Неизданная повесть (продолжение)
ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ РУЛЕТКА
Повесть Валерия Кузнецова
Посвящается памяти Вадима Алферьева
От автора
В основу повести легли события, случившиеся в 1995-96 годах, в пору, когда нынешние тридцатилетние красноярцы были подростками. Что-то они читали об этом в старых газетах, что-то почерпнули из слухов. А о некоторых делах могут лишь догадываться, так как их до сих пор тщательно скрывают все, кто был причастен к этому.
— Игорёк, тебе хорошо на худвещании: сегодня клоуном нарядился, завтра сделал репортаж из собачьей будки, послезавтра взял интервью у местного поэта. Сам сценарий пишешь, сам играешь, клоунские штиблеты, накладные носы, парики… А ты попробуй в информации поработать: десять секунд сюжета, финальная «стоечка» в кадр — и никаких париков!
Валера махнул рукой и побрёл по коридору.
— Во сколько худсовет? — крикнул ему вслед Игорь.
— В четыре!
— Слушай, это опять Окурок химичит?
Назарян поднёс палец к губам и повёл глазами, иллюстрируя старинное предостережение насчет стен, имеющих уши.
Придя в кабинет, Игорь стал переодеваться, снедаемый любопытством… Чем же допекла Санина директора телестудии, Михал Михалыча Ошкурова, именуемого в быту Окурком? Маленький, большеголовый, с оттопыренными ушами, он чем-то неуловимо соответствовал своему прозвищу. Карьера его была обычной для преуспевающего журналиста застойных времён: сначала радиожурналист, потом выпускник ВПШ («Спасибо партии родной за двухгодичный выходной»), после чего стал расти, как на дрожжах. Редактор общественно-политического вещания, главный редактор, затем директор киностудии. Тут случился первый прокол: грянула перестройка, распад Союза, реформы… Киностудия, да ещё и провинциальная, да ещё и филиал — кому всё это нужно?
Окурок тряхнул старыми связями и вернулся на телевидение. Злые языки поговаривали, что на киностудии облегчённо перекрестились, когда он ушёл. Девяносто первый год, особенно август, стоил ему немалых нервов, но зато развил в Окурке звериное чутьё. Такому его не учили даже в ВПШ. Во время путча он держался то на водке, то на валерьянке, ухитряясь неукоснительно выполнять разноречивые директивы из Москвы и крайсовета, который тогда возглавлял махровый коммунист.
С победой Ельцина почувствовал облегчение. Председатель крайсовета – тот самый махровый коммунист — подал в отставку, в администрацию хлынула оппозиция: научные сотрудники, журналисты, учителя, председатели колхозов… Политическое телевещание, наконец, снова обрело смысл, цель и логику. Лидеры партий, которых в городе оказалось вдруг великое множество, то и дело появлялись на экранах, в ярких и сильных выражениях предупреждая горожан об угрозе коммуно-фашизма. Представитель Президента безо всяких шпаргалок часами рассказывал телезрителям о необратимости реформ.
Окурок воспрянул духом, повесил у себя в кабинете за креслом красочный лозунг: «Борис, ты прав!» И успокоился. Все было, как раньше, только с другим знаком. Но эта Санина, черти бы её драли! Журналисткой она была отменной, весь край изъездила вдоль и поперек, такой корреспондентской сети, как у неё, ни у кого не было, письма к ней шли сотнями. Ну, шли бы и шли, но ведь она их, мерзавка, в эфире читала. О том, что пенсии не платят, что хлеб по спискам дают, что у людей даже на похороны денег нет. И самое главное, что при коммунистах такого бардака не было! Это после указа о запрещении их партии!
Да письма — ладно, как-никак народный глас. Но она взяла моду приглашать себе в программу коммунистов: то бывшего секретаря горкома партии, то вояку в отставке, то какого-нибудь председателя профкома. И те, не стесняясь, чёрным по белому крыли и Ельцина, и местные власти, и местных демократов. Окурку звонили от представителя Президента и кротко интересовались, кто вообще на телевидении формирует вещательную политику: Санина или всё-таки Михал Михалыч Ошкуров? По опыту застойных лет Окурок знал — такие звонки не к добру. Пнут с кресла и даже не посмотрят, в какую сторону улетишь! Он снимал её программы с эфира, отменял съёмки, переносил монтаж, урезал гонорар до минимума — Санина упорно вела свою программу. A репрессии лишь прибавляли ей популярности, увеличивая число насмешек и нелицеприятных характеристик в адрес Окурка.
