Январь 2, 2013 победители Красноярские перья 2012 Артем Яковлев

Такой Ближний Восток

Конечно, идёмте! Или даже так — сейчас я позову своих знакомых, и мы все вместе пойдём к вам в лавку. Бежим, догоним их! — и я решительно потащил его за собой.

Кощей засомневался. Его костлявая длань ослабила хватку.

— Они ушли совсем недалеко вперёд! Ну, что же вы стоите? — спросил я.

Кощей поспешно обернулся, и тихонько пополз в недра своей лавки — спрятаться там в своих ковровых сетях, и выглядывать новых, более доступных клиентов.

Я же пошёл дальше. Торговые магнаты сука ощупывали меня глазами, ловили мой взгляд. Паутина их тканей, патока их сладостей, блеск их драгоценностей – всё было приготовлено, и трепетало, дрожало от ожидания добычи.

Перрон второго пришествия

Через несколько кварталов Сук расширился и упёрся в главную примечательность Дамаска — мечеть Омейядов. Как часто водится на востоке, мечеть эта была изначально христианским храмом. Причём мусульмане её не отобрали, а купили. Ныне это самая большая мечеть в стране, и почитается она во всём мире потому что здесь хранится одна из бесчисленных авраамических реликвий — голова Иоанна Крестителя.

Внутренний двор мечети устлан мрамором. Летом он, должно быть, делает жаркий полдень Дамаска прохладнее, однако зимой это покрытие создаёт мусульманам большие проблемы. Ведь на входе в мечеть нужно снимать обувь. И вот толпы арабов в носках или вовсе босиком шлёпали по ледяному полу к бассейну для омовений. Возле одной из стен стояла древняя телега. Табличка на стене возле неё сообщала, что телега до пенсии работала боевой колесницей, и осталась её в мечети от кого-то из бесчисленных завоевателей. Но за пеленой лет уже позабылось, от каких именно — то ли монголов, то ли византийцев, то ли еще каких безвестных солдафонов.

Внутри мечети было чуть потеплее и на полу лежали ковры. Арабы вовсю этими коврами пользовались. Кто сидел, кто лежал, кто книжки читал. Наверное, можно было тут даже и спать, но то сомнительное удовольствие в общем холоде — зимняя температура в Дамаске около восьми градусов тепла. В середине зала стоял ограждённый павильончик с головой Крестителя. Сквозь решетки, ограничивающие его, можно было разглядеть какое-то загадочное сооружение, внутри которого и располагалась голова. Размеры сооружения были достаточны для того, чтобы Креститель мог поместиться там целиком. В углу зала располагался вход на минарет. Некие авторитетные специалисты рассчитали, что в момент второго пришествия Иисус спустится на землю точно в этом месте. Вот и построили минарет, чтобы ему было чуть поудобнее.

Я не потратил много времени на мечеть Омейядов и все её религиозные внутренности. Бродить по улицам Дамаска гораздо интереснее. Этому городу не нужно выставлять свои реликвии. Сарай на ремонте выглядит в нём неотличимо от античных развалин — такой же пыльный, каменный, обветренный… Переулки старого города, пересыпанные церквями и соборами всех возможных мастей, проспекты нового города, с их невысокими официальными зданиями — вот лучший музей, с бесчисленными залами и еще более бесчисленными экспонатами. Вдоль старого города течёт некая речка. Она крайне неширока. Скорее это даже арык, а не речка. Других водных потоков в Дамаске нет, но арабы относятся к своей реке удивительно безразлично. На берегу спят бродяги, бегают драные кошки… У реки даже и название звучит как-то не слишком уважительно: «Наср Барада». В переводе сие означает «холодная речка».

Я перешёл эту наноречку по бетонному мостику (читатель уже, наверное, заметил, как часто встречается в моём рассказе бетон — что поделать, любовь южан к этому материалу повсеместна и превращается иногда в фанатизм; у них, кажется, даже деревья бывают бетонные) и отправился в сторону дворца президента Башара Асада.

По карте дворец этот располагался совсем недалеко. Но оказалось, что карта не учитывала один важный нюанс. Она знала о двух измерениях, но понятия не имела о такой вещи, как вертикаль.

Дамаск расположен на сравнительно ровном месте. Однако с северной стороны над городом возвышается очень высокий утёс. Он называется Касьюн, и кажется настолько крутым, что невозможно и представить себе, как вообще на эту гору можно забираться. Любое уважающее себя место в Сирии обязано иметь собственную легенду, желательно со стажем в несколько тысячелетий. У горы Касьюн, конечно же, тоже такая легенда была. А именно — почему-то считается, что именно на вершине горы Каин убил Авеля. Зачем братьям потребовалось залазить на такую верхотуру, ортодоксальная криминалистика умалчивает.

Башар Асад себе дворец устроил как раз неподалеку от места первого кровопролития, где-то одном из уступов Касьюна. Это высокопоставленное во всех смыслах строение смутно виднелось из низины холодной речки. Издалека оно сильно смахивало на какой-то химический завод — как будто бы в нём не президент жил, а, например, комбикорм производили. Белое, сделанное, естественно из бетона, с кубическими и очень простыми формами — если бы мне сказали: «Вот, мол, наш Дамасский молочный комбинат» — я бы скорее поверил.

В общем, дворец этот находился где-то километрах в двух от меня. Причём один из километров приходился на длину, а второй — на высоту. Стал я было пыхтеть дальше в его направлении, но надолго меня не хватило. Так наша с Асадом аудиенция и не состоялась.

Зато, пока я шёл ко дворцу, над Дамаском — быстро и внезапно, как это всегда бывает на юге — стемнело. И оказалось вдруг, что безжизненная издалека крутизна Касьюна на самом деле плотно заселена. Склон горы зажёгся огоньками и они усыпали всю её поверхность, густо и обильно.

Касьюн освещает город с севера, как огромный настенный светильник. Дворец президента в этой иллюминации делается совершенно незаметен. Сам же Дамаск расстелен под этим боковым светом так же, как на ресторанном столе — широкая и ровная скатерть.

Подошло время покидать Сирию, со всеми её гражданскими беспорядками, вездесущим Баширом Асадом и бешеными таксистами.

Дальнейший путь мой лежал – в Иорданию, далее в Палестину. И лишь потом, в самом далеке маршрута, значился Израиль, где в полном изобилии водились самолёты до России. Но Израиль был ещё очень далеко. Настолько, что, даже говорить о нём вслух на улицах Дамаска было опасно.

В Дамаске есть большой центральный автовокзал, однако обслуживать иорданское направление он почему-то считает ниже своего достоинства. Наверное, уважающий себя сириец за границу ездить не должен.

Заграничные автобусы в Иорданию отправляются с маленькой станции Иттихад. Слово это в переводе означает просто-напросто «движение». Популярность его в арабских странах не находит никакого объяснения. Название «Иттихад» могут дать чему угодно – футбольному клубу, улице, политической партии, марке велосипеда. Даже молочный магазин я встречал с вывеской «Иттихад». Видимо молоко там было какое-то особо активное.

Дорога на станцию Иттихад ведёт через малоэтажные дамасские кварталы. В России эти окраинные квартальчики были бы деревянными. Здесь же, на югах, с деревом проблемы, и все они однообразно каменные. Каждый дом продолжается тут в целый квартал, он ветвится и трескается, словно грецкий орех – столько в нём понатыкано различных дверей, коридорчиков и узких проходов. В дебри одного такого дома можно углубиться на десятки метров, и спокойно даже заблудиться в нём. Дом растёт, как коралловый риф, как раковая опухоль – каждый год пристраивают к нему флигельки, и маленькие балкончики, и крошечные чуланы, до тех пор, пока он не врежется в соседний дом, а улица между ними не сократится до ширины менее метра. Собственно, это и не улицы, а коридоры. А сам дамасский квартал правильнее называть единой коммуналкой.

Иногда вдруг местные улочки распухают, превращаются в небольшие дворы и площади. В них нет, однако, ничего торжественного и праздничного. Единственное назначение таких площадей – быть складом мусора. И центр их занимает не парк, и не очередной памятник президенту Асаду, а обычная обширная помойка.