Остался навсегда двадцатилетним

Ночью поезд остановился в Сальске. Я вышла на перрон. Был конец декабря. Моросил дождь. Сыро, зябко. И такая тоска стиснула сердце. Где-то здесь, в Сальских степях, погиб в ноябре 1942-го мой отец.

Он был техником на аэродроме и писал маме: «Ты обо мне не расстраивайся. Наше дело – копать да грузить, да поддерживать связь с землей. Если нам придется участвовать в боях, то только летчикам».
Участвовать в боях пришлось всем. Там был такой «кипящий котел», такая «мясорубка», наступали-отступали, занимали- сдавали, бились за каждый камешек, за каждую травинку, что теперь и косточек родных не найдешь, не то что могилу.
В Козьмодемьянске в нашей комнате стояла тумбочка, набитая фронтовыми треугольниками. Когда мама переезжала ко мне в Красноярский край, она сожгла письма. И только одно от 29 июля 1941 года привезла мне. В нем много слов обо мне…
«Люся, я рад, что у нас такая хорошенькая дочурка растет… Ты почаще целуй ее за меня».
Вот за него меня и целовали. А ему — не пришлось. И покачать, подержать меня на руках — тоже. Папа ждал очень, когда родится дитя, но волновался «хватит ли на двоих-то любви».
Он служил в армии, когда я родилась, а потом началась война. Мама хотела тут же ехать к нему, но воспротивился дедушка: «Ты хочешь ребенка сиротой оставить? Там уже бомбят». Ограничились фотографией: мама держит на руках трехмесячную дочку. Видно, это письмо и было ответом. А мама – молодая, красивая, ей нет еще и девятнадцати. В двадцать лет она стала вдовой. Отец остался навсегда двадцатилетним.
У меня есть несколько его фотографий. Вот он после выпускного бала. А здесь – со значком ГТО. Тогда все парни имели этот значок. Они были спортсменами, сильными, ловкими, видно, чувствовали, что им предстоит, и готовились к этому.
Отец переплывал Волгу, отлично бегал на лыжах и ездил на велосипеде, участвовал в соревнованиях. Когда я училась в школе, в той же, где и мама с папой, оказалось: старый учитель физкультуры помнит моего отца. Посмотрев на меня несколько уроков, он заметил с разочарованием: «И это – дочка Геннадия Ерышева?». Я же была совершенно неуклюжа и неспортивна.
И есть еще одна фотография, из армии: шлем со звездой, военная форма красноармейца, похудевший. Журналистка Людмила Андреевна Винская подарила нам портрет, сделанный ею с той фотографии, она ее увеличила и отреставрировала… Бесценный дар.
История его такова: в 2007 году вышла моя книга «Добрая фея», там есть раздел стихов, посвященный отцу. Потом была презентация, на которой Л.А. Винская сказала: «Гена Ерышев, который погиб, так и не увидев свою дочку, объединил сегодня всех нас. Он напомнил нам обо всех, кого не дождались дома. Это огромная память. И пока она живет в нас, мы можем считать себя людьми, достойными подвига тех солдат, которые так и остались молодыми».

Поставлю пред собой портрет,
За пианино сяду.
Отвечу папиному взгляду,
Как делаю уж много лет.

Это поминальный концерт 9 мая. С мамой, пока она была жива (потом — одна) в этот день шла я в церковь на панихиду, на парад, покупала маме гвоздики. Мы устраивали поминальный обед, зажигали свечу и – начинался самый камерный концерт. Я играла Шопена и Бетховена, Свиридова и военные песни, перемежая их своими стихами. Однажды достала то папино письмо и прочитала вслух. Мама удивилась: «Ты хранишь?». Храню, мама, ответила я…
И сейчас храню.
И все-таки свидание с отцом состоялось. Когда скульптур Вучетич создал свой бессмертный мемориал «Родина-мать зовет» на Мамаевом кургане в Волгограде, я прямо заболела: мне туда надо. Через год отправились с мамой на теплоходе по Волге по маршруту Москва-Астрахань. Уже от Саратова я начала волноваться и ждать. На рассвете появились очертания большого города. Долго-долго тянулись вдоль берега заводы, трубы, склады. Потом мы увидели полуразрушенное здание из кирпича: дыры в стенах, оконные провалы, копоть. Это бывшая мельница, ее сохраняют как память о тех страшных годах. Рядом с ней – жилые дома, потом потянулся бульвар. И на высоком кургане над городом – женщина с поднятым мечом. Устремленная вперед, зовущая в атаку. Наконец, пристали. Экскурсионный автобус повез нас по городу и на Мамаев курган. Наш экскурсовод – молодая девушка – рассказывала так, будто сама пережила все события сталинградских боев. Я не только смотрела и слушала, я все переживала сердцем, впитывая в себя этот воздух.

На Кургане колючая елка
Прикоснулась к щеке иголками,
Будто папа щекой небритой
Прикоснулся к моей щеке…

Я ни за что не хотела уходить, пришлось экскурсоводу договариваться со следующей группой, чтобы меня забрали.
С тех пор лет десять подряд я ездила по Волге. Теплоход приходил в Волгоград рано-рано утром. Я покупала на причале цветы, садилась на трамвай и ехала на свидание с папой.
На Кургане еще никого не было, я успевала подняться снизу до самого верха, а уж потом появлялся караул, туристы, становилось людно. Для себя решила так: Сальские степи недалеко от Сталинграда, сколько таких отцов погибло там; сколько детей, таких же, как я, никогда не видели их. Я буду класть цветы на Кургане, будто на папину могилу. Ну, и что же, что нет его имени среди защитников Сталинграда? А Вечный огонь — он для всех, обо всех память.

Строго, горько стоят в карауле
Неподвижные тополя.
Вечным сном здесь солдаты уснули.
Будь им пухом, родная земля.

Папа погиб 2 ноября 1942 года. На Мамаевом кургане в последний раз я была 2 ноября 1991 года. Навигация заканчивалась. Мы стояли на палубе в теплых куртках. Дул ледяной ветер, рвал из рук цветы, которые мы бросали в Волгу. А теплоход гудел и гудел, прощаясь до будущей весны.
Больше я в Сталинграде не была.

На снимках: Геннадий Ерышев; письмо Г. Ерышева с фронта

Нет комментариев

    Оставить отзыв