, как его первый раз избили. А во второй раз — убили. Но ведь сейчас ничего такого он не публиковал.

— И что из этого следует? — спросил Мануилыч.

— Следует то, что он должен, был опубликовать нечто скандальное

— Это называется: круговорот воды в природе, — констатировал Мануилыч. — Понимаешь, у меня нет свидетельства, что он готовил какую-то статью, из-за которой мог бы пострадать.

Игорь поколебался, затем спросил:

— А если бы были такие свидетельства?

— Если бы у бабушки было то, чего у неё нет — она бы звалась дедушкой. А ты что — можешь такие свидетельства представить?

— Наверное, смогу. Только не сейчас.

— Так. Следствие проводить будешь? Как это у вас — журналистское расследование? К Трилису пойдёшь — колоть на предмет убийства Артемьева? — Мануилыч собрал бумаги и сунул их в стол. — Вот что, друг ситный, за беседу спасибо, выслушал тебя я с интересом. Но таких помощников мне не надо. Ты где работаешь?

— На телевидении, в художественном вещании.

— Вот и вещай свои художества. Телевидение ваше, откровенно сказать, дерьмовое, но — учти: у меня хватает ума не соваться в ваши дела. Дай бог, чтобы у тебя хватало ума не соваться в мои. На этом будем считать беседу законченной.

— А мне разве не надо расписаться где-нибудь?

— Где?

— Ну, в допросе или объяснительной.

— Если бы в твоём объяснении содержались факты, имеющие значение для следствия — тогда  я бы тебя даже допросил. А так достаточно будет, что я составлю справку о беседе с тобой.

Игорь расписался в справке и пошел к двери.

— Слушай, — произнес вслед ему Мануилыч. Скажи, пожалуйста, а что делал Трилис в фонде муниципального имущества?

— Он был его председателем.

— И одновременно состоял в какой-то компании?

— Да, был генеральным директором финансово-промышленной компании «ИнфинСиб». А что?

— Ничего, — пожал плечами Мануилыч. — Хорошие, видать, бабки косил мужик на двух работах. А ваш Артемьев ему весь кайф порушил.

— И это всё, что вы можете сказать? — упавшим голосом спросил Игорь.

— А что ещё? — пожал плечами Мануилыч.

— До свидания, — сухо произнес Игорь.

Мануилыч грустно посмотрел на захлопнувшуюся дверь. Практически все журналисты, с которыми он беседовал, вели себя одинаково. Правда, об этих материалах в таких подробностях не упоминали, как этот Стариков. Но единодушно оценивали нападение как средство заставить замолчать Артемьева. При этом, не приводя никаких фактов или хотя бы зацепок. Этот парнишка тоже оперировал старыми статьями Артемьева. Стало быть, тоже ни черта не знает. А то, что пообещал найти доказательства — они все обещали. Листков артемьевского календаря у них не было — иначе бы уже проболтались.

В общем — пустой день. Мануилыч оделся и побрёл домой. Жил он один, бобылём, о чем ни разу не пожалел с тех пор, как от него ушла жена. Сын у него уже был взрослым и изредка навещал, что привносило некоторую ностальгическую ноту в его жизнь, не нарушая, однако, привычного холостяцкого уклада.

Возле дома Мануилыч взял в киоске несколько банок пива, намереваясь посвятить вечер любимому занятию — телевизору. Он терпеть не мог местные программы, да и центральные тоже, но неукоснительно смотрел все детективы, анализируя с карандашом действия полицейских. Итог всегда разочаровывал: герои вели себя по-идиотски, махали кулаками безо всякого толку, прокалывались на пустяках, чему Мануилыч искренне возмущался, ведя себя, как болельщик на стадионе. Почти после каждого фильма он расстраивался, кроя чёрными словами авторов фильма и актёров. Однако, увидев на экране титры очередного детектива, покорно садился перед ящиком, терпеливо ожидая, что наконец-то покажут грамотные действия по розыску преступников.

Купив пива и выйдя из киоска, он столкнулся с каким-то человеком. Тот извинился и вдруг, приглядевшись, радостно крикнул:

— Мануилыч! Чёрт старый — не узнаешь?

Мануилыч пожал плечами, собираясь идти.

— Да ты совсем слепой стал, как крот. Это же я, Диман.

Он снова вгляделся в улыбающееся лицо и вспомнил:

— Костровец? Ты откуда тут взялся? Где трудишься?

— Да я, брат, в норме. Ошиваюсь тут в одной фирме – охрана, сопровождение… Секьюрити, словом. По старому профилю, так сказать. А ты?

— Всё там же, в Центральном. На секторе.

— Надо же! А я думал, ты давно где-нибудь в банке. Наши многие пристроились в службы безопасности.

— Ваши? А вот наших что-то не берут, — мрачно ответил Мануилыч.

— Так в чём проблемы? Только скажи — махом устрою.

— А что делать?

— Я ж тебе говорю: охрана, сопровождение, режим секретности. Ну, там сведения о конкурентах собрать… Зато уж каждую неделю, в конвертике — что положено.

— Да, видать, ты в малину попал, парень, — вздохнул Мануилыч.

— Вот и давай к нам. А то сидишь, поди, в темнухах по самую шею да еще без зарплаты.

— Точно, — утвердительно кивнул годовой Мануилыч.

— Я вон в газетах прочёл — газетчика у вас убили. Прикинул, не иначе твой сектор. Ну, думаю, сейчас Мануилыча начнут гонять в хвост и в гриву. Как вспомню времечко золотое, когда из меня так же кровь пили — так волосы дыбом.

— Да на мне особо не поездишь, у меня выслуга, чуть что — на пенсию уйду.

— И правильно. Ладно, извини, что задержал. Я тут к тёлке заскакивал, гляжу — ты стоишь. А на счет работы подумай. Вот тебе на всякий случай телефон, — Костровец протянул ему визитку, хлопнул по плечу и пошёл к стоявшей у дороги «иномарке». Вдруг повернулся и негромко произнёс:

— Слышь, Мануилыч… Извини, конечно, мне как бывшему оперу интересно. Да и газеты шумят. Что — совсем темнуха или раскроешь убийство это?

— Куда мы денемся? А не раскроем, так приостановим. Ты же знаешь, такие дела в один день не делаются.

— Ну, вот приостановите — и приходи. Рекомендацию дам без звука.

Костровец сел в машину, и она легко набирая скорость, исчезла в сумерках.

Мануилыч побрёл к своей пятиэтажке. Костровца он помнил хорошо. Некогда тот, работая по наркотикам, вышел на торговцев из Средней Азии, но потом почему-то отпустил их. Когда стали разбираться, выяснили, что Костровец получил от них несколько ящиков яблок. Особая инспекция долго мурыжила его, пытаясь доказать взятку. Ничего не доказали, но из милиции попёрли. И вот сейчас он — в длинном модном пальто, при «иномарке» — ошеломил Мануилыча. Надо же, как повезло человеку: не спился, не забичевался несмотря на то, что уволен «за дискредитацию», хотя какая там дискредитация. Те торговцы к наркотикам отношения не имели, но до того были напуганы обыском, задержанием, что когда Костровец их отпустил и даже извинился — решили его отблагодарить этими яблоками. Отблагодарили…

Мануилыч помнил собрание, которое устроил отдел политико-воспитательной работы. Гневные, прочувствованные речи управленцев, горящее от стыда и унижения лицо Костровца, вялые реплики с мест тех, кого «готовили». Конечно — брать от подозреваемых мзду, некрасиво. Но, между тем, все сидящие на собрании хорошо знали, что заместитель начальника райотдела половину стройматериалов, предназначенных для ремонта изолятора временного содержания, увёз к себе на дачу; что выделенную управлением для уголовного розыска «волгу» начальник отдела забрал себе и ездит на ней по выходным к любовнице в Беляковку. Нет, всё-таки хорошо, что Диман не забичевался. Дай ему бог….

Рассуждая таким образом, Мануилыч добрался до дома. Он разделся, сунул ноги в домашние тапочки, сходил на кухню, нарезал на тарелку селёдки и отнёс в комнату, поставив на столик перед телевизором. Затем переоделся в трико, набросив сверху махровый халат и, вернувшись в прихожую, стал выгружать из карманов полушубка банки с пивом. На дне кармана нащупал какую-то бумажку. Захватив всё и придерживая банки подбородком, прошёл в комнату, уселся в кресло перед телевизором, выставив пиво на стол. Затем надел очки и принялся рассматривать бумажку — это была визитка, которую ему сунул Костровец. На ней красивым шрифтом было выведено: Костровец Дмитрий Георгиевич, начальник службы безопасности, ФПК «ИнфинСиб». Дальше шли номера телефонов.

— Ну что же, — произнёс рассудительно Мануилыч. — Очень даже вовремя.

Он положил визитку на стол и включил телевизор, решив больше ни на что не отвлекаться…

Глава пятая

Генеральный директор ФПК «ИнфинСиб», Семён Ананьевич Tpилис подписывал документы.

Стоявший перед ним главный бухгалтер давал короткие пояснения. Семён Ананьевич несколько дней отсутствовал, находясь на сессии Законодательного собрания, поэтому почты накопилось много. Подписав всё, что положено, он достал из своей папки несколько бумаг и принялся обсуждать их с бухгалтером. Речь шла о кредите, предоставленном компании краевой администрацией через резервный фонд социальной защиты. Срок возврата кредита истекал. Комбинация с кредитом обещала хорошую прибыль, но необходимо было еще некоторое время — месяца три. Обсудив возможные варианты и отдав необходимые распоряжения, перешли к проблеме, связанной с линолеумным заводом. Эта идея принадлежала Семену Ананьевичу, он ею гордился и поэтому сам вникал во все детали. В своё время о строительстве завода немало говорилось в печати, но потом, как водится, деньги куда-то девались, строительство остановилось. Семен Ананьевич подоспел вовремя, выбил кредиты и стал патронировать ход дел.

Приняв ещё нескольких специалистов — по маркетингу, сбыту, ценным бумагам — и связавшись по телефону с руководителями дочерних фирм, Семен Ананьевич решил, наконец, сделать небольшой перерыв. Он попросил секретаршу заварить кофе и закурил в ожидании. Он чувствовал себя удовлетворенным — не потому, что дела шли хорошо. В делах всегда возникали проблемы, коллизии, от решения которых зависела и прибыль, и порой благополучие компании. Поэтому он никогда не мог чувствовать себя спокойным. Тем не менее, удовлетворение ощущалось, потому что с утра, просидев почти до обеда за столом, теперь знал — мысленно видел — движение всех частей созданного им механизма.

Погрузившись на несколько дней в Законодательном собрании в рутину заседаний, борьбы интересов депутатов, фракционных сплетен и подсиживаний, он возвратился в свой кабинет генерального директора с чувством первоклассника, ступившего в первый раз на порог школы. Но в течение буквально нескольких часов убедился, что всё помнит, отданные распоряжения выполняются, задуманное реализуется и приносит ощутимые плоды.

Сознание того, что он может играть значительную роль и в Законодательном собрании, и тут, у себя руководить компанией, имеющей авторитет не только в крае, но и за его пределами — наполняло его спокойным и уверенным ощущением того, что все это сделано им надолго. Может быть — навечно. Семен Ананьевич усмехнулся: надо же, какая патетика. Ладно, минутная слабость, своего рода аутотренинг — я силен, я уверен в себе, мне всё удаётся… Сейчас кофейку и — по коням. Вошла секретарша с подносом.             Вопросительно взглянула и, по кивку шефа определив, что кофе надо поставить на журнальный столик у окна, направилась туда. Возвращаясь с пустым подносом и открывая дверь, сообщила:

— Там пресс-секретарь. Сказать ему, что вы…

— Нет, зови. Принеси ещё прибор.

Пресс-секретарь — это несерьёзно, с этим можно поговорить и за кофе. Бывший журналист, знает все сплетни — соединим приятное с полезным.

— Ну, как дела, что говорят, пишут в мире четвёртой власти, — приветствовал он вошедшего пресс-секретаря.

Семён Ананьевич прошёл к столику и уселся, приглашая собеседника. Тот дождался, когда шеф устроится в кресле и только тогда сел. Возникшая секретарша неслышно поставила перед ним чашку кофе.

— Четвёртая власть тоскует, — сообщил пресс-секретарь, отхлебнув кофе. — Дезориентация полная. «Вечёрка» пикировалась с городским мэром в расчёте, что он в оппозиции к краевой администрации и та её поддержит в случае чего. А оппозиционера взяли да и перевели в эту самую администрацию. Он тут же собрал городских бизнесменов и, пообещав решить кое-какие их проблемы, попенял, что они дают рекламу в «Вечёрку» — дескать, тираж падает, подписка сокращается. Те, разумеется, поняли намёк. В результате «Вечёрка» горит синим огнём, сотрудники разбегаются. Был у них хороший специалист по экономическим скандалам. Ушел в профсоюзную газету, пишет теперь что-то, такое… нейтральное.

— М-да, — философски заметил Трилис, — странная профессия. Живут, как в детском садике. Отобрали у мальчика трубу — и не слыхать его. А какой шумный был. Помнится, мы даже судились с ним. И ведь процесс выиграл, шельмец. А всего-то надо было трубу отобрать. Ну, а что телевидение?

— Там опять скандал. Марина Боженко, сельхозредакция, привезла из какого-то района передачу. Местный коммунист-аграрий, кстати, депутат Законодательного собрания — устроил у себя латифундию: хлеб выдает по списку, провинившихся вычёркивает. У них же сейчас там акционерное общество, так он дивиденды тоже не выдаёт. Это, говорит, премия. В общем, привезла она передачу, а когда стали разбираться, выяснилось, что эта крепостная деревня — родина нашего представителя Президента. Директор студии Ошкуров, который был инициатором командировки, как узнал, моментально снял передачу с эфира. Он же демократ, хотел как лучше — коммуниста в лужу посадить. А получилось, как всегда. Боженко устроила пресс-конференцию, написала в газету… Представитель Президента теперь Ошкурова на дух не переносит, тот ходит весь желтый… Одним словом анекдот.

— А как фамилия этого агрария-депутата? — поинтересовался Семен Ананьевич.

— Дрёмов. Да вы его должны знать. Он возглавляет…

— Да, да… Это кажется один из северных районов. Интересно, очень интересно, — проговорил Трилис. — Ну, что же, о радио вас не спрашиваю, слышал организованную вами передачу о делах нашей компании. Как будто неплохо…

Пресс-секретарь опустил глаза.

— Только, как бы это вам объяснить, — продолжал Семён Ананьевич — Вот предположим, что я — обычный радиослушатель. Включаю утром радио, готовлю на кухне завтрак, на работу собираюсь. Что мне нужно от радио, кроме прогноза погоды? Полезную информацию, верно? Вы рассказывали о нашем фонде страхования «Опора». Всё убедительно: небольшие взносы сейчас — зато потом дополнительная, считай, вторая пенсия. Но кто это утверждает? Вы и сотрудник фонда. А ведь фонд работает не первый год. И уже есть люди, получившие дополнительную пенсию. Так вот пусть они и говорят о той выгоде, которую приносит страхование у нас. Понимаете? Это вызовет доверие у радиослушателя. Не так?

— Конечно, — согласился пресс-секретарь. – Но, видите ли, надо, чтобы журналист это подготовил: съездил к пенсионеру, записал его, отмонтировал передачу…

— Ну, так и пусть съездит, отмонтирует или что там… Вы же ему платите. Я ещё никогда не отказывал в оплате нашей рекламы.

— Понимаете, — замялся пресс-секретарь, — тут специфика. Этот журналист, с которым я работаю и которому плачу — он просто приглашает в день своего вещания выступающего. А ездить с магнитофоном по пенсионерам всяким он не будет.

— Скажи пожалуйста, — усмехнулся Семен Ананьевич. — Тогда найдите другого, помоложе и платите ему. Пусть ваш мэтр сидит голодный. Можно так сделать?

— Это будет достаточно сложно. Впрочем, я попробую сделать, как вы оказали.

— Нет, нет, погодите. Я же не приказываю. Я хочу понять — попытайтесь объяснить. Вы сказали «сложно». В чём сложность?

— В том, что у них там всё, как говорят, «забито». Я вас уже информировал, что рекламу лучше давать на государственном радио. Частники берут дороже, а на государственном радио мы платим журналисту ерунду, и он на свой страх и риск даёт скрытую рекламу. У них там всё схвачено и поделено. Один рекламирует страховые общества, другой — промышленные ярмарки, третий — ещё что-нибудь. Это негласное правило, о котором все знают, но молчат. И если я откажусь от услуг своего журналиста, мне трудно будет отыскать другого. Его моментально вычислят и напомнят, что вся реклама оплачивается через коммерческий отдел. И он лишится заработка, который делится между определёнными журналистами. Начнутся крики о журналистской этике, разборки и так далее.

— Смотри, какая борьба за жизнь, — покачал головой Tpилис. — Ну, что ж, поступайте так, как вам кажется лучше. Лучше, разумеется, для компании. Из ваших слов я понял одно: хороший журналист стоит дорого. Но нам сейчас важно не качество, а количество. Вот, кстати, продумайте следующую вещь. Летом будет завоз товаров на Север. Но телегу следует готовить сейчас. Поэтому, начинайте исподволь, не спеша, готовить общественное мнение. Проанализируйте, как снабжался Север в прошлом году. Посмотрите, чем мы помогли Северу — соответствующие материалы вам подготовят в отделах маркетинга и сбыта. По мере необходимости мы будем корректировать эту компанию. — Конечная цель — добиться кредитов у администрации на реализацию товаров в районы крайнего Севера. Ясно?

Пресс-секретарь понял, что пора уходить. Он протянул папку Трилису:

— Здесь справка-меморандум и наиболее интересные публикации по нашей теме.

Семен Ананьевич принял папку и прошёл к столу. Перерыв кончился. Он включил селектор:

— Пригласите начальника службы безопасности.

Это была традиция. Приём своих сотрудников по текущим вопросам Семен Ананьевич завершал обычно встречей с начальником службы безопасности. Дмитрий Костровец с папкой, как и предыдущие сотрудники, вошел в кабинет и по знаку шефа прошёл к столу, сев напротив. В кабинете установилась тишина, прерываемая шорохом бумаг, короткими вопросами Семена Ананьевича и такими же короткими ответами Костровца. Так прошло около получаса. Наконец с бумагами было покончено.

— Что с торговыми точками? — спросил Трилис, возвращая папку.

— Практически нормально, — ответил Костровец. — Было два случая попытки рэкета в Советском районе. Вычислили рэкетиров, провели переговоры, объяснили ситуацию.

— Кто они?

— Случайные люди. Это территория «Салмана», у нас с ним договоренность.

— Милицию в известность поставили?

— Да, разумеется, всё зарегистрировано.

— Никакой самодеятельности, — напомнил Трилис. — Что дальше?

— Сожгли нашу торговую точку в Центральном районе. Это территория «Земели».

Семен Ананьевич поморщился. Ему всегда неприятна была эта часть доклада, но он взял за правило никому не передоверять подобные дела. Розничная коммерция приносила стабильный доход, но неизбежно влекла за собой криминальные коллизии. Любой неосторожный шаг, поступок мог привести к скандальной ситуации. С одной стороны нужно было выстраивать отношения с хозяевами «территорий», как правило, криминальными авторитетами, с другой — руководствоваться только правовыми нормами. Это было чертовски трудно совмещать.

— Ваши предложения?

— В данном случае в милицию обращаться бесполезно. «Земеля» на контакт не идёт.

— Повторяю — никаких переговоров с уголовниками, никакой самодеятельности, — Трилис пристукнул легонько ладонью по столу. — Передать заявление в милицию. Торговую точку оборудовать заново, на том же месте. Продумать охрану. Не мне вас учить, как это делать соберите данные об этом… «Земеле». Кто такой, что такое, чем располагает, какие у него нелегальные формы бизнеса.

— Данные вот, — Костровец достал бумагу. — На базе эскорт-услуг курирует в районе проституцию, в том числе детскую. Клиентура законспирирована, но есть люди влиятельные.

— Какая гадость, — поморщился Трилис.

— …Поставляет наркотики в общежития, — невозмутимо продолжал Костровец, — имеет несколько легальных торговых точек, но это скорее, «крыша» для обналичивания денег. Ну и рынок — торговля местами. Это пока все, что известно.

— Хорошо, — Трилис сделал пометку в календаре. — Я переговорю в УВД. А вы действуйте в строгом соответствии с моим указанием. Мы не имеем права уподобляться всем этим «салманам» и «земелям». Материалы в милицию — и пусть ищут. Ваше дело — обеспечение безопасной деятельности наших структур.

— Слушаюсь, — произнес Костровец с непроницаемым лицом.

— Что ещё?

— Есть информация о попытках журналистов выйти на наших сотрудников.

— Это к пресс-секретарю. Все контакты — только с его ведома.

— Да, но это явная попытка получить информацию в обход общепринятых правил. Звонили на квартиру моему сотруднику, точнее сотруднице. Звонивший представился журналистом с телевидения, предложил встретиться.

— Ничего не понимаю, — поморщился Трилис. — Вашему сотруднику кто-то там звонит… Разбирайтесь сами.

— Я просто хотел посоветоваться. Может разрешить ей сходить на встречу, чтобы узнать…

— Вы, что, с ума сошли? — спросил Трилис. — Я совершенно ясно оказал: все контакты с журналистами — через пресс-секретаря.

— Но, может быть мы узна…

— Перестаньте, — посоветовал Трилис. — Я ценю вас как опытного работника, но не забывайтесь, где вы находитесь. Это не милиция, не уголовный розыск. И ваше дело — охрана. Вы помните наш разговор летом?

Костровец кивнул головой. Тогда в загородный коттедж Трилиса проник этот газетчик, Артемьев, и жена шефа, расфуфыренная дура, умиравшая со скуки, распустила язык, польщённая вниманием прессы. Трилис был взбешен, прочитав материал. Он вызвал Костровца и впервые накричал на него.

Потом долго консультировался с юристом, и тот посоветовал судиться. Костровец заикнулся было, что дело не имеет перспективы, но Трилис так глянул, что он решил —  выгонит. А юрист, ехидно покосившись в сторону проштрафившегося начальника отдела безопасности, продолжал сыпать статьями, уверяя в полном успехе дела. Шеф, обнадёженный юристом, даже сделал заявление по телевизору. Словом, неизвестно бы, чем дело кончилось — журналист был въедливый и мог накопать на шефа столько, что тот не отмылся бы до морковкиного заговенья.

— …Поэтому еще раз предупреждаю: все контакты пресекать самым решительным образом. Личность звонившего установить…

— Но для этого…

— Никаких «но»! — Трилис откинулся на спинку кресла. — Вы что уважаемый? На квартиру вашей сотруднице — сотруднице отдела безопасности — звонят, понимаете, газетчики…

Неизданная повесть (продолжение 3)

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ РУЛЕТКА 

Повесть Валерия Кузнецова

Посвящается памяти Вадима Алферьева

От автора

В основу повести легли события, случившиеся в 1995-96 годах, в пору, когда нынешние тридцатилетние красноярцы были подростками. Что-то они читали об этом в старых газетах, что-то почерпнули из слухов. А о некоторых делах могут лишь догадываться, так как их до сих пор тщательно скрывают все, кто был причастен к этому.

— Он мой ровесник. Я печатался у них в газете. Недавно отдал ему материал. Завтра мы должны были встретиться в редакции — я хотел вычитать гранки…

Глава вторая

Пресс-конференция в Доме журналистов закончилась. Начальник Управления уголовного розыска полковник Шуранов вышел на крыльцо. Это был пожилой, спортивного вида человек в гражданском костюме. Он уселся в подъехавшую «Волгу» и бросил водителю:

— Встань чуть подальше — человека подождем.

Через минуту в машину на заднее сидение сел тот, кого ждали: примерно одного возраста с хозяином машины, в отличие от него одетый неказисто — в старый крытый полушубок и кроличью шапку. Он молча умостился в угол заднего сидения, плотнее нахлобучил шапку и затих. Водитель включил зажигание, но в это время в стекло задней дверцы забарабанили, и женский голос зачастил:

— Сергей Серафимович, Сергей Серафимович, до редакции не подбросите?

Начальник Управления шёпотом выругался и тут же изобразил радостную улыбку: в машине появилась рысья шапка, затем лисий воротник, наконец хозяйка всего зверинца — сотрудница

одной из краевых газет, пишущая на криминальные темы. Пресс-конференция, посвященная убийству Владимира Артемьева, продолжилась в машине. Журналистка приводила данные о гибели репортёров в Европе и в России — и Шуранову пришлось согласиться, что в России их погибло больше. Потом она втянула начальника Управления в диспут о мотивах убийства Дмитрия Холодова и Владислава Листьева, и полковник вынужден был признать, что тут замешана политика.

— А теперь они убивают нас! — торжествующе произнесла журналистка, обращаясь к своему соседу, привалившемуся к стеклу дверцы и не встревавшему в дискуссию. Он, однако, никак не отреагировал на соседку, и та снова принялась за полковника:

— Вы понимаете, какое настроение царит сейчас в нашей среде? Это что на ваш взгляд — предупреждение, угроза?

— Приехали! — совсем некстати радостным голосом провозгласил полковник.

Машина остановилась, Шуранов повернулся к собеседнице и проникновенно сказал:

— Раиса Захаровна, я же сообщил на пресс-конференции — создана оперативная группа. Раскрытие преступления на контроле начальника Управления внутренних дел. На любую информацию об угрозе в ваш адрес будем реагировать немедленно. Да и реагируем. Ну, вспомните: когда к вам в редакцию пришли качки от Толмача с претензиями, мы же сняли все проблемы в один момент. Ради Бога, не волнуйтесь, работайте спокойно.

Журналистка мило попрощалась со всеми, включая водителя, и выскользнула, хлопнув дверью. Шуранов помахал ей приветливо рукой, и когда машина миновала одинокую фигуру на обочине дороги, снова выругался — на этот раз с облегчением. Махнул водителю рукой — в Центральный райотдел — и больше не произнес ни слова.

Возле райотдела они с мужчиной в крытом полушубке вылезли из машины и поднялись на второй этаж, где размещался уголовный розыск. Пройдя в конец коридора, мужчина в полушубке открыл ключом дверь и впустил Шуранова. Тот огляделся: грязно-зелёные шторы, обшарпанный стол, разнокалиберные стулья…

— М-да, обстановочка, — протянул неопределенно полковник, садясь возле стола. — Кофе хоть у тебя есть?

— Нет кофе, — мрачно ответил мужчина, освобождаясь от верхней одежды. Он был одного роста с полковником, но грузнее, что делало его старше своего гостя. Пиджак поверх тёмно-бордового свитера лоснился на локтях, брюки на коленках отвисали пузырями. Видно было, что человек не очень следил за собой.

Полковник критически смерил его с головы до ног — и брови его удивлённо поползли вверх: на ногах у хозяина кабинета красовались суконные ботинки на «молнии». Такие теперь только пенсионеры носили, да и то редко.

— У тебя что — другой обуви нет? Или купить не на что?

Мужчина опустил голову, рассматривая свои ботинки. Потом взглянул на обувь начальника Управления — замшевые итальянские туфли под цвет костюма. После чего уселся за стол напротив и произнёс, доставая сигареты:

— А ты что — не знаешь, что нам второй месяц зарплату не выдают? Да и выдали бы — на кой мне ляд твои тапочки. Ботинки у меня хорошие, тёплые, подошвы рифлёные, по любому гололеду пройдут. В Управление может, в таких и не пропустят — так мне там делать нечего.

Полковник поморщился, когда хозяин кабинета назвал его на «ты», однако, промолчал. Прикурил от предложенной зажигалки и только после этого спросил:

— Понял, зачем я тебя на пресс-конференцию инкогнито возил?

— Журналиста Артемьева на нашем секторе убили — чего тут непонятного? Всё ясно.

— Всё да не всё. Что я газетчикам на пресс-конференции выходную арию мистера Икс пел — это даже они догадались. Свидетельская база — ноль. Вещественные доказательства — ноль. Мотивы убийства… Какие мотивы?

— Написал чего-нибудь? — пожал плечами мужчина.

— «Написал чего-нибудь»… — передразнил полковник. — Хороший мотив для убийства. Это что же такое надо написать, чтобы человеку голову проломили и десять ножевых ран нанесли? Вон, Раиска эта, которая с нами ехала, про что только не пишет: и про насильников, и про бандитов – никто ей в подьездах засады не устраивает.

— Что касательно Раиски, так она своего мужика, который раньше на фаготе в филармонии дудел, в ваше управление уголовного розыска определила — равнодушно произнёс мужчина. – Пользуюсь слухом, не без твоей протекции. И зарплата побольше, и фирма солидная. С такой крышей кто же её посмеет обидеть? А у Артемьева, видать, крыши не было, тут кто хошь, мог счёты свести. На пресс-конференции кто-то из журналистов говорил, что он про маньяков писал,  Так опять это в Беляковке было, в районе — не наш сектор. Тут управленцам вашим сподручнее отрабатывать.

— Спасибо за совет, — раздражённый иронией собеседника, ответил Шуранов. – Тебя никто и не заставляет ехать в Беляковку. Оперативно-следственная группа у нас создана, и что кому делать, мы уж сообразим. Но ведь убили его на твоей земле, на твоём участке. Ты-тo сам что собираешься делать?

— Обсудим на секторе с ребятами…, — мужчина уныло почесал щетину на подбородке.

— …и повесите очередной «глухарь» мне на шею, — закончил полковник. – Мне, понимаешь? Нестандартное преступление и раскрывать надо нестандартно. А ты «соберёмся на секторе»… С кем соберёшься, с пацанами своими? Один рисование преподавал в четвертом классе, другой из дома культуры, третий…

Полковник осёкся: мужчина, подперев рукой подбородок, с пронзительным любопытством разглядывал его.

— Ты чего?

— Ничего. Красиво говоришь. Правильно. Совсем несмышлёныши у меня на секторе: один из дома культуры, другой действительно учитель рисования. Всё ты верно заметил. Только где ты был, когда старых оперативников косяками гнали из милиции? Когда уголовные дела на них фальсифицировали? Ты не знаешь, что опер должен на секторе пять лет поработать, чтобы от него отдача была? Все эти массовики-затейники, учителя — только через пять лет научатся раскрывать убийства. С кого ты раскрываемость спрашиваешь?

— С тебя спрашиваю, — невозмутимо ответил полковник. — Ты не пять лет — ты двадцать пять лет работаешь в уголовном розыске. Вот с тебя и спрашиваю. А точнее, приказываю. С нынешнего дня все свои заявления передашь своим пацанам — пусть учатся. А сам займёшься убийством. Мотивом убийства. Отработаешь всех журналистов, имеющих какие-то мнения  по этому поводу. Прочитаешь все статьи, написанные Артемьевым. Необходимую информацию из Управления тебе будут давать. Понадобится дополнительная помощь — звони мне. Повторяю — мне нужен мотив убийства. Тогда можно будет определить круг подозреваемых. А до той поры мы будем воздух пинать. Я переговорю с начальником отдела, чтобы он был в курсе твоей задачи. А ты подумай пока. И прежде всего вот о чём: зависнет это дело — я перетерплю. Не в первый раз. А для тебя — боюсь, в последний. Я не угрожаю — это так и есть. Сам подумай. Хорошо подумай.

Шуранов пошел к двери, на выходе остановился и произнес, подбирая слова:

— А на счёт оперов старых, которых гнали и… почему я молчал. Да, молчал. А тебе чего бы хотелось, чтобы я вслед за ними ушёл? Чтобы под танк бросался? Если бы у меня тогда не хватило ума промолчать, ты бы сегодня так с начальником Управления уголовного розыска не разговаривал. Ты бы стоял по стойке «смирно». А может, тебя вообще бы уже в милиции не было, понял? Кстати, тебя лично, насколько я помню, эта кампания не коснулась. Тебе ведь в своё время даже должность начальника отдела в Управлении предлагали — не захотел. И в райотдел никто тебя силком не гнал — сам ушёл. Поломался и ушёл. Не так, Мануилыч? А если так, стало быть, ты — лично ты — не пострадал и получил, что хотел. Вот и трудись на благо родины в райотделе, если тебе тут больше нравится, чем в Управлении. И ещё… Я, конечно, помню, что мы начинали с тобой в одно время, но, пожалуйста, не говори мне «ты». Есть дисциплина, верно? Есть служебная этика…

— Верно, — вздохнул тот, кого Шуранов назвал Мануилычем. — Только служебная этика — дело обоюдное. Или может, какие новые инструкции появились? Мы тут в райотделе не в курсе.

— Ишь, какой обидчивый, — усмехнулся полковник. — Хорошо, будем на «вы» обоюдно.

— Вот и ладушки, — медленно проговорил Мануилыч, когда за гостем закрылась дверь.

… Примерно в это же время, когда полковник Шуранов разговаривал в Центральном райотделе с бывшим сослуживцем Мануилычем, на краевой студии телевидения закончился худсовет. Редакторы программ, режиссёры разошлись по своим делам, оживлённо обсуждая происшедшее. А произошло действительно необычное: худсовет проголосовал против предложения директора телестудии отстранить Санину от эфира. Не помогли выступления специально прибывшего депутата Законодательного собрания Рудина и представителя краевой администрации по связям с общественностью. Не помогла тщательно продуманная и аргументированная получасовая речь Окурка, который напомнил коллегам об активизации коммунистов в стране, начиная с Государственной думы и кончая вылазками на местном уровне. Выступить Игорю, как и предсказывала Илона Викторовна, не удалось. Когда ему надоело рисовать чёртиков, и он поднял руку, Окурок сделал вид, что не заметил его. Через некоторое время Игорь снова попросил слова.

Директор телестудии сверкнул очками в его сторону и сардонически произнес:

— Не напрягайся, Стариков. Я полагаю, всё, что ты хочешь сказать, уже изложено в твоём газетном интервью с Саниной. Я полагаю также, что ты не упустил возможности ознакомить членов худсовета со своим опусом, опубликованном сегодня в «Своей газете». Так что твоя точка зрения присутствующим известна.

Саниной отказать в выступлении Окурок не посмел:

— Только, пожалуйста, Светлана Ивановна, без пропаганды. Не надо напоминать людям то, что они могут прочесть в «Красной газете».

— Успокойтесь, Михал Михалыч, — улыбнулась Светлана. — Я не буду напоминать вам, что пишет «Красная газета». Я напомню то, что должен знать каждый тележурналист. Когда в студии сидит домохозяйка, рабочий или сельский житель — разумеется, им надо помочь, чтобы он они не растерялись в непривычной обстановке, Но когда перед камерой сидит человек, претендующий на политическое лидерство  это, извините, другое дело. Он должен понимать, зачем пришёл в студию и что ему надо сказать телезрителям. Он представляет политическую партию — значит, он должен представить её достойно. А я, да будет вам известно, договорилась о передаче с одним человеком, на студию же, за десять минут до эфира он прислал своего заместителя. Самому, видите ли, некогда. Что мне было делать — отменить передачу? У нас вообще мода пошла — местных политиков приводят в павильон под локоток и приятно им улыбаются, какую бы чушь они ни несли. Почему? Потому что они демократы, сторонники реформ и партии власти? С каких это пор свидетельством ума и порядочности стал не человек, его мысли и поступки — а его партийная принадлежность?

Окурок бросил тревожный взгляд на сидевшего в сторонке депутата Законодательного собрания Георгия Юрьевича Рудина. Тот кивнул головой и поднял руку.

— Позвольте, Светлана Ивановна. Я, разумеется, не могу судить о степени вашего профессионализма. Согласен и с тем, что представитель «Яблока» в передаче не очень чётко формулировал свои мысли. Но он, плохо ли хорошо ли — представлял свою партию. А вот кого вы на этой передаче представляли? Чьи интересы? Раскройте секрет?

— Никакого секрета, Георгий Юрьевич. Я представляла интересы телезрителя, которому наплевать на программу «Яблока» — он может услышать её в более грамотном исполнении по центральному телевидению. Но вот чем хочет заняться эта партия, чтобы изменить экономическую ситуацию не во всероссийском масштабе, а здесь у нас, в крае? Как я ни пыталась – добиться ответа так и не могла. Кстати, ваши телевыступления грешат тем же самым. Вы довольно бегло излагаете программу «выбороссов», но когда дело доходит до того, что сулит эта программа простым людям — у вас почему-то всегда кончается время.

Рудин поднял брови, собираясь что-то сказать, Окурок замахал руками:

— Нет, нет… Давайте прекратим эти теледебаты, у нас все-таки художественный совет. Светлана Ивановна, я же просил… Одним словом, давайте подведём черту. У меня предложение: кто за то, чтобы признать программу «Позиция» слабой в художественном отношении и тенденциозной в политическом — прошу голосовать…

После худсовета Рудин и директор телестудии остались одни. Секретарша принесла кофе, и они некоторое время молчали, помешивая ложечками в чашках.

— Ну, Стариков, ну, паразит! — не выдержал Ошкуров. — Он ведь специально перед худсоветом опубликовал это интервью с Саниной. Вы видели — у всех были газеты с его материалом. Конечно, голосовали против — кто же руку поднимет на героиню сопротивления? А как  бы хорошо: худсовет проголосовал, я с чистой совестью отбираю её эфирное время…

— А что теперь нельзя? — полюбопытствовал Рудин.

— Да можно в принципе. С нового года составим новый график. У нас и так общественно-политического вещания переизбыток, вот мы и сократим его за счёт санинской программы. Она у нас в штате на радио. Пусть там и кукует со своими коммунистами, это не мои дела.  А на телевидении мне её на дух не надо. Вон, пожалуйста — сторонниками обрастать начала.

— Послушайте, а действительно — какая муха вашего Старикова укусила? — оживился Рудин. — Я его помню. Когда я баллотировался в Законодательное собрание, он же сделал мне прекрасную предвыборную рекламу: опубликовал в нескольких газетах интервью, вывел на радио, телевидение. И совершенно бесплатно.

— Когда это было, — махнул рукой Ошкуров. — Тогда им зарплату давали, гонорары, а сейчас… Знаете, во сколько обходится выезд ТЖК? А бензин? Да я им каждый день твержу: ищите спонсоров. У меня нет денег на выезды, на съёмки, на гонорары. В администрацию как нищий хожу, та же песня: денег нет. А проскочит какая-нибудь Санина с критическим материалом — тут же звонок: куда смотрите!

— В принципе деньги найти можно, — задумчиво проговорил Рудин. — Надо только продумать какую-то интересную телевизионную программу. Идеологически выдержанную. Нашу программу, вы понимаете? — Рудин многозначительно поднял брови. — Просчитать её стоимость, найти хороших исполнителей. Надёжных.

— Вы знаете, пожалуй, у меня есть такой журналист, — Ошкуров барабанил пальцами по столу, вспоминая. — Гоша Сушко, в молодёжной редакции работает. Инициативен, но управляем. Честолюбив. И — хороший организатор.

— Ну, вот видите? Это же решение вопроса! Молодёжная тематика — то, что нужно. КВНы там всякие, диспуты, фестивали, понимаешь. Трибуна, с которой мы можем воздействовать на нашу молодёжь. Думаю, финансирование такой программы можно пробить. Здесь и пропаганда различных форм малого бизнеса, и реклама — а это значит спонсоры.  В общем, берите-ка всё в свои руки, просчитайте, а я тем временем переговорю в комитете по делам молодёжи. Они ухватятся за идею и включат это дело в бюджетное финансирование на будущий год. Правда, уже поздненько, ну да бюджет всё равно ещё не принят. Так что попытаться можно. Сформируете редакцию, наберёте туда свежих людей… А от этих, понимаешь, нытиков, избавляйтесь. Не такая обстановка. Летом, возможно, будут выборы Президента, пропагандистский аппарат должен быть абсолютно надёжным. А у вас всякие там санины голову поднимают. Вы же помните девяносто первый год, когда они публиковали списки неугодных.  

— Это не Санина голову поднимает, — мрачно сказал, протирая очки Ошкуров. — Это коммунисты голову поднимают.

— Ничего. Как говорил Григорий Мелехов — помните в «Тихом Доне»: поднятую голову рубить легче, — усмехнулся Рудин.

-Угу, — с сомнением промычал Михал Михалыч. — Только мне кажется, это не из «Тихого Дона», это из «Поднятой целины».

— Да? Ч-чёрт, давно не перечитывал классику. Работа, работа… некогда следить за литературой.

— Во-во, — подтвердил Окурок. — Надёргаешься, накричишься, домой придешь, стакан водки хлопнешь — и вся классика.

Собеседники замолчали, пригорюнившись.

— Слушай, — произнес Рудин, переходя на «ты» и тем самым давая понять, что официальная часть закончилась, — кстати, о классике. Давай в выходные устроим разгрузку. Слетаем на охоту. Ты не думай, никаких излишеств. Деловая встреча в неформальной обстановке. И твои проблемы будет возможность решить, и — отдых на природе.

— Оно бы неплохо, так ведь в понедельник обратно попасть надо. Хозяйство моё видал? Чуть отпустишь…

— Да бож-же ты мой! Я тебя, что — на пьянку зову? В пятницу вертолётом на место, в субботу вечером дома. От сторонних глаз да языков подальше. Брать с собой ничего не надо, там всё есть. Главное — люди будут интересные. К иным в Городе только через секретаря попасть можно, и то не каждому, понял?

Окурок, возликовавший в душе, озабоченно вздохнул:

— Конечно, отдых нужен… Видишь, какая обстановка.

— А я что говорю, — перебил его Рудин. — Разрядка нужна. Проветримся, душу отведём — и снова в бой. Мы же с тобой кто — бойцы! И забота у нас какая? Забота у нас простая: не допустить возврата к прошлому. Ты же помнишь проклятое время, когда все тряслись и лизали задницы, кому ни попадя?

— Как не помнить, тяжелейшее время было, — вздохнул Окурок. — Ладно, договорились.

Он проводил гостя до дверей. И крепко, по-мужски пожав друг другу руки, бывший выпускник ВПШ и бывший секретарь парторганизации разошлись, озабоченные перспективой возврата к прошлому, о котором они старались не вспоминать.

Глава третья

Мануилыч не был на месте происшествия: убийство произошло вечером, выезжала дежурная смена, материалы он увидел только утром. Конечно, в последующие дни нагнали участковых, организовали поквартирный обход, пытаясь найти толковых свидетелей… Но это была уже залепуха для начальства. Как и оперативно-следственная группа, в которую навключали оперативников из городского, краевого управления, выделили им машины и завели ежевечерние планёрки, где все отчитывались о проделанной за день работе. В результате никто ни за что не отвечал, зато УРД — уголовно-розыскное дело — набухало бумажками не по дням, а по часам.

Мануилыч понимал, что Шуранов приехал к нему не от хорошей жизни. Разумеется, у него в Управлении были толковые работники, так ведь на толковых-то и вешают самые тяжёлые дела. А тяжёлых дел в этом году было полно: в Городе начался отстрел предпринимателей. Уголовники, доившие раньше покорных коммерсантов и мирно сосуществовавшие друг с другом, столкнулись с сопротивлением. Предприниматели, получившие в короткий срок капитал, недвижимость, положение в обществе, отказались подчиняться «петрухам», «косякам» и прочим блатным лидерам. Началась большая стрельба. Причём, гибли не только «положенцы». Молодая поросль предпринимателей, не имевших уголовного прошлого, тем не менее, быстро переняла стиль паханов и к вящей радости уголовного розыска стала мочить «синяков» — татуированных уголовных авторитетов. И хотя общий итог был в пользу милиции, оперативникам приходилось по долгу службы заводить дела, искать подозреваемых — в общем, если не влиять на процесс, то хотя бы контролировать его.

Убийство журналиста — совсем из другой оперы. Ножом и монтировкой работала только беспортошная шпана на городских окраинах. Уголовники и положенцы практиковали исключительно огнестрельное оружие: один-два выстрела на поражение, контрольный в затылок — всё вместе занимало не более десяти секунд. Это было удобно, надёжно и практически не раскрываемо. Потому, что киллер, как правило, приглашался со стороны.

Убийцы Артемьева были из разряда шпаны. Маловероятно, чтобы с ним расправились по заказу положенцев или уголовников – не их конингент. Тогда кто? Отобрать сходные преступления, выявить подходящий по «окраске» уголовный профиль — не проблема. Но этот путь ведет к расширению круга поисков, а его надо сужать. В каком направлении? Это самое трудное решение. Потому что тот, кто определил направление поиска и двинул в этом направлении всю машину уголовного розыска — тот и отвечает за раскрытие преступления.

Вот поэтому Шуранов и вспомнил о Мануилыче. Ему нужен был именно такой человек — не управленец, перегруженный информацией о преступных группировках, киллерах, разборках, имеющий под рукой любые учёты и службу наружного наблюдения. Ему нужен был человек, способный непредвзято реконструировать то, что случилось за четыре дня до нового года в подъезде одной из девятиэтажек на берегу Реки. Человек, которого не надо ежечасно подталкивать, человек, на которого можно положиться. А на Мануилыча можно было положиться. Шуранов хорошо помнил его еще по совместной работе в Управлении. И потом, когда он ушел на сектор — полковнику часто встречалась его фамилия в информации по раскрытию тяжких преступлений. За свою жизнь Мануилыч досконально изучил уголовный мир Города. Бывшие его подопечные, отсидевшие не один срок, величали его так же, как и коллеги по работе — «Мануилычем» и «дядей Кешей». Многие сотрудники милиции — дежурных частей, ГАИ, патрульно-постовой службы, уголовного розыска — за долгие годы не раз встречавшиеся по разным делам, охотно делились с ним информацией, в том числе и конфиденциальной, что давало Мануилычу преимущество перед своими товарищами.

В том, что Шуранов предоставил ему карт-бланш, на первый взгляд не было ничего странного: сектор его, он — старший инспектор… Напротив, выход прямо на начальника Управления избавлял его от нудных, ежедневных отчётов — куда ходил, что делал, где справки и прочая мура, на которую так изобретательны проверяющие из Управления.

Но с другой стороны, Мануилыч знал: розыск — это рулетка. Не на ту цифру поставишь — не поможет ни опыт, ни авторитет сыскаря, ни Шуранов. Да и возраст критический. Молодой опер проколется, получит выговор, отряхнётся и дальше побежит. А ему прокалываться нельзя, и так из отдела по работе с личным составом косятся.

Вон, недавно таскали целую неделю. Новый министр приказал всем завести тетрадки, прошнуровать, засекретить и записывать туда ценные указания. Такие тетради для служебной подготовки существовали всегда, но раз министр приказал завести новые…

Мануилыч купил общую тетрадь, аккуратно прошнуровал, засекретил, написал на первой странице крупно: «Я всё знаю!» – и сунул тетрадку в сейф. Первый же проверяющий увёз тетрадку в Управление. На другой день приехал какой-то «летёха» в отглаженной форме и заставил его писать объяснение.

— На какую тему? – полюбопытствовал Мануилыч.

 — Если вам заранее известно содержание директив министра внутренних дел, поделитесь секретом получения информации  – и мы вместе посмеёмся.

Молодой управленец впервые столкнулся с таким откровенным неуважением к основе основ служебной подготовки: конспектированию министерских указаний — и решил искоренить крамолу на корню. Глядя на розовощёкого проверяющего, Мануилыч улыбнулся:

— Да нет никакого секрета. Со времён Тикунова ничего нового в директивах наших министров внутренних дел не появилось — а все его инструкции я помню назубок.

— Это какой Тикунов, который после Щёлокова что ли?

— Нет, он был министром гораздо раньше Щёлокова, — улыбнулся Мануилыч.

— И вы уже тогда работали? – округлил глаза управленец. Он забыл про свою цель и смотрел на Мануилыча, как смотрит археолог, на случайно отрытый им череп питекантропа.

— Я работал при Тикунове, Щёлокове, Федорчуке, Власове, Бакатине, Пуго… И Тикунов был среди них единственным профессиональным юристом. Поэтому я и помню его директивы. А какие указания мог дать тот же Бакатин, который был строителем в Кемерово? Кстати, ты не знаешь, какое образование у нашего нынешнего министра? Часом, не консерваторское?

Управленец сглотнул комок, молча собрал бумаги и ушёл жаловаться начальнику РОВД. Тот поручил замполиту провести служебное расследование, Мануилычу приказом по отделу было объявлено замечание за нетактичное поведение и уклонение от служебных занятий. После этого замполит его иначе как «уклонистом» не называл. Мануилыч посмеивался, но понимал: в случае чего — долго искать крайнего не будут. По возрасту пенсионер, по выслуге пенсионер, управленцам хамит — ату его! Поэтому и не обольщался на свой счет.

Единственно, из-за чего он держался — из-за некомплекта в уголовном розыске. Отправят его на покой, останутся на секторе массовики-затейники — и придёт уголовке полный кирдык.

Намёк Шуранова был совершенно ясен. Так что, как ни крути, оставалась у Мануилыча одна-единственная надежда — на свою лёгкую руку. Авось и в этот раз не выпадет «зеро» — а остальное ему годилось.

Весь следующий день Мануилыч провел возле девятиэтажки, где был убит Артемьев, под различными предлогами заговаривая с жильцами. Неторопливый, словоохотливый сельского обличья пожилой мужчина, разыскивающий живущую где-то здесь на квартире непутёвую племянницу, — внушал доверие и желание просветить провинциала об опасностях городской жизни. Мануилыч частенько прибегал к подобному методу, который давал гораздо больше информации: как ни странно, с чужаком люди, особенно пожилые, были откровеннее, чем с милицией и даже с соседями. Он взял на заметку, что дом старый, и жила в нём лет двадцать назад городская элита. С течением времени элита переехала в более комфортабельное жильё, а квартиры достались детям, родне и знакомым.

Традиции, однако, сохранились: двор был чистый, подъезды оборудованы кодами — просто так не зайдешь. Последнее обстоятельство особенно настораживало: преступники могли пройти либо зная код, либо — вместе с Артемьевым. Но журналист был парнем крепким — он мог не пустить их в подъезд. В конце концов, просто убежать наверх и поднять шум.

Таким образом, если это была не случайная выходка уличной шпаны, нападавшие знали Артемьева в лицо, знали время прихода – значит, следили за ним. И главное: не хотели его убивать! Или не имели приказа. Иначе, зачем бессмысленно тыкать ножами, когда можно было покончить одним ударом? Непрофессионалы? Поразмыслив, Мануилыч отправился в ЖЭК, уже официально. Вышел он оттуда уже, когда стало смеркаться, и отправился в редакцию газеты, где работал Артемьев. Вернулся к себе в кабинет далеко затемно.

Некоторое время сидел, бессмысленно уставившись перед собой. Соображал. Первая версия: случайная шпана. Резонная версия — жиличка из третьего подъезда подтвердила — забегают, двор проходной, центр рядом. Могли увязаться за одиноким прохожим? Но компанию шпаны во дворе заметили бы. А тут — ничего. Во всяком случае, книгу учёта происшествий за тот день проверить надо. И с участковыми поговорить: кто доставлялся на опорный пункт, какие скандалы, разборки были в тот вечер. Но про драку в подъезде жильцы бы знали, дом блочный, звукоизоляция такая, что слышно, как кошка мяукает на площадке.

Другая версия: сердечные дела. Несерьёзная версия, но пренебрегать нельзя. Артемьев — парень холостой, жил один. Были же у него увлечения. По опыту Мануилыч знал: добрая часть тяжких телесных повреждений — результаты драк из-за женщины. И характер телесных повреждений укладывается: били ножом в спину, ягодицы, ноги. То есть Артемьев побежал, поняв, зачем они пришли. А когда ударили по голове, и он упал — добивать не стали. Им не надо было убивать — им надо было проучить. Так, чтобы на всю жизнь запомнил. О том, что человек может умереть от кровопотери, не сообразили. Точно – не профессионалы.

И, наконец, третья версия: месть за публикацию. Газетчики больше всего на ней настаивали. Кто-то из них даже сформулировал… Мануилыч потёр лоб, вспоминая:  убийство — заранее спланированная акция тех, против кого он выступал. А выступал он и против мошенников-экстрасенсов, и против депутатов с их блатными дачами. О маньяке-убийце в Беляковке тоже писал, вполне мог задеть кого-нибудь из его окружения или родственников. Деревня — не город: если пропечатают в газете, проходу не будет. Вполне могли сорвать зло. Но только сельскому жителю разыскать в городе журналиста, да выследить, да подколоть в подъезде –  ума не хватит. Здесь нужен горожанин. С машиной. К тому же, с навыками сыскной работы.

Или эта баба-экстрасенс, которая шантажировала любовника, а тот её сдал в милицию. Фамилию он в материале не назвал, но ведь в городе её все знают. Если после публикации клиентура пошла на убыль — не исключено, что решила посчитаться с автором. Женщины — народ мстительный. Но опять же, нужен опытный режиссёр. Дурака с заточкой найти не проблема, а вот организаторы на дороге не валяются.

Ну, жуликоватые депутаты с их левыми дачами вряд ли дойдут до поножовщины. Трусоваты. Вот жалобу настрочить, заявление в суд… Кстати, в редакции говорили, что один из них, Трилис, кажется, звонил Артемьеву, грозил всеми карами и даже по телевизору объявил, что подаст в суд. Было это осенью, в суд он не подал – видимо, действительно рыльце в пуху. И вот зимой его обидчика подкалывают в подъезде. Вообще-то версия соблазнительная, но… Депутат — и уголовники. А потом, если мочить всех журналистов, которые про дачи писали последние два-три года — в Городе некому будет газеты издавать.

Наконец, четвёртая версия, но её практически реализовать невозможно: каждую неделю Артемьев давал в номере криминальную хронику, выбирая из оперативных сводок дежурной части наиболее интересные происшествия. Разумеется, фамилии не назывались, но очертить круг участников происшествий не трудно: где-то проскакивало название улицы, место работы, другие детали… Словом, и тут могли найтись обиженники, жаждущие мести за то, что какой-то писака опозорил на всю округу…

Ну, хватит! Мануилыч пришлёпнул ладонями по столу. Эти версии определяют в принципе круг поиска. Широкий круг, по нему до пенсии ходить можно. Что-то надо взять за основу, а остальное доложить Шуранову: у него оперативно-следственная группа, учёты, машины… Но все это — технология, а вот за что зацепиться-то? Что докладывать Шуранову?

Мануилыч вспомнил их давешний разговор и тяжко вздохнул: кто его тянул за язык? Мало ли с кем в молодости он не работал, не пил, не ходил по девкам. Смешно думать, что всякий раз полковник будет выслушивать его соображения по тому или иному поводу. Ему надо, чтобы Мануилыч задержал подозреваемых, а как он это сделает – Шуранову до фонаря. 

Заверещал телефон.

— Иннокентий Мануилович, — послышалось в трубке. — Бокарев Александр беспокоит, узнаете?

Саша Бокарев был крестником Мануилыча. Он привлёк его внимание, когда был ещё кинологом — молодым любознательным сержантиком с собакой, выезжавшим на происшествия. Не без помощи Мануилыча его перевели тогда в группу по карманным кражам, потом он заочно закончил юрфак и стал опером. Он сохранил уважительный тон в отношениях с Мануилычем несмотря на то, что был уже начальников отделения в УВД.

Вот и сейчас, предварительно извинившись и сославшись на распоряжение полковника Шуранова, Саша поинтересовался, есть ли у Иннокентия Мануиловича соображения по убийству. Мануилыч подробно пересказал свои версии и возможности их отработки.