Не будем кривить душой: от предстоящей Универсиады красноярцы ждут не столько выдающихся спортивных достижений, сколько новых зданий и сооружений, развязок и дорог: всего того, что называют «инфраструктурой».
Мы ждём, что жизнь в нашем городе после этого события мирового масштаба, изменится к лучшему, станет ярче и интереснее. Тем не менее, по мнению некоторых представителей общественности, в подготовке ко всемирному студенческому празднику далеко не всё идёт так хорошо и гладко. Пословица «лес рубят – щепки летят» здесь, как никогда, кстати. Более того, она приобретает самый прямой, буквальный смысл…
26 мая 2015 года губернатор Красноярского края Виктор Александрович Толоконский издал распоряжение №248-рг «О мерах по охране зеленых насаждений, расположенных в городе Красноярске, в период подготовки и проведения XXIX Всемирной зимней Универсиады 2019 года», согласно которому, взамен каждого срубленного дерева должно быть высажено два. Кроме того, для того, чтобы молодые саженцы прижились, им должен быть обеспечен трёхлетний уход…
Распоряжение, безусловно, нужное и правильное. Но как оно будет претворяться в жизнь на практике? Кто посчитает, сколько деревьев вырубят и посадят? Кто будет осуществлять эту работу на практике? Какие средства на это заложены? Имеются ли карты компенсационных посадок зелёных насаждений?
По мнению старшего научного сотрудника института леса имени В.Н. Сукачева СО РАН Галины Геннадьевны Поляковой, есть серьёзные опасения, что адекватной замены вырубленным лесам красноярцы не дождутся:
— В «Акте осмотра насаждений, которые будут снесены при строительстве объектов Универсиады» фигурирует цифра 7. То есть, около 7 тысяч деревьев и кустарников должно быть снесено. Но мы провели свой учет насаждений, и у нас получилось 26 тысяч деревьев. То есть, почти вчетверо больше. Нам не поверили. Министерство природных ресурсов и экологии Красноярского края настаивало на своих цифрах, и в марте 2016 года был организован совместный выезд. Общественники и специалисты провели таксацию еще раз. Цифра варьировалась уже от 30 до 40 тысяч деревьев. Но это ни к чему не привело, и почему-то был выписан новый «Лесорубочный билет» на этот же объект в котором была указана цифра 6.5 тысяч деревьев. И теперь имеется два официальных документа на вырубку одного участка, и в обоих- цифра, по сравнению с нашими данными, занижена в разы… На объекте «Сопка», вырубка была произведена год назад, но мы успели зарегистрировать кусок леса до того, как это случилось. В официальном разрешении цифра 1855 деревьев. У нас получилось 6600 без учета кустарников. Снова расхождения в разы. Выезжавший на проверку представитель департамента муниципального имущества и земельных отношений нам ответил письменно, что поскольку лес уже вырублен, то уточнить невозможно. Но это не так. По аналогии закладываются пробные площади на соседних участках леса, и выводится средняя цифра… Тем более о том, что там были деревья, говорят и космические снимки и наши… Есть очень интересный документ, под названием «Проектная документация» по объекту «Сопка». В нем сказано, что повреждение травянистой растительности, согласно проекту, произойдет на 2.7 гектара, мы же фиксируем, что не только травянистая растительность, но и березняк вырублены на территории 4.8 гектара, это можно даже сейчас проверить. Далее, есть разрешение на «Сопку», это вырубка 1800 деревьев, а в интернете размещен тендер на вывозку деревьев с объекта «Сопка» в количестве 20-30 тысяч деревьев и кустарников. То есть, эта проектная документация выглядит, как насмешка. В ней указано, что растительность на объекте «Сопка» представлена отдельно стоящими деревьями.
Но самую большую тревогу вызывает строительство объекта для фристайла, и хафпайпа на северном склоне сопки. Здесь, по нашей оценке, будет снесено 46 тысяч деревьев, в том числе реликтовые сосны, из них 344 дерева, которые в обхвате более полутора метров.
Не зря институт леса на этой территории проектировал создание заповедника. А «лесорубочный билет» выписан на 9 тысяч деревьев.
Доцент кафедры физической культуры, спорта и туризма СФУ Наталья Михайловна Подоляк заявила, что вопросы возникают только по объектам, где работает застройщик «Сибиряк»:
— На сегодняшний момент Департамент городского хозяйства в лице управления дорог безопасности и благоустройства, отказывается нам предоставлять акты по сносу зеленых насаждений, хотя в нашем диалоге, когда мы с ними составляли регламент по компенсации, была договоренность, что все акты по сносу зеленых насаждений будут подписывать общественники. И вначале так оно и было, некоторые акты мы даже видели и успели подписать. В принципе, вопросов там не возникало. Но с тем, как идёт строительство на тех объектах, о которых говорит Галина Геннадьевна – нас никто знакомить не спешит. На лыжную трассу акта нет вообще, хотя территория эта – уже вырубается. Механизма контроля на сегодняшний день не существует.
По словам Юлии Анатольевны Гуменюк, начальник отдела государственной экологической экспертизы и регулирования деятельности в области обращения с отходами Министерства природных ресурсов, контроль за количеством срубленных и высаженных деревьев в функции министерства не входит.
Алексей Анатольевич Менщиков председатель Совета Гражданской ассамблеи Красноярского края считает, что «под снос» столь внушительное количество зелёных насаждений пошло из-за проектных недоработок и неоправданного желания сэкономить:
— Мировая практика знает немало примеров бережного обращения с ландшафтом при строительстве подобных объектов. Но для этого нужно проявить творческий подход. Проектирование и строительство с учётом уже существующей флоры обходится, безусловно, дороже. Но, как известно, скупой платит дважды, и теперь мы имеем то, что имеем, а именно: недовольство общественности, которая не понимает того, кто, как и в каких размерах должен возмещать ущерб от уничтожения городских зелёных насаждений. А там, где нет чёткого понимания того, куда и на что будут тратиться бюджетные деньги, появляется то, что мы называем «коррупционной составляющей»… Я считаю, что журналисты и общественность подняли очень серьёзную тему, и предлагаю продолжить её обсуждение на «площадке» Гражданской Ассамблеи…
Одним словом, наша беседа оставила больше вопросов, чем ответов. И во многом, как мне кажется, это произошло, потому, что многие приглашенные, в частности депутат Законодательного Собрания Красноярского края Симановский, который возглавляет комитет по экологии, депутат городского Совета Егоров, который является застройщиком многих объектов Универсиады, а также надзорный орган — руководство природоохранной прокуратуры, на наш «Круглый стол» не пришли. Более того, они никак не отреагировали на призыв представителей общественности обсудить сложившуюся ситуацию. По всей видимости, господа «народные избранники» вспоминают о своих согражданах и о том, что с их мнением надо считаться, только накануне выборов…
Сожалеем также, что не было на нашей встрече депутата Законодательного Собрания и руководителя комитета по подготовке к Универсиаде Павла Ростовцева. Правда он, в отличие от своих «чрезмерно занятых» коллег нашёл время уведомить нас о том, что не сможет принять участие в разговоре по уважительной причине, а также выразил надежду на «дальнейшее сотрудничество»…
Ну что же, Павел Александрович, ловим Вас, как говорится на слове. Это, наверняка не последний разговор в стенах Дома журналиста, касающийся подготовки ко всемирным студенческим играм. Надеемся, что мы вместе найдём ответы на все интересующие нас вопросы и достойно подготовим и проведём всемирные студенческие Игры.
Дмитрий Голованов, руководитель рабочей группы «СМИ против коррупции» при Союзе журналистов Красноярского края.
Я, как директор «Бюро журналистских расследований «Факт»», принял участие в работе «круглого стола» на тему «Роль СМИ в реализации антикоррупционной политики», который состоялся в Москве, в Центральном Доме журналиста 18 июня 2015 года. На «круглом столе» было решено создать при Союзе журналистов России рабочую группу по противодействию коррупции, основной целью которой является определение стратегии деятельности средств массовой информации в сфере противодействия коррупции, поддержка и защита журналистов, работающих в жанре расследования. Рабочая группа СЖР будет осуществлять мониторинг и ежегодно докладывать Президенту о том, какая работа ведётся по информационному сопровождению борьбы с коррупцией в стране.
По словам секретаря Союза журналистов России Тимура Шафира, доклады с мест будут сводиться в ежегодный итоговый доклад об информационном обеспечении реализации антикоррупционной политики в субъектах РФ, направляемый президенту Владимиру Путину.
Помимо этого будет проведен ряд мероприятий, направленных на популяризацию темы противодействия коррупции, ежегодно будет проводиться конкурс «СМИ против коррупции».
– В рамках создаваемого общественного информационного агентства будут выходить тематические передачи, посвященные противодействию коррупцию, – сообщил председатель Союза журналистов Всеволод Богданов. По понедельникам будет выходить передача «Строгий понедельник», одно утро в эфире будет целиком посвящено борьбе с коррупцией.
Референт Управления Президента по вопросам противодействия коррупции Виталий Владимирович Белинский заметил, что антикоррупционные медийные проекты подстегивают региональных руководителей, заставляют их следить за ситуацией.
По их итогам можно будет сделать срез и выявить прогрессивные и проблемные регионы, – заключил Белинский. Я рассказал, с какими проблемами сталкиваются журналисты на практике. Частыми темами расследований становятся: коррупция в чиновничьей среде, рейдерские захваты, аферы в сфере ЖКХ и строительства. Особое внимание мною было заострено на махинациях с землёй в пригородных районах областных и краевых центров. На примере Берёзовского района, расположенного под Красноярском, где, по моему мнению, действует хорошо организованная группа дельцов, под видом фермеров скупающая за бесценок сотни гектаров плодородных земель и перепродающая их по индивидуальное строительство, он рассказал участникам круглого стола о том, как миллиарды средств уплывают мимо казны в карманы аферистов. Так же, на «круглом столе» был презентован дайджест «Бюро журналистских расследований «Факт» под названием «Дела берёзовские». Я сообщил присутствующим о том, что он вручен руководителю управления Президента по противодействию коррупции Олегу Плохому, Генеральному прокурору РФ Юрию Чайке, депутату Государственной Думы, известному журналисту и борцу с коррупцией в органах власти, Александру Хинштейну.
Мы рассчитываем, что в ближайшее время на вопросы, поставленные в нашем издании, будут даны аргументированные ответы.
Я также заметил, что собрать воедино факты и написать разоблачительную статью – это полдела. Главное – добиться, чтобы от публикации была реальная польза, ведь важнейшая задача журналиста – восстановить справедливость.
В Союзе журналистов пообещали оказывать всяческую поддержку подобным проектам журналистских расследований.
Кроме участия в работе «Круглого стола», во время поездки нами был проведён ряд рабочих встреч и консультаций с рядом высокопоставленных сотрудников различных ведомств, в том числе управления Президента РФ, руководства партии «Единая Россия», профсоюзными лидерами. Наш проект «Бюро журналистских расследований «Факт»» вызвал большой интерес и был поддержан. На мой взгляд, появилась реальная возможность создания действенного инструмента для эффективной борьбы с коррупцией.
Лет тридцать назад из Ленинграда моему отцу прислали фотографию. На огромном камне-валуне белой краской было написано «Комисаренко жми, Павел!».
Эта надпись появилась в январе 1944 года, когда советские войска перешли в наступление и сняли блокаду города на Неве.
— Наша 28 Ленинградская миномётная бригада тогда продвинулась вперёд, а нам шоферам, приказали перекрасить машины в белый цвет, вспоминал отец. – Мой дружок Павел Резвов и сделал эту надпись на камне.
Хороший был парень Павел Резвов. Жаль, что погиб незадолго до окончания войны…
Солдатская судьба распорядилась так, что Николай Иванович Комисаренко стал участником обороны Ленинграда, перенёс блокаду, а день Победы встретил в Силезии. В Красную Армию он призывался в 1939 году из села Парная Саралинского, ныне Шарыповского района. В клубе в Тёплой Речке, что находится сейчас в поселке Орджонекидзевский, на прощание будущим бойцам играл на баяне знаменитый слепой баянист Маланин. В армии красноармеец Комисаренко стал водителем. Войну встретил в Иркутске.
— В день объявления войны, вспоминал Николай Иванович, — наш полк построили. Выступал комиссар, сказал, что война будет тяжёлой, не обойдётся без жертв. Предложил всем бойцам, семьи которых были неподалёку от Иркутска, сообщить домой, чтобы родственники приехали попрощаться перед отправкой на фронт.
А с 22 июля 1941 года для красноармейца Комиссаренко началась фронтовая жизнь. Попал он водителем в Ленинградскую миномётную бригаду. Возил боеприпасы на передовую, грузы через Ладожское озеро по знаменитой теперь Дороге жизни. Как и все блокадники, перенёс голод и холод, а длилась блокада Ленинграда 900 дней.
— Выручало фронтовое братство, жили ведь одной семьёй, — рассказывал Николай Иванович. – Бывало, в посёлке Кабона загрузишься, а перед выездом на лёд через Ладожское озеро командир роты вытащит сухарик из сумки противогазной, сунет в руку и говорит: «Давай езжай, только сухарь не грызи, а соси, как конфетку». Или был такой случай. У моего сослуживца семья жила в Ленинграде, а домой с передовой он попасть не мог. Вот собрал он посылочку и попросил меня завезти эту посылочку жене и детям. Приехал я в город, нашёл улицу, нужный дом. Захожу в квартиру, она не заперта была, гляжу – лежат женщина, мальчик и девочка, все закутанные в одежду, замёрзшие и голодные. Сбегал я за топором, в машине у меня был, забрался на чердак дома, дров нарубил. Растопил печку-буржуйку, приготовил еду. Вдруг мальчик заговорил: «Дяденька, сначала маме дайте покушать, если она умрёт, то и мы умрём». До сих пор перед глазами стоит этот мальчик. Когда вернулся в часть, сослуживец не поверил сначала, что я передал посылку его семье, поверил лишь после того, как я рассказал, где стоит мебель, как выглядит квартира.
Любимой книгой Николая Ивановича был роман писателя Николая Чуковского «Балтийское небо». Считал он, что там правдиво отображена жизнь блокадного Ленинграда…
Запомнилось ему и начало снятия блокады Ленинграда.
— Отправили меня с помпотехом в тылы дивизии на Васильевский остров, вспоминал он. – При въезде в город, началась канонада, да такая, что стёкла в окнах, даже оклеенные полосками бумаги, вылетали. Когда возвращались обратно, женщины вооруженные ломами, кирками и лопатами, уже убирали противотанковые ежи, а наши солдаты вели колонну пленных немцев… Приехали на место, а наша часть уже на несколько километров продвинулась на запад.
А впереди были бои за Нарву, форсирование реки Нарев, за которое получил орден Красной Звезды. Внуки Николая Ивановича нашли на сайте «Подвиг народа» документы о награждении его этим орденом. В них сказано, что «в боях при прорыве обороны немцев на Наревском плацдарме, будучи шофером на автомашине ЗИС-5, тов. Комисаренко в условиях сильного артиллерийского и минометного огня противника обеспечил подвоз лесоматериалов для постройки КНП командиру бригады. 9.1.45 г., подвозя лесоматериалы на КНП, был обстрелян противником из минометов и пулеметов и, несмотря на опасность для его жизни, не бросил свою автомашину тогда, когда автомашина была подбита»…
Он одним из первых водителей переправился с машиной на Наревский плацдарм. Далее было участие в штурме Кенигсберга, боях за освобождение Польши, бои в Германии, встреча с союзниками. Но самые яркие воспоминания остались о городе на Неве. Наиболее почитаемой наградой у отца была медаль «За оборону Ленинграда». 27 января – День воинской славы России – день снятия блокады Ленинграда. Это день всегда отмечался в нашей семье. Отметили его и ныне, в год 70-летия Победы. А в юбилейный День Победы правнук пронесет в составе «Бессмертного полка» портрет деда, его орден Красной Звезды, на одном из лучей которого осколком сбита красная эмаль…
Так случилось, что я рос среди шоферов. Отец был водителем, и я в гаражах слушал рассказы о войне (в большинстве своем водители были фронтовиками), впитывал их в себя. Это и пригодилось в жизни, работе. В Шарыповской редакции газеты «Серп и молот», помню, публиковалась серия материалов о фронтовиках к 30-летию Победы. О старых солдатах писали Валерий Коротченко, Александр Бояркин, Анатолий Бояров, Владимир Жариков, Любовь Пичковская, Людмила Крамаренко. Шли встречи с ветеранами, «круглые столы». И вот уже на протяжении сорока лет сам пишу и рассказываю об участниках войны, помогаю в поисковой работе местным краеведам. И радуюсь, видя, что трепетное отношение к воинам-победителям, труженикам тыла, к их памяти продолжается в правнуках.
Сам же, припоминаю рассказы отца о войне, блокаде Ленинграда, фронтовых товарищах. Ведь он, за неделю до кончины, называл адреса однополчан. Помнил из фамилии, имена. Просил объяснить, что такое дедовщина в армии:
— Семь лет прослужил, а про дедовщину не слышал.
Рассказывал, как во время войны написал матери письмо и приложил к нему официальные документы о снятии налогов, так как служит в Действующей Армии. Мать его, баба Феня, женщина неграмотная, увидев казенную бумагу с фиолетовой печатью, приняла ее за похоронку, зарыдала, а маленький внук ее, мой двоюродный брат, успокаивал ее: «Не плач, баба Феня, дядя Коля живой!». Хорощо, сосед проходил мимо. Зачитал он бабушке официальную бумагу, успокоил ее.
Отец не ел сливочное масло. Во время блокады однажды съел кусочек мыла, приняв его за масло. Рассказывал, как во время боя при взятии одного из небольших немецких городов, его спас орден Красной Звезды. Осколок ударился в орден, отколол кусочек эмали на одном из лучей, рикошетом ушел в сторону. А вот другие осколки попали в правую руку. Один вышел в 1946 году, а один так и перекатывался под кожей.
В Ленинграде отец побывал только через 25 лет после окончания войны. Посетил Пискаревское кладбище, Эрмитаж, место, где стояла его часть во время блокады, съездил на Пулковские высоты, где во время артобстрела была разбита его машина. Ленинград, война прошли через всю его жизнь. Как, наверное, и через нашу, его детей и внуков.
Ночью поезд остановился в Сальске. Я вышла на перрон. Был конец декабря. Моросил дождь. Сыро, зябко. И такая тоска стиснула сердце. Где-то здесь, в Сальских степях, погиб в ноябре 1942-го мой отец.
Он был техником на аэродроме и писал маме: «Ты обо мне не расстраивайся. Наше дело – копать да грузить, да поддерживать связь с землей. Если нам придется участвовать в боях, то только летчикам».
Участвовать в боях пришлось всем. Там был такой «кипящий котел», такая «мясорубка», наступали-отступали, занимали- сдавали, бились за каждый камешек, за каждую травинку, что теперь и косточек родных не найдешь, не то что могилу.
В Козьмодемьянске в нашей комнате стояла тумбочка, набитая фронтовыми треугольниками. Когда мама переезжала ко мне в Красноярский край, она сожгла письма. И только одно от 29 июля 1941 года привезла мне. В нем много слов обо мне…
«Люся, я рад, что у нас такая хорошенькая дочурка растет… Ты почаще целуй ее за меня».
Вот за него меня и целовали. А ему — не пришлось. И покачать, подержать меня на руках — тоже. Папа ждал очень, когда родится дитя, но волновался «хватит ли на двоих-то любви».
Он служил в армии, когда я родилась, а потом началась война. Мама хотела тут же ехать к нему, но воспротивился дедушка: «Ты хочешь ребенка сиротой оставить? Там уже бомбят». Ограничились фотографией: мама держит на руках трехмесячную дочку. Видно, это письмо и было ответом. А мама – молодая, красивая, ей нет еще и девятнадцати. В двадцать лет она стала вдовой. Отец остался навсегда двадцатилетним.
У меня есть несколько его фотографий. Вот он после выпускного бала. А здесь – со значком ГТО. Тогда все парни имели этот значок. Они были спортсменами, сильными, ловкими, видно, чувствовали, что им предстоит, и готовились к этому.
Отец переплывал Волгу, отлично бегал на лыжах и ездил на велосипеде, участвовал в соревнованиях. Когда я училась в школе, в той же, где и мама с папой, оказалось: старый учитель физкультуры помнит моего отца. Посмотрев на меня несколько уроков, он заметил с разочарованием: «И это – дочка Геннадия Ерышева?». Я же была совершенно неуклюжа и неспортивна.
И есть еще одна фотография, из армии: шлем со звездой, военная форма красноармейца, похудевший. Журналистка Людмила Андреевна Винская подарила нам портрет, сделанный ею с той фотографии, она ее увеличила и отреставрировала… Бесценный дар.
История его такова: в 2007 году вышла моя книга «Добрая фея», там есть раздел стихов, посвященный отцу. Потом была презентация, на которой Л.А. Винская сказала: «Гена Ерышев, который погиб, так и не увидев свою дочку, объединил сегодня всех нас. Он напомнил нам обо всех, кого не дождались дома. Это огромная память. И пока она живет в нас, мы можем считать себя людьми, достойными подвига тех солдат, которые так и остались молодыми».
Поставлю пред собой портрет,
За пианино сяду.
Отвечу папиному взгляду,
Как делаю уж много лет.
Это поминальный концерт 9 мая. С мамой, пока она была жива (потом — одна) в этот день шла я в церковь на панихиду, на парад, покупала маме гвоздики. Мы устраивали поминальный обед, зажигали свечу и – начинался самый камерный концерт. Я играла Шопена и Бетховена, Свиридова и военные песни, перемежая их своими стихами. Однажды достала то папино письмо и прочитала вслух. Мама удивилась: «Ты хранишь?». Храню, мама, ответила я…
И сейчас храню.
И все-таки свидание с отцом состоялось. Когда скульптур Вучетич создал свой бессмертный мемориал «Родина-мать зовет» на Мамаевом кургане в Волгограде, я прямо заболела: мне туда надо. Через год отправились с мамой на теплоходе по Волге по маршруту Москва-Астрахань. Уже от Саратова я начала волноваться и ждать. На рассвете появились очертания большого города. Долго-долго тянулись вдоль берега заводы, трубы, склады. Потом мы увидели полуразрушенное здание из кирпича: дыры в стенах, оконные провалы, копоть. Это бывшая мельница, ее сохраняют как память о тех страшных годах. Рядом с ней – жилые дома, потом потянулся бульвар. И на высоком кургане над городом – женщина с поднятым мечом. Устремленная вперед, зовущая в атаку. Наконец, пристали. Экскурсионный автобус повез нас по городу и на Мамаев курган. Наш экскурсовод – молодая девушка – рассказывала так, будто сама пережила все события сталинградских боев. Я не только смотрела и слушала, я все переживала сердцем, впитывая в себя этот воздух.
На Кургане колючая елка
Прикоснулась к щеке иголками,
Будто папа щекой небритой
Прикоснулся к моей щеке…
Я ни за что не хотела уходить, пришлось экскурсоводу договариваться со следующей группой, чтобы меня забрали.
С тех пор лет десять подряд я ездила по Волге. Теплоход приходил в Волгоград рано-рано утром. Я покупала на причале цветы, садилась на трамвай и ехала на свидание с папой.
На Кургане еще никого не было, я успевала подняться снизу до самого верха, а уж потом появлялся караул, туристы, становилось людно. Для себя решила так: Сальские степи недалеко от Сталинграда, сколько таких отцов погибло там; сколько детей, таких же, как я, никогда не видели их. Я буду класть цветы на Кургане, будто на папину могилу. Ну, и что же, что нет его имени среди защитников Сталинграда? А Вечный огонь — он для всех, обо всех память.
Строго, горько стоят в карауле
Неподвижные тополя.
Вечным сном здесь солдаты уснули.
Будь им пухом, родная земля.
Папа погиб 2 ноября 1942 года. На Мамаевом кургане в последний раз я была 2 ноября 1991 года. Навигация заканчивалась. Мы стояли на палубе в теплых куртках. Дул ледяной ветер, рвал из рук цветы, которые мы бросали в Волгу. А теплоход гудел и гудел, прощаясь до будущей весны.
Больше я в Сталинграде не была.
На снимках: Геннадий Ерышев; письмо Г. Ерышева с фронта
В поселке Решоты, Н-Ингашского района проживает чета пенсионеров — Иван Кузьмич и Зинаида Александровна Яковлевы. Все, что выпало в те суровые годы на долю детей войны, с лихвой досталось и им.
Может быть, поэтому свою жизнь посвятили они самому благородному делу — воспитанию молодого поколения. Он работал учителем физической культуры в Тиличетской средней школе, она в этой же школе преподавала биологию и химию. Так уж получилось, что Сибирь стала для них родным домом. Приехав сюда за романтикой с разных концов страны еще в юности, они так и остались в плену этой самой сибирской романтики. Их общий трудовой стаж составляет свыше сотни лет И, хотя их постоянно тянуло в родные края, уйдя на пенсию, они обосновались здесь, в Решотах.
Ах, война, что ты сделала, подлая…
Я родилась на Смоленщине, в селе Танино, — вспоминает Зинаида Александровна. Мне не было и двух лет, когда отец ушел на фронт. Я смутно помню этот момент, как он взял меня на руки, поцеловал, что-то говорил. Больше я его уже никогда не видела. Он погиб под Смоленском. Здесь шли ожесточенные бои. Смоленское направление было стратегическим в планах немцев, так как впереди была Москва. Я хорошо помню, как немцы ворвались в наш дом, а нас выгнали на улицу. И мы- трое детей, мама и бабушка -вынуждены были жить в сарае даже зимой. Немцы порезали всю нашу живность: кур, свинью. Но корову оставили и даже требовали беречь ее, так как каждый день они доили ее, не доверяя даже маме и бабушке. Немцы упивались молоком, а нам доставались лишь капли. В 1943 году маме пришла похоронка: Ваш муж Степанов Александр Михайлович пал смертью храбрых, похоронен на берегу реки Проня -. Мама и бабушка очень стойко перенесли все невзгоды и сберегли нас. Советская Армия освободила нас в сентябре 1943 года. Отступая немцы сожгли все село, в том числе и наш дом. Жить пришлось в холодной землянке. Потом умерла бабушка. Мама осталась одна с тремя детьми. Поскольку своего жилья у нас не было, жить приходилось у добрых людей, которые помогали нам, чем могли. В школу я пошла в лаптях, как и большинство моих сверстников. Позднее за счет школы мне подарили валенки и отрез на платье. Я была безмерно счастлива. До сих пор при слове папа у меня слезы наворачиваются на глаза. Я никогда не произносила это святое для меня слово».
Такое же безрадостное детство выпало и на долю Вани Яковлева. Когда началась война ему было 5 лет. Отец ушел на фронт, мать умерла, дом сожгли немцы. « Жить тоже пришлось у дедушки, в деревне Малашенки Витебской области — рассказывает Иван Кузьмич – «своя семья у деда была пять человек, да нас еще трое. Изба небольшая, спали все на полу. Самое страшное, что вспоминается – это бомбежки, особенно ночные. Я мог распрощаться с жизнью ни один раз» — продолжает Иван Кузьмич – «помню была сильная бомбежка. Мы с дедушкой спрятались в каком-то подвале. Потом выбрались оттуда и едва отбежали несколько десятков метров, как услышали страшный взрыв. От подвала, в котором мы только что прятались, после прямого попадания снаряда ровным счетом ничего не осталось. В другой раз налетели немецкие самолеты и начали поливать деревню из пулеметов. Я и еще несколько жителей бросились бежать, чтобы спрятаться в каком-нибудь укрытии. Когда самолеты улетели, то оказалось, что все. кто бежал рядом со мной были убиты, а я остался жив. Много раз приходилось наблюдать воздушные бои, видеть горящие наши самолеты, хоронить погибших». Уже в восьмилетнем возрасте, в 1944 году Ваня Яковлев работал на победу – на торфяном болоте заготавливал торф для колхоза. Несмотря на холод и голод работал наравне со взрослыми, позднее, как самому надежному, ему доверили должность счетовода-учетчика. И уж самый невероятный случай произошел с ним уже после войны. На полях сражений осталось много неразорвавшихся снарядов, мин, гранат. Мальчишки наловчились выкручивать из них взрыватели, а «железо» сдавали в металлолом. Много трагедий произошло на подобном поприще. И хотя все знали, что это весьма опасное занятие, желающих испытать судьбу было немало. Однажды он нашел за деревней винтовку, покрутил ее с любопытством в руках, да и нажал на спусковой крючок. Винтовка разлетелась на куски, а Ивану оторвало большой палец на левой руке. Эта память детства осталась у него на всю жизнь.
День Победы Зина и Ваня встретили восторженно. Рано повзрослевшим детским разумом они понимали, что как бы трудно им ни было сейчас, самое страшное уже позади. Впереди, хоть и нелегкая, но счастливая жизнь.
«Школьные годы чудесные»
После войны каждый из них шел своей трудной дорогой. Окончив Смоленский педагогический институт Зинаида Александровна получает направление в Н-Ингашский район, в Тиличетскую среднюю школу. Иван Кузьмич после окончания Витебского техникума физкультуры работал в одной из школ Витебской области, потом сродный брат сманил его в Сибирь. И вот судьба забросила его в Н-Ингашский район, в ту же Тиличетскую среднюю школу. Здесь они и встретились. Как водится оба комсомольцы, оба неисправимые общественники. Воспитанные в лучших традициях советской педагогики, они с увлечением окунулись в школьную жизнь, начали «сеять разумное, доброе, вечное». Уроки у Зинаиды Александровны всегда проходили живо, интересно. Это был настоящий творческий процесс. Иван Кузьмич самозабвенно влюбленный в спорт сумел привить эту любовь и своим ученикам. Свыше двадцати его учеников связали свою жизнь со спортом – стали тренерами, учителями физкультуры. Среди них Надежда Карачевцева — многие годы была членом сборной команды Красноярского края по лыжным гонкам, являлась одной из сильнейших лыжниц Сибири и Дальнего Востока, Валерий Стольников, Заслуженный тренер России по биатлону, воспитавший чемпионов мира, серебряных призеров Олимпийских игр Павла Ростовцева и Ольгу Ромасько.
«Возьмемся за руки, друзья»
Они встречаются ежегодно – выпускники Тиличетской средней школы разных поколений. Выпускников этой школы сегодня можно встретить не только в районах и городах нашего края, но и в других регионах страны. Среди них инженеры, юристы, моряки, врачи, летчики, офицеры Вооруженных Сил, и ,конечно же, учителя. И не случайно, что в центре внимания на этом вечере учителя школы, давшие путевку в жизнь сотням своих учеников. Теплые слова благодарности звучат в адрес многих учителей, в том числе и в адрес З.А. и И.К.Яковлевых, которые посвятили свою жизнь школе, вложили в каждого из своих учеников частицу своей души. А признание учеников- это высшая награда для учителя, хотя и других наград у Ивана Кузьмича и Зинаиды Александровны немало, причем разных уровней: районного, краевого, республиканского.. Они вырастили двоих сыновей. Олег и Дмитрий- офицеры Вооруженных Сил России, оба выпускники этой школы, оба закончили военные вузы и проходят службу далеко от родительского дома.. Подрастает молодое поколение — четверо внуков. На днях Иван Кузьмич позвонил и с некоторой грустью сообщил, что они с Зинаидой Александровной покидают Решоты и переезжают в Уфу к младшему сыну. Он категорически настоял на этом
6 мая, накануне дня Победы Иван Кузьмич празднует свое 77-летие со дня рождения. Он как всегда бодр, подтянут. Хочется вдогонку пожелать ему и его семье счастья, оптимизма и всяческого благополучия.
Память о наших любимых и дорогих сердцу людях, которые были с нами и уже никогда не будут рядом, одновременно и будоражит, и заставляет задуматься о многом.
Почему 9 мая для меня особый день?! Конечно, значимость события невозможно переоценить. Эту победу ждали, к ней шли долгих четыре года и каждую семью эта война затронула, опалила. Подвиг нашего народа очень точно отражен во многих литературных произведениях, в их экранизации , в стихах и песнях. «… у незнакомого поселка, на безымянной высоте» или «… а нынче нам нужна одна победа, одна на всех мы за ценой не постоим». Разве можно слушать их равнодушно, без слёз?! Это слезы радости и какого-то покаяния. Слезы от того, что изменить историю невозможно, но совершенно точно этим событием мы горды и объединены. Это нам близко и понятно. Особенно тем, у кого родители, дедушки или бабушки участвовали в боевых сражениях. Вот и у моей семьи есть история, которую мы вспоминаем обязательно в День Победы.
Случай, подаривший жизнь
Эта история произошла с моим дедушкой — Григорием Степановичем Матвеевым, прекрасным, жизнерадостным человеком. В возрасте 20ти лет он был призван на фронт. И так случилось, что попал сразу в эпицентр сражений под городом Тихвином на Ленинградском фронте.
Старинный русский город Тихвин стал важным перекрестком войны. Здесь развернулось сражение, которое сыграло заметную роль в жизни и борьбе осажденного Ленинграда и оказало влияние на состав и группировку сил противника в решающей битве за Москву. С падением Тихвина (8 ноября 1941 года) была перерезана последняя железная дорога, по которой к Ладожскому озеру подвозили грузы для осажденного Ленинграда. Мой дед принял участие в двух ожесточенных боях, второй из которых мог стать для него трагическим. С криками «За Родину!» вместе со своими боевыми товарищами — пехотинцами он ринулся в атаку и в этот момент его настигла пуля. Она разорвалась прямо в легком и вышла насквозь, оставив в теле множество маленьких осколков. Удар был настолько сильный, что дедушка, потеряв сознание ,упал на поле сражения без сил. После боя тела погибших собрали и отвезли в полевой морг. В числе привезенных солдат был рядовой Григорий Матвеев. Тела погибших уже готовили для транспортировки к братской могиле. Но кто-то из медицинских работников услышал стоны, которые раздавались из той самой зоны, где лежали мертвые бойцы. Дедушка очнулся и произнес что-то невнятное. Надо отдать должное военным медикам — работали они оперативно. Буквально, через несколько часов раненого доставили в ближайший госпиталь, в котором, по счастливой случайности, оперировал профессор Александр Александрович Вишневский. Долгие годы он был главным хирургом Министерства обороны СССР уже и в послевоенные годы. А тогда, в начале войны, был главным хирургом Волховского и Карельского фронтов. Уже в военное время он разрабатывал проблемы обезболивания в хирургии сердца и лёгких. Знаменитый врач вернул жизнь многим солдатам. Вот и моему дедушке Александр Александрович сделал уникальную операцию. Пришлось полностью удалить одно легкое и часть ребер. Долгой была и реабилитация после операции. Но желание жить, бесконечный оптимизм, добрая душа и веселый нрав вместе с мастерством хирурга позволили прожить моему дедушке ещё 35 лет. Жениться, родить детей, понянчить внуков.
Счастливая встреча
Кстати, и история знакомства с моей бабушкой тоже интересна и поучительна. Поскольку такое тяжелое ранение не позволило дедушке вернуться на фронт, он работал во внутренних войсках. К концу войны он озадачился выбором подруги жизни. И лучшим местом для поиска невесты посчитал родные мета. А родился дедушка в небольшой деревне Покровское под Тулой. Двоюродная сестра Ольга рассказала ему о своей подруге Маше Лёвиной. О том, что семья у неё большая — семеро детей. Отец и старшие братья погибли на фронте, погиб и жених Марии Константин, смерть которого она переживала очень тяжело. Ольга рассказала о своей подруге так, что девушка не только хороша собой, но и работящая и моему дедушке очень захотелось познакомиться. Встреча состоялась, Григорий и Мария понравились друг другу. А поскольку времени было в обрез, деду нужно было возвращаться в расположение части, уже на третий день они поженились и уехали жить на Урал в Свердловскую область. Бабушка мне рассказывала потом ,как побаивалась она своего новоиспеченного мужа. Она мне рассказывала очень интересную историю про сон.
Девушки на «Святки» в деревнях любят гадать, и нужно было сложить колодец из спичек и поставить его у изголовья кровати. По поверью, во сне, к колодцу должен был прийти суженый, т.е. жених. Возможно, гадая таким образом, бабушка надеялась увидеть во сне Константина, не пришедшего с войны. Однако во сне она увидела черноволосого статного военного, которого она никогда наяву не видела. И когда она впервые увидела моего дедушку — она сразу поняла, что это он. Прожили родители моей мамы более 30ти лет душа в душу. Вот так, будучи знакомыми всего три дня, на протяжении всей, отмеренной им совместной жизни, сумели сохранить очень теплые, честные и трогательные отношения.
Внуки
Мне уже 40. Дедушки нет рядом больше 30лет, около 20 лет нет рядом и бабушки. Но всегда я отчетливо помню дни, проведенные с ними рядом. Походы в лес по грибы и ягоды. Дни рождения. Новогодние праздники. Каникулы, которые проходили в их добром и очень уютном доме. Я никогда не слышала от них жалоб, не видела уныния и лени. Наоборот, труд приносил им радость, хотя здоровье ,конечно, было подорвано ещё в молодые годы — годы войны. Они жили заботами о детях и внуках. Они ценили каждую минуту мира. Они знали цену этой жизни. И это, пожалуй, самый главный урок, который ещё только постигаешь, но уже передаешь эти знания своим детям. Чтобы и они знали и помнили!
Читать далее
Мой дядя, Иннокентий Александрович Ёлтышев, был мобилизован в начале 1942-го, в девятнадцатилетнем возрасте.
Победу встретил в Праге старшим лейтенантом-артиллеристом, командиром батареи. Награждён орденами Отечественной войны 1-й и 2-й степени, орденом Красной звезды, медалями «За освобождение Праги», «За победу над Германией».
О войне вспоминал с душевной болью. Помню, как я сожалел, что прочитал ему стихотворение Александра Межирова «Артиллерия бьёт по своим».
Умер дядя в 2006-м, когда никак не могла утихнуть война в Чечне. Хоронили его с воинским салютом.
***
Позади спасённая Европа,
впереди пугающий покой –
держит путь к последнему окопу
ветеран последней мировой,
переживший все эксперименты
мудростью ушибленных властей,
и трепещут траурные ленты
продолженьем сдавленных речей.
Русский мир по-прежнему расхристан,
дух подавлен, разум не воскрес,
но вошёл в могилу коммуниста,
как спасенье, православный крест.
Тишина выматывает люто,
хоть кричи, хоть колокол качни –
лупят в воздух порции салюта
парни, избежавшие Чечни.
Эхо по горам кочует глухо,
гладит ветер жаркие поля…
Крепко спи, да будет тебе пухом
эта неуютная земля.
Традиция празднования Дня Победы в нашей семье сложилась давно.
С утра мы покупали гвоздики и шли на праздничный митинг. Там, возле стелы, в строю увешанных орденами и медалями фронтовиков, находили моего отца, вручали ему цветы, а потом вместе стояли и слушали праздничный концерт, после чего шли обедать. И так год за годом. Менялись детали: сначала дед подхватывал внуков на руки, чтобы им удобнее было смотреть на то, что происходит на импровизированной сцене, потом мои сыновья просто стояли рядом с моим отцом, а в последние годы, уже взрослые и крепкие парни бережно поддерживали своего дедушку под руки: он очень быстро уставал. А строй фронтовиков у стелы с каждым годом становился всё реже и реже. И вот, в первый раз, в День Победы там не будет моего отца…
Так что, нам придётся закладывать новую традицию празднования этого великого дня. Я пока не знаю, какую. Точно понимаю лишь одно – надо сделать всё, чтобы в нашем роду помнили. Отец бережно хранил свои письма, фотографии, документы, много, особенно в последние годы, рассказывал о тех, с кем прошёл дорогами войны. А его фронтовая эпопея тянет на целый роман: битва в Сталинградской степи, окружение, плен, побег, партизанский отряд, тяжелое ранение, снова плен…
Я знаю, ему хотелось, чтобы его не дожившие до Победы боевые друзья сохранились в нашей памяти, чтобы мы рассказывали о них своим детям и внукам. С особой теплотой отец вспоминал лихие и дерзкие партизанские рейды, отчаянных парней, плечом к плечу с которыми он воевал в курских лесах… Среди них был и разведчик Отто Адам, немецкий обер-лейтенант, дезертироваший из Вермахта и примкнувший к партизанам. За его голову фашисты обещали награду, и желающие её получить, конечно, нашлись. Во время возвращения с одного из заданий, Отто и его переводчицу и боевую подругу Машу Васильеву, в засаде ждали каратели: староста села Званое Бондаренко, и его приспешники, холуи, выслуживашиеся перед «новой властью». В перестрелке с «полицаями» отважные партизаны погибли. Кто-то назовёт это парадоксом, кто-то гримасой войны. Но так было. Офицер гитлеровской армии Отто Адам, войдя к нам как завоеватель, сумел разобраться и понять за кем на этой войне стоит Правда, и погиб, защищая мою Родину от тех, кто вырос на её просторах, но предал своё Отечество, переметнулся к врагу.
Накануне Дня Победы, отдавая дань памяти миллионам победивших фашизм русских солдат, мы обязательно вспомним и про немца Отто Адама, воевавшего под одним знаменем с ними…
Мой дед, Василий Игнатович, умер в возрасте 96 лет, за два года до начала войны, так и не узнав, что через два года у него родится еще один внук, самый младший. Это был я.
Село Рудня, где это произошло, расположено на берегу небольшой речки Свига, в двадцати километрах от Брянской области и в сотне от Белоруссии. Осенью сорок первого нас уже оккупировали немцы. Отец ушел на фронт, а дома оставались братья: Николай, закончивший школу, Григорий – ему было четырнадцать лет, Анатолию шел седьмой год. Михаилу – пятый, сестре Татьяне – одиннадцатый. А тут еще и я родился. Так что матери не позавидуешь. Вскоре после прихода немцев Николай ушел к партизанам в отряд Таратуты, о котором неоднократно упоминает в своей книге «Таинственный капитан» командир партизанского соединения герой Советского Союза А.Н.Сабуров.
Зиму мы кое как пережили – все же была своя картошка и другие овощи. А всю живность «реквизировали» мадьяры (венгры), стоявшие в нашей деревне, да полицаи. А немцы были в райцентре и к нам только наведывались наездами. Партизанские отряды стали объединяться: появились партизанские соединения – С.А.Ковпака, впоследствии дважды Героя Советского Союза, А.Ф.Федорова, также дважды героя, А.Н.Сабурова. Они уже представляли серьезную угрозу для фашистов, особенно это касалось снабжения их армий на фронте. Поэтому немцы вынуждены были отвлекать с фронт а боевые части для проведения карательных операций против партизан и поддерживающего их населения.
Однажды брат Николай, посланный в разведку, решил проведать мать. И хоть было уже темно, его заметил один из полицаев. Брата схватили, повели на допрос. О судьбе его мы ничего не знали. А через несколько дней нашу семью вместе с другими «неблагонадежными», составившими целый обоз, выселили из деревни. Разрешили взять с собой по узелку с одеждой и едой. Обоз сопровождали полицаи, Вернее, они ехали на телегах, а мы шли пешком. Куда и зачем — никто не знал. В один з дней выстроили в ряд, выставили пулемет, но не расстреляли, а только пересчитали. Ужне в пути одна из девчонок сказала матери, что видела, как избитого Николая вместе с другими комсомольцами повезли на расстрел. Так ,мол ,грозился один из полицаев.
Нас выселили в Липово-Долинский район, где нас приютили добрые люди. Там меня и крестили. В сорок третьем, в годовшину расстрела Николая, помянули брата. А к концу года, когда фашистов погнали уже за Днепр, мы вернулись в свою деревню или, вернее, в то, что от нее осталось. Многие хаты были сожжены, в том числе и наша. Так что пришлось рыть землянку, в которой мы прожили до пятидесятого года. В землянке был глиняный пол, печка с лежанкой, деревянные нары, две лавки, стол, одно маленькое окошко. Лампой служила латунная гильза, сплющенная вверху под фитиль. В ту зиму спасла нас доброта моих крестных, которые при расставании дали нам картошку и овощи и, самое главное, подарили козу. И ежедневный литр козьего молока для нас, детей, был сущим спасением.
А в сорок четвертом мы неожиданно получили письмо от Николая, которого мы уже «похоронили», оказывается, ему с товарищами удалось бежать из-под расстрела, потому что полицаи были полупьяные. Николай добрался до отряда, в котором воевал до прихода наших войск, а потом партизаны влились в регулярные части.
Второй брат – Григорий, приписал себе год и тоже ушел на фронт, войну закончил в Польше. А Николай стал офицером и в сорок пятом уже из Германии его полк перебросили на Дальний Восток, где довелось воевать с японцами на территории Китая – в Маньжурии. Там он был ранен и контужен. После войны и после госпиталя Николая направили в Запорожье на восстановление Днепрогеса.
Отец мой, Аврам Васильевич, попавший на фронт еще в первую мировую войну, прошедший гражданскую и финскую войны без единой царапины, в Отечественную получил все сполна: прострелянную руку, ранение в бедро. А два осколка под левой лопаткой так и остались с ним до конца жизни – врачи не брались удалять их из-за близости к сердцу.
Вообще-то наша память не поддается объяснению. Мы часто не можем вспомнить, что происходило месяцем ранее, а то, что было многие десятки лет назад, помнится так, как будто это было вчера. И вот эти озарения, эти всполохи памяти часто посещают нас, будоражат, не дают покоя по ночам…
Я просыпаюсь на печке, весь в поту и шепчу пересохшими губами: «Пить, мама, пить!» На столе кроме ламы-гильзы горят свечи, а в землянке почему-то все наши соседи собрались. Услышав мой слабый шепот, мать сквозь слезы радости: «Жив, сыночек! Сейчас, сейчас я тебе водички дам»…
А предшествовало этому вот что. Весной у большого омута, где когда-то была мельница, начал трескаться лед, и мы, взяв шесты, стали плавать на льдинах, сталкиваясь другом с другом. В конце концов все оказались по пояс в ледяной воде. Домой, конечно, никто из нас не побежал. Мы развели в сосняке большой костер и стали сушить одежду, но к вечеру и штаны и фуфайки уже стояли колом от мороза. Жесточайшее воспаление легких лечила мать – не было ни врачей, ни лекарств. Мать моя, Улита Антоновна, была травница, а еще, как говорили бабки, «шептала», то есть знала молитвы и заговоры, лечила заикание, испуг, энурез и какие-то женские болезни. Вот и меня она вылечила своими компрессами
Помню, в детстве все время хотелось есть. Хлеб пекли из отрубей, которые смешивали с картофельными очистками, добавляли туда измельченную кору, крахмал и еще что-то. От такого, лесу «хлеба» нас мучила страшная изжога. Мы употребляли всякую зелень, росшую в огороде, недозрелые яблоки и груши, в лесу собирали «заячью капусту», молодые сосновые побеги. А еще мы ловили рыбу. Вернее, по примеру старших , глушили. Только взрослые взрывали толом – его выплавляли из снарядов, а мы это не умели делать, да и опасно это было – при добывании тола погибло немало односельчан, в том числе и мой двоюродный брат. Поэтому у нас была иная «технология». Находили снаряд, а их в нашей округе было полным-полно: во время войны партизаны взорвали склад и снаряды разметало на многие сотни метров. Так вот, мы брали снаряд, связывали небольшой плот из толстых палок, клали хворост и сухую хвою, поджигали этот костер, клали туда снаряд, отталкивали плот от берега, а сами, отбежав метров на пятнадцать, прятались в канаве. Не всегда снаряд взрывался, но если уж взорвался, мы мгновенно прыгали в речку, собирали оглушенную рыбу и мчались в ближайшие лесок, чтобы развести костер и испечь рыбу. Правда, не всегда нам это удавалось, Потому что у взрослых была договоренность – если на речке рвануло, все кто был поблизости, бежали туда, хватали «рыбаков», и, не разбираясь свой или чужой, нещадно драли нас.
После войны пленные немцы восстанавливали железную дорогу, которая проходила в нескольких километрах от деревни. Недалеко был их лагерь, и я помню, как они приходили в деревню в длинных серых шинелях и кепках с козырьком. Конвоиры их не очень- то охраняли ( а куда они сбегут) – больше за деревенскими девчатами приударяли. Как-то сидели на мосту с удочками – ловили плотву и пескарей. И вот медленно идет колонна пленных. Мы их дразнили: «Фрицы, Гансы! Гитлер капут!» . Один из пленных, пожилой немец, подошел к нам и протянул несколько кусочков сахара. Сахар в то время был для нас великим лакомством, и наши руки потянулись было за ним. Но старший среди нас Володя Короткий резко произнес: «Нам от фашистов подачки не нужны!».
— Найн фашист! Найн фашист! – закивал головой пленный и достал из кармана потертую фотокарточку, на которой он был снят с двумя ребятишками. – Майн киндер, даст ин майн киндер!
У Володьки задрожали губы и он сквозь слезы почти выкрикнул : «Теперь вы все «найн фашист!». А кто моего отца убил?! Майн фатер абшиссен!». Володька был старше нас на несколько лет и уже учил в школе немецкий. Впрочем, многие из нас уже знали какие-то немецкие слова. Пленный понуро опустил голову и мне показалось, что на глазах у него блеснули слезы. А может просто показалось…
… Как-то, когда я сидел за уроками, в дверь землянки раздался стук. Мать открыла дверь, за ней стоял худой белобрысый немец. Он показал на зубы: «Битте, мамка». Мать открыла заслонку в печи и достала ухватом горшок с картошкой в мундире. Но пленный отрицательно закивал головой: «Найн ассен, мамка! – и снова показал на зубы. – «Кранкен, кранкен. Болеть». Стало ясно, что у немца болят зубы, многие из пленных болели цингой, и он просил чеснок. Мать дала ему пару головок чеснока, а потом принесла из сеней бутылочку с зеленоватой жидкостью – то был настой против цинги, который мать готовила сама из зеленых сосновых шишек, хвои и еще чего-то. Она показал немцу , сколько надо разбавить в стакане с водой. Пленный радостно закивал головой и стал благодарить, прижимая руку к сердцу: «Данке шен! Спасибо!».
Когда пленный ушел, я спросил: «Мама, зачем ты фашиста лечишь?».
— Какой он фашист, — устало ответила мать, — у него вон молоко еще на губах не обсохло. Небось, где-нибудь мать ждет не дождется. А может и не знает, что живой…
С войны многие солдаты возвращались домой с какими-то подарками-трофеями: это было официально разрешено. Те, кто был постарше, попрактичнее, везли хром на пару, а то и на две, сапог, дефицитные в ту пору иголки для швейных машинок, а иногда даже и саму машинку «Зингер», либо отрез хорошей материи. Те, что помоложе, менее практичные, везли платки, патефон или гармошку, либо какую-нибудь бижутерию.
Мой старший брат, закончивший войну в Маньжурии, демобилизовался после излечения в госпитале. Получил направление в Запорожье на восстановление Днепрогеса, а перед этим – положенный отпуск. Собиралась чуть ли не вся улица. Расспрашивали о своих родственниках, еще не пришедших, либо пропавших без вести. Потом садились за столы со скромным угощением «с миру по нитке», рассматривали привезенные подарки. Николай приехал практически налегке: платки матери и сестре, кусок материи на пару юбок, да офицерскую плащ-палатку отцу. Соседи были разочарованы – это и все?
-У меня еще багаж идет, — ответил брат. Дней через десять пришел багаж на станцию в райцентр. Договорились с единственной в колхозе старенькой полуторкой и привезли целых три деревянных ящика. Мужики, снимая тяжелые ящики, обсуждали вслух, что там за тяжести? – Может, посуда? — предположил кто-то. – Зачем столько посуды? — возражали ему. – Тогда может машинки швейные или инструмент какой?
Когда вскрыли первый ящик, в нем оказался радиоприемник, тяжеленные аккумуляторные батареи к нему и патефон с пластинками, отчего мы, дети, пришли в восторг. Вскрыли второй ящик и тут соседки ахнули: «Смотри, шубы меховые! Надо же!». Однако то были не шубы. Сверху лежала доха из козьего меха (она нам с братом потом досталась), а ниже лежали стопки книг в переплетах с тиснением. Третий ящик тоже был полон книг: прекрасно изданные Пушкин и Толстой, Достоевский и Лермонтов. Гоголь и Бунин, Байрон, Золя, Гюго… И тут я услышал уже другой шепот вперемежку со смешком : «Это ж надо, за десять тысяч километров книжки переть! Нет, чтобы одежку, да обувку привезти!»
Может быть, соседи по-своему и были правы. Но сносили мы одежду и обувь и все. А по этим книгам я научился читать, по этим книгам мы узнавали другую, неведомую нам жизнь, учились жить по совести и справедливости.
В пятидесятые годы мы, наконец, выбрались из землянки в «пятистенок» — дом из двух комнат. Правда, одна из них была еще не жилая – не было пола и окон, а во второй мы жили. В ней, как обычно, печка с лежанкой, на которой мы, дети, и спали. В пятьдесят первом ушла из жизни мама моя, Улита Антоновна. Сестра стала учительницей, вышла замуж за односельчанина-фонтовика и уехала она в Брестскую область, куда направили после войны ее мужа. Анатолия забрал к себе в Запорожье старший брат. Определил его там в ФЗУ( фабрично-заводское училище). А я остался с отцом и братом Михаилом. Как-то отца отправили куда-то на месяц, и мы с братом варили фасоль по четыре-пять часов, потому как не знали, что ее надо заранее замачивать. Ни масла, ни какого –либо жира у нас не было, поэтому мы собирали латунные гильзы от снарядов, другой металлолом, сдавали заготовителю, а взамен получали соль и сахар кусками. Месяц этой фасолевой диеты запомнился мне на всю жизнь
Детство наше было нелегким, но все равно мне кажется, что это было самое счастливое время. Хотя мы не бездельничали — кроме всяких игр в «войну», в «красных и белых», в « партизаны» нам пришлось с малых лет помогать взрослым. Еще в дошкольном возрасте я уже пас гусей, вначале, правда. чужих – заработал себе полотно на рубашку и штаны. А когда учился в начальной школе, то также как и мои сверстники, возил воду трактористам, снопы ржи (у нас называли жито) к молотилке, собирали колоски, убирали кок-сагыз, из корней которого делали каучук, боролись с саранчой. Зимой заготавливали зеленые сосновые шишки – по пояс в снегу пробирались от дерева к дереву в молодом лесу, забираясь почти до вершин и срывали шишки. Набирали мешок-другой и тащили на санках к заготовителю. Но это уже наш «личный» заработок. Правда, все равно мы отдавали эти несколько рублей родителям. Оставляя себе копейки на кино: раз-другой в месяц в деревню приезжала кинопередвижка.
Пахали и сеяли в первые послевоенные годы на коровах, потом стали появляться лошади и, наконец, появился первый трактор – харьковский «клесник» с огромными зубьями на задних колесах. Нам, ребятне, он казался каким-то чудом.
В полях вокруг деревни оставалось немало снарядов и мин – я уже упоминал о взорванных партизанами складах. Каждую весну приезжали минеры, собирали и взрывали мины и снаряды. Но собрать все они не могли, и время от времени случалось несчастье – подрывались и люди и животные. Помню, после очередного взрыва за деревней, мы побежали туда вслед за взрослыми. На полувспаханном поле возле того самого трактора уже собрались односельчане. Слышались женские всхлипывания и причитания Протиснувшись поближе, мы увидели накренившийся трактор. Возле него на какой-то мешковине лежал окровавленный уже мертвый тракторист. Какая-то женщина накрыла платком его лицо. А мужчины осматривали со всех сторон трактор. Люди, привыкшие видеть смерть, как-то по-будничному восприняли гибель тракториста. И теперь прикидывали, что можно сделать с единственным трактором, без которого в бедном колхозе было ох, как нелегко. И это не была какая-то черствость и равнодушие. Нет. Люди тогда старались помочь друг другу во всем.
Я хорошо это запомнил во время пожара. Поздней сенью, в предзимье, почва уже покрылась коркой льда и все припорошило снежком, ночью нас с братом разбудил тревожный голос отца: «Деточки! Вставайте. Пожар!». Мы с братом спали на печке, и хоть отец не кричал, а произнес эти слова не очень громко, боясь испугать нас, в ту же секунду мы спрыгнули с печки. В окнах уже были видны языки пламени, а наверху что-то страшно гудело. Отец открыл дверь в недостроенные еще сени : «Бегите к Макарихе!». Мы выскочили через оконный проем, и в это время на нас свалился горящий сноп соломы. Хорошо еще, что мы были стриженные… Босиком рванули к соседке – ее хата стояла метрах в семидесяти. Соломенная крыша была вся в пламени , а со всех сторон к нашему дому уже бежали люди – с ведрами, баграми, топорами. Выстроившись в цепочку от колодца к хате, передавали друг другу ведра, баграми растаскивали горящие стропила. Сколько времени прошло, не знаю – может час, может два, но пожар потушили. Сгорела соломенная крыша, потолок, обуглились верхние венцы стен, но дому сгореть не дали. И это ночью, в предзимье. Я вспоминаю это каждый раз, когда вижу, как в наше время часами тушат пожар десятки машин и вертолеты, а потом на фундаментах дымятся обгорелые остатки…
Я не хочу сказать, что вот раньше какие-то святые люди жили. Нет, конечно. Обычные. Со своими достоинствами и недостатками. И пили, и дрались. Правда, пили меньше. Не только потому, что питья было поменьше. Было и меньше времени для питья. В деревне ведь с раннего утра работали. Под вечер возвращались с колхозной работы, а дома надо было еще скот накормить, ужин приготовить, детей обиходить. Так что выпивали большей частью зимой – в святки, в масленицу, да по праздникам. Дрались? Конечно. Но не так жестоко, как сейчас, когда даже подростки забивают до смерти. Соблюдались какие-то негласные правила: не бить лежачего, «до первой крови», одного толпой не забивали.
Воровали? Да. Но больше частью в городах. В деревне все ведь знали друг друга, все на виду. Потому могли срубить «без спросу» дерево в лесу, прихватить несколько качанов капусты с колхозного поля, насыпать зерна в карманы на току или нарвать мешок клевера для кроликов. Не от хорошей жизни, конечно, это делалось. Но вот в 58-м году я уезжал на учебу в институт, а замка на двери нашего дома так и не было – проволочная петля и колышек в ней – видно, что дома никого нет. Причем, так было почти у всех в деревне. Мы, ребятишки, конечно, наведывались в колхозный сад, да и не только. Правда, на своей улице этого было делать нельзя. Такой был уговор – мы обменивались «информацией» о вкусных яблоках и грушах с мальчишками других улиц. И хоть родители нас за это наказывали, но этим мы как бы самоутверждались, побеждали страх. Особым шиком считался «дневной налет», когда все были на работе. Как то мы решили совершить такой налет на соседней улице – очень уж соблазнительно смотрелись сквозь листву крупные груши. Но ствол внизу был почти гладким, и ребята постарше встали друг на друга, а меня, как самого маленького, взяли на плечи и я, уцепившись за ветки, забрался на дерево. Немного я успел стрясти груш, как послышался крик хозяйки – почему то она оказалась дома. Моих старших соучастников как ветром сдуло, а я остался на дереве. Попробовал спрятаться в листве, но был обнаружен. В руках у хозяйки был пучок жгучей крапивы и слазить с дерева я, конечно, не стал. Тогда хозяйка побежала за жердиной, чтобы «достать» меня. Медлить было нельзя и я , зажмурив глаза, спрыгнул в картофельную ботву и дал стрекача. Слава Богу, ничего не сломал и не вывихнул. Однако вечером я все-равно получил по полной программе и потом долго обходил стороной тот огород со сладкой грушей…
В Сибирь судьба забросила меня 50 лет назад. На стройку Кия Шахтырского рудника. А в 68-70 гг. я служил на Дальнем Востоке в приграничной зоне. Время было тревожное. В 68-м – ввод войск Чехословакию, в марте 69-го прямые столкновения на Даманском с китайской военщиной, выполнявшей волю Мао Цзэ дуна и Линь Бяо. Так что спать приходилось не только в казармах, но и в блиндажах. Ротой нашей командовал майор Неглядов – харьковчанин, потом капитан Махмудов – бакинец. А в моем взводе служили дагестанец Давид Рамазанов и азербайджанец Валера Раджабов, грузин Годердзи Гигаури и армянин Михаил Григорян, Володя Зименс с прибалтийскими корнями, братья Плешаковы с Урала, Валера Сынков с Сахалина, Валера Шандро, Анатолий Ваулин, Виктор Зобов с нашего Красноярского края. И никакого разделения по национальному признаку, никаких конфликтов на этой почве не было. А напряженная обстановка еще больше сближала нас, мы делились и радостями и горестями. И если бы кто-то сказал нам тогда, что Союз развалится, что будут войны: в Грузии и Нагорном Карабахе, в Чечне и на Украине, его бы в лучшем случае обсмеяли, покрутив пальцем у виска. А то могли бы и «физиономию лица» попортить…
Мой отец и братья ушли из жизни. Господь не дал им возможности лицезреть все то, что творится на их Родине. Потому что сердца их не выдержали бы, глядя, как банды бендеровцев, с которыми они сражались, теперь победно маршируют по Киеву, Одессе, Харькову. И теперь я понимаю, что вторая мировая войны еще не закончилась. Что кому-то очень хочется поддерживать буйную поросль фашизма , будь то на Украине, в Прибалтике или в других местах. Видимо, слишком короткая память у этих господ. И думаю, никакими лекарствами эту болезнь не вылечить. Тут может помочь только «хирургическое» вмешательство, которое заканчивается процессом, наподобие Нюрнбергского.
До майского дня, когда небо озарят праздничные салюты, осталось всего-ничего. И как-то странно будет, если наш с вами журналистский сайт окажется в стороне от этого поистине всенародного праздника. Ведь все мы – наследники Великой Победы. И у абсолютного большинства из нас в памяти сохранились воспоминания отцов, дедов, прадедов, бабушек-прабабушек, других родичей, соседей или коллег, или просто мимолетных знакомых, с которыми пришлось встретиться в купе мчащегося поезда. Давайте воспроизведем воспоминания, воплотив их в заметки, зарисовки, эссе. И тем самым поведаем миру о том, чего он еще не знал, и о тех, о ком он пока слыхом не слыхивал.
Да, написано много и снято много. Но ведь и мир большой. И о большинстве победителей этот мир до сих пор не подозревает. Для него они – тайна. Давайте поделимся этой тайной. Хотя бы одной старой фотографией, хотя бы десятком строчек, хотя бы одним эпизодом.
Какая польза в словах и воспоминаниях? Если с прагматической точки зрения – никакой. Если с духовной, душевной, сердечной – огромная. Это неправда, что слова не материальны. Просто материя у них особая – невидимая. Но когда мы говорим о любви, в мире прибавляется любви и доброты. Если произносим что-то обидное и несправедливое, то хоть на толику – становится больше зла.
Давайте, коллеги, умножим светлые силы – вспомним добрым словом то небесное воинство, которое уже никогда не вернётся на землю, но которое, вполне возможно, по сей день продолжает свой бой за нас там, за облаками.
Мы можем поддержать своих воинов отсюда, с земных просторов, которые они оставили нам в наследство.
Остановите свой суетливый бег… Вспомните хотя бы одного из того небесного воинства и расскажите о нем: ведь именно ему вы – и все мы – обязаны тем, что уже семидесятая весна приходит к нам. Мирная весна. Пока, слава Богу, мирная…
— Денек-то какой солнечный, жара как летом, скоро крапива полезет, лебеда. Будет мамка суп варить, — так думала пятилетняя Милка, таща от тетки огромную чугунную сковородку.
Босые ноги то и дело проваливались в жирную грязь, хотелось есть, а дома в шкафчике лежал кусочек хлеба, выданный по карточке. Милке полагалось целых 200 гр., так же как и Юре, и Вере, и Наде. Маме аж целых 300.
На улице вдруг стало так многолюдно, что Милка даже опешила. Все смеялись, обнимали друг друга.
— Победа, победа! – раздавалось со всех сторон.
Милка, поддавшись всеобщей радости, приплясывала с огромной сковородкой в руках и радовалась, что наконец-то все смеются, что было редкостью за ее такую короткую жизнь. Все больше бабы плакали, иногда страшно так выли, и тогда Милке хотелось спрятаться подальше. Обычно это было после того, как почтальонка приносила бумажку – похоронку.
На Милкинову папу похоронку принесли, когда ей было 1,5 года, она этого не помнит.
— Хорошо-то как, — жмурилась она на яркое солнышко, — тепло, все радуются, наверное, сегодня сходим на сушинские поля с Юрой и Верой, наберем, если повезет, мороженой картошки, а вечером мамка возьмет у тетки Дуси мясорубку, перекрутит ее и будем из этой кашицы лепить на горячую печку-буржуйку шмандочки-лепешки. Вкуснотища.
Таким запомнился День Победы – 9 мая 1945 года — моей маме Морозовой Людмиле Федоровне.
Сейчас ей 75. Но до сих пор живы в памяти эти страшные, голодные годы войны. Как четверо детей и молодая женщина, оставшаяся вдовой в свои 30, стояли ночью в очереди за хлебом, как ходили на покос за 12 километров от поселка, а потом пилили дрова, как не слушалась пила в маленьких, озябших руках. Все это было.
И все меньше остается тех, кто помнит. И нужно успеть рассказать о войне правду, чтобы жить дальше и радоваться мирному небу.
Мы стояли у братской могилы. И молчали. Шёл дождь. А по нашим щекам катились слёзы…
В Белоруссию я давно хотела съездить. Слышала много рассказов о ней: как здесь красиво и чисто, какой простой и душевный народ живёт… Но для меня главным было совсем другое: в белорусской земле похоронен мой дед — уроженец деревни Петропавловка-2 Ирбейского района Красноярского края, солдат Великой Отечественной войны Никифор Назарович Левченко.
Из Могилёва в Быхов
В который раз убеждаюсь: интернет — замечательная штука. Именно с помощью его Виталика, моя дочь, «раскопала» все сведения о том, в какой армии и дивизии дед воевал, где погиб, освобождая Белоруссию от фашистов, и в какой братской могиле похоронен. И даже нашла паспорт братской могилы и её фото. Путь наш лежал в село Городец Быховского района Могилёвской области.
Из Могилёва в Быхов мы ехали в электричке. За окном мелькали небольшие перелески, поля, сёла. Небо было серое: всё предвещало дождь. Я смотрела на эту осеннюю мирную картинку и не могла представить, что 70 лет назад здесь шли ожесточённые бои советских войск с фашистами.
…В феврале 1944 года 3-я армия, в состав которой входила 5-я стрелковая дивизия — в ней служил Никифор Левченко — освободила белорусские поселения Новый Быхов, Яново, Тайманово. Наступательная линия фронта как раз проходила между Гомелем и Могилёвым. В то время немцы укрепились на реке Езва, заняв Хомичи, Романяцкую Гуту и ещё несколько опорных пунктов. К началу марта на фронте было затишье: наши войска готовили большую наступательную операцию. Основной задачей тогда было осуществление разведки, разминирование, кое-где велись локальные бои.
Городец
Дождь пошёл в Быхове. Мелкий-мелкий. Поэтому совсем не мешал до отправления автобуса в Городец познакомиться с привокзальной площадью. Всё чисто, аккуратно, зелёные газоны. А в центре скульптурная композиция — женщина обнимает мужчину, у которого в руках книги. Как оказалось, посвящена она белорусской письменности. Подобные скульптурные композиции во время нашего путешествия по Белоруссии видели в каждом городе. В Полоцке, к примеру, у торгового центра стоит хитрый «купец», в Витебске на железнодорожном вокзале — «встречающие»: господин с тростью и дама в шляпе. К сожалению, хорошо познакомиться с Быховым времени не было. А там есть на что посмотреть. Основан он в 14 веке, когда-то входил в Великое литовское Княжество, Речь Посполитую, здесь бывал Пётр Первый. Главные быховские достопримечательности — старинные здания синагоги, замка литовского гетмана Яна Ходкевича, православного храма.
Городец, как мы сделали вывод, — деревня умирающая или, скажем мягче, неперспективная. На въезде увидели несколько покосившихся заброшенных домов. Потом в разговоре с жителями узнали, что из села уже перевели школу, хозяйство значится в числе отстающих, люди из деревни начали уезжать.
Автобус остановился недалеко от основательного здания с колоннами. Вывески на нём говорили, что это почта и Дом культуры. Женщины, а это были сотрудники Дома культуры, рассказали, что раньше здесь располагалась школа, показали, где находится братская могила. Она оказалась рядом.
Они погибли у Хомичей
Мы стояли у братской могилы. И молчали. Шел дождь. А по нашим щекам катились слёзы…
Если сопоставить все данные, которые Виталика нашла в интернете, то можно предположить следующее. Во время подготовки к наступлению наших войск велись разведовательные операции. Скорее всего, группа советских солдат во главе со старшим сержантом Иваном Толкачёвым, в которую входил и Никифор Левченко, участвовала в этой операции, так как все они 2 марта 1944 года погибли недалеко от Хомичей — хорошо укреплённого пункта немецкой обороны. Вполне возможно, группа пыталась пройти к Хомичам, но была замечена немцами. Под Дедово был убит младший сержант Павел Шевцов, там его товарищи и похоронили. Несколько бойцов, в том числе и Никифор Левченко, полегли под Езвой — их закопали в лесу в 2,5 километра на юго-восток от могилы Шевцова. Потом погиб и Толкачёв…
Все они сначала покоились в боевых захоронениях. Эти захоронения в соответствии с приказом начальника главного управления тыла Красной Армии от 22 апреля 1942 года производились в перерывах между боями или в процессе боевых действий однополчанами, товарищами погибших. Потом похоронные команды и местные жители находили тела погибших и хоронили их в братских могилах.
В Городце в братской могиле, судя по паспорту могилы, покоятся останки 18 воинов. Назову фамилии всех: рядовой Борис Белкин, рядовой Василий Воронин, командир Михаил Головин, рядовой Василий Гузнев, рядовой Николай Колос, рядовой Кузьма Кормицкий, рядовой Никифор Левченко, рядовой Николай Мельников, рядовой Иван Михин, рядовой Пётр Мышкин, рядовой Егор Паньков, младший сержант Николай Пашкевич, младший сержант Андрей Сиренко, младший лейтенант Всеволод Созан, рядовой Александр Сычёв, старший сержант Иван Толкачёв, младший сержант Павел Шевцов, рядовой Николай Шитко. Пусть земля им будет пухом, а память о них останется навсегда!
Красные гвоздики
В 1964 году на могиле была установлена скульптура «Скорбящая мать». В тот год Белоруссия отмечала 20-летие со дня освобождения от фашистов. В 2014-м — 70-летие. Куда бы мы ни приехали, везде видели транспаранты, плакаты, флаги, извещающие об этом событии. А в Городце на братской могиле солдат-освободителей обновили постамент, на котором установлена «Скорбящая мать». Вот только жаль, что не прикрепили на него табличку с их фамилиями. Ведь все они, благодаря архивным данным, известны.
… Красные гвоздики у подножия «Скорбящей матери» в этот пасмурный день алели по-особенному. Мы также положили цветы к обелиску, на котором начертаны фамилии городчан, погибших в Великой Отечественной войне. Он стоит рядом с братской могилой.
Дождь пошёл сильнее. Надо было уходить. А я мысленно говорила с дедом : «Вот и приехали мы к тебе из твоей родной Сибири. Помнить тебя будем всегда!» Комок подступал к горлу. И снова слёзы навернулись на глаза…
В Доме культуры его директор и художественный руководитель Нина Кублицкая и Светлана Мазур напоили нас чаем, угостили вкусными пряниками, а потом вызвали такси. Мы переживали, что можем опоздать на последний автобус из Быхова в Могилёв. Они успокаивали: «Успеете!» Действительно, успели.
И снова за окном мелькали белорусские поля, обагрённые кровью тысячей солдат Великой Отечественной войны. Смотрела на них и вспоминала свою бабушку — Пелагею Ивановну Левченко. В детстве я её часто просила рассказать о деде. И она рассказывала: был он очень сильным, никто не мог его побороть, немногословным, трудолюбивым, рано остался без матери и отца, очень хотел, чтобы его дочки учились в школе… Тогда однажды я ей пообещала, что мы с ней обязательно поедем в Белоруссию на могилу деда. Не получилось: баба Поля скоропостижно умерла в 1982 году. И вот теперь я думала: если есть она там, на небесах, то, наверное, всё увидела. В Белоруссию мы приехали с Виталикой, её правнучкой. И поклонились деду.
Бывая в Стокгольме, я непременно несколько раз в неделю хожу в пансионат для пожилых людей, к своим бабушкам и дедушкам. Это не мои родственники, но за несколько лет знакомства мы с ними сдружились и полюбили друг друга.
За плечами у каждого из них долгая жизнь. Почти все они передвигаются в креслах или при помощи специальных ходунков. Но никто из этих бабуль и дедуль не теряет присутствия духа. Гуннар в свои без малого 90 – страстный болельщик (мы оба любим смотреть биатлон, горные лыжи) и большой юморист. Он четыре раза уже в зрелом возрасте участвовал в королевских гонках Vasaloppet между поселком Селен и городом Мура, а это как-никак 90 километров. Он до сих пор помнит пять языков, в том числе и латынь. Я этим похвастать не могу, поэтому мы с Гуннаром общаемся по принципу «раз – словечко, два – словечко». Когда мы с ним ведем диалог, в столовой стоит хохот: так общество воспринимает наш шведско-испано-англо-французо-немецкий «диалект».
Соседка по трапезе Барбара, улыбаясь, слушает нас и иногда подключается к этой белиберде. Ей тоже девяносто. Но назвать её старушкой у меня не поворачивается язык, хотя она передвигается при помощи ходунков. Барбара всегда элегантна. Каждый день она в новой блузке и кофточке, на запястье неброский, но очень красивый браслет. Без прически вы её не увидите. Она регулярно посещает парикмахера, который приходит в пансионат.
Я уже привыкла, что мои подопечные ветераны капиталистического труда – самые старшие (не хочется говорить – старые) в пансионате. Но каково же было мое удивление, когда на приеме у цирюльника появилась дама, которую я прежде не видела и которую приняла за ровесницу моих знакомых. И тут мне Барбара шепнула:
– Ты её не знаешь, она живет на другом этаже. Постоянная посетительница. А сегодня у нее сегодня день рождения…
– Круглая дата? – поинтересовалась я.
– Не совсем круглая, но знаменательная, – загадочно улыбнулась Барбара. – Эрике 107 лет.
– !!!
Откуда у них берутся силы жить, бороться с недугами и оставаться оптимистами, не обращая внимания на несущиеся галопом годы? Я поделилась своим изумлением с Барбарой.
– Пусть несутся, – вздохнула, по-прежнему улыбаясь, Барбара. – а мы за ними мелкими шажками пойдем… Нам некуда торопиться.
В тот же вечер мы со «стокгольмчанами» за рождественским столом припомнили еще об одной даме. Та переехала жить в пансионат для престарелых в 92 года. Пожилая – да, но престарелая – нет! Каждый день в восемь утра она уже одета, хорошо причесана и со скромным макияжем, она делает его сама, хотя у нее слабое зрение.
Её житейская философия очень мудра. Её догматы просты… Можно провести весь день в постели, прислушиваясь к болям в определенных не работающих частях тела. А можно встать и пойти, поблагодарив другие части, которые по-прежнему подчиняются нам…
Каждый день для Марии – подарок: «Как только я просыпаюсь, то со мной приходят и счастливые воспоминания, которые были в моей жизни. Старость как банковский счет: вы можете снять с него только то, что вы сохранили».
Кто мешает нам всем внести много радости и счастья на счет вашей памяти? Независимо от того, насколько сложна жизнь, самое мудрое решение – не усложнять ее. Молодость вернуть нельзя, но можно оставаться молодым, в этом всегда была уверена Мария. Секреты этого процесса тоже просты…
Не задумываться над числами, которые являются несущественными. А именно: возраст, вес и рост. Общаться только с веселыми друзьями. Недовольные и ворчуны тянут нас вниз. Продолжать учиться в любом возрасте! Узнавать больше о компьютерах, литературе, цветах… обо всём. Не позволять мозгу лениться. Праздный мозг является мастерской немца. Имя его Альцгеймер! Надо чаще смеяться. Смеяться, пока дыхание не перехватит. Да, бывают и горькие минуты. Но держись, не давай скорби побороть себя и двигайся дальше. Единственный человек, который с тобой всю твою жизнь – это ты сам. Живи, пока ты жив.
…Всегда, возвращаясь из дома престарелых со смешным названием «Кошкин хвост» (правда, если дословно перевести со шведского, то название еще более смешное) от своих друзей, я чувствую себя моложе, потому что всякий раз мои старички и старушки преподают мне уроки молодости и оптимизма.