Чем же в этот раз она достала Михал Михалыча?
Игорь стёр грим, умылся, переоделся и пошёл в павильон. Оставались пустяки — подводки ведущего к игровым сюжетам, которые они сегодня снимали весь день. Это была авторская программа Игоря, «Бурлеск», которой он очень гордился, потому что всё в ней — и песни, и танцы, и скетчи — делали не профессиональные актёры. Игорь сам находил исполнителей, сам готовил номера, а в случае необходимости пел, танцевал или, как в этот раз, играл придуманную им роль клоуна.
Отчитав текст перед камерой и услышав по динамику режиссёрское: «Спасибо, Игорь — снято!», — он блаженно откинулся на спинку кресла и вытянул ноги, бессмысленно глядя полузакрытыми глазами, как техники гасят свет, а рабочие разбирают выгородку…
— Игорь, вы что, заснули?
Он открыл глаза. Перед ним стояла ассистентка, Надя. Он поднялся и побрёл к выходу.
— «Мушку»- то отдайте. Вы и вправду спите? — Надя, улыбаясь, сняла с лацкана его пиджака микрофон-«мушку». Игорь виновато развёл руками. — Ну, ничего, — успокоила его Надя. — Зато всё сделали. Теперь до монтажа можно баклуши бить.
— А когда монтаж?
— Илона Викторовна сказала — тридцатого. Так что можете до четверга отсыпаться.
— Не могу, Надя, завтра худсовет.
— Ой, неужели Санину обсуждать будете?
— Ни фига! — удивился Игорь. — Все всё знают, даже ассистенты. А я, член худсовета, не знаю.
— А вы никогда ничего не знаете. Когда-нибудь вас уволят, и вы знать не будете, — засмеялась Надя.
— Тебе-то откуда все известно?
— Я же в трёх редакциях ассистенткой, все сплетни знаю.
— Ну, так раскрой мне глаза. Не могу же я на худсовет идти неподготовленным.
— Ладно, только — чур! — не выдавать. На днях Санина вела живой эфир. Ну, вы знаете её программу «Позиция»? Так вот привела она в студию какого-то местного лидера, от «Яблока», что ли. И понёс он такую околесицу, что хоть святых выноси. Да это бы не беда, они все в живом эфире белиберду говорят. Беда в другом — время идёт, а передача стоит. Тогда Санина попыталась тихонько его поправлять. Он взъелся — мол, не перебивайте. Но вы же Светлану Ивановну знаете, ей пальца в рот не клади. В две минуты она выяснила, что он даже программы своей партии не знает. Задала ему ещё несколько вопросов, уже на местные темы. Тут вообще — туши свет. Как она передачу закончила — диву даюсь. Короче, это был цирк. А на другой день Михал Михалычу позвонили от представителя Президента и такого наговорили… Что это провокация коммунистов, что Санина нарочно осаживала «яблочника» и представила его дураком. Михал Михалыч после разговора был весь в пятнах, как палёный кабанчик. Забрал у режиссёра кассету — она с эфира для себя передачу записала — запёрся в кабинете и смотрел, от начала до конца. Из-за этого отдел выпуска даже программу на ту неделю задержал — все сидели под дверью и ждали, когда Михал Михалыч насмотрится. А Зина, секретарша его, сказала мне, что на худсовет пригласили кого-то из администрации — на тот случай, если журналисты возьмут сторону Саниной.
Разговаривая, они дошли до кабинета Игоря. Как все тележурналисты, он не следил за чужими программами. Эту санинскую передачу тоже пропустил. А оно — вон что! Видимо, Окурка достали в администрации, и он решил дать Светлане бой на худсовете. И кого-то пригласил из администрации, для поддержки штанов.
— Ну, спасибо Надийка. Прочистила ты мне мозги. Ладно, на монтаже увидимся.
Игорь зашел в кабинет, поставил кофе и стал дожидаться режиссёра. Илона Викторовна, изящная женщина пятидесяти с лишним лет, появилась, как всегда неожиданно. У неё была лёгкая, неслышная походка. Несмотря на внешнюю мягкость, задушевность, шарм — в ней ощущалось временами некая холодность, безапелляционность, заставлявшая Игоря держать дистанцию. Она работала на студии с незапамятных времён, нынешних режиссёров помнила еще ассистентами. А её суждения о редакторах программ, высказываемые воркующим, мягким голосом, тем не менее, поражали Игоря жёсткостью и категоричностью. После недавнего сокращения в студии Илона Викторовна работала на две редакции: у Игоря и у главного редактора Гориной, которая распоряжалась графиком съёмок, монтажа, подписывала гонорарные листы… Простота Игоря, которому, то переносили съёмки, то без объяснений отменяли выезд ТЖК (телевизионно-журналистского комплекса), то зажимали постановочные — заметно раздражала Илону Викторовну. Но за исключением этих мелочей они работали на удивление дружно.
— Я проводила ребят, — сказала Илона Викторовна, кладя кассеты на стол. — Мне кажется, неплохо получилось. И свет был хорошим, костюмы смотрелись. И двигались они прекрасно. Особенно эта девочка понравилась, Наташа Балабурда. Вам надо будет обязательно на просмотр передачи пригласить Михал Михалыча.
— А смысл? — пожал плечами Игорь. — Горина передачу примет, она главный редактор. Политики мы не касаемся, никому не опасны. — Зачем его беспокоить?
— Я всё не могу понять вас, Игорь, — разливая кофе и ставя перед ним чашечку, произнесла Илона Викторовна. — У вас прекрасные отношения с Ошкуровым. Он сам пригласил вас в прошлом году работать на договоре. Газетчика! Вы много знаете газетчиков, которых приглашают на телевидение? Вы делаете хорошую программу…
— Мы делаем.
— Тем более. Мы делаем хорошую программу. А вы ни повтора не закажете, ни анонса в газету не сделаете, ни Михал Михалыча на просмотр не пригласите. Я уж не говорю про гонорары и постановочные — это тема старая. Вы действительно так наивны? Это же телевидение, здесь надо уметь понравиться не только зрителям.
— Да ничего я не наивный. Всё вижу. Просто Ошкуров ходит аж зелёный, развести не может в эфире коммунистов с демократами. И что я должен в это время подойти и сказать: не желаете ли повеселиться, Михал Михалыч? Пойдём, новогоднюю передачу посмотрим? У него вон, худсовет на носу, Санину анафеме предавать будут. И я тут, с «Бурлеском» своим.
— Так вы уже в курсе? — переменила тему Илона Викторовна. — И как собираетесь себя вести?
— Так же, как сейчас. Если «яблочник» действительно круглый дурак — при чём тут Света и её «Позиция»? А что Санина могла издеваться в эфире над приглашённым — в это я не верю.
— И вы не думаете, что ваша точка зрения на худсовете, может отразиться на вашей судьбе?
— Илона Викторовна, неужели мое отношение к Саниной должно зависеть от того, что скажет Михал Михалыч? Вчера Санина была отличной журналисткой, сегодня Окурку позвонил какой-то придурок — и она уже никто? Но я-то знаю её давно, и вся эта крысиная возня у них наверху никак не отразится на моей точке зрения.
— Господи, да кому на худсовете будет нужна ваша точка зрения? Её же никто не услышит!
— Не забывайте: я ведь ещё и газетчик, — ухмыльнулся Игорь. — И у меня есть возможности ознакомить худсовет со своей точкой зрения.
— Да после худсовета хоть закричитесь — только себе хуже сделаете. А худсовет завтра.
— Какое совпадение! А у меня завтра выходит интервью с Саниной. В газете.
Илона Викторовна всплеснула руками, собираясь ответить, но в это время распахнулась дверь, и ворвался Валера Назарян. Он подскочил к столу, схватил телефон и принялся набирать номер, не обращая внимания на хозяев.
— Алло… Да, да! Это Назарян, из «Фильтра». Где он сейчас? В реанимации? Какие повреждения? Записываю… Что надо? Кровь нужна? Есть кровь? Уже делают переливание? Хорошо. Все. Конечно, сейчас передадим по второму каналу.
Валера положил трубку, записал на листке несколько фраз. Потом посмотрел на Игоря.
— Извините, ребята. У нас телефон занят, пытаемся дозвониться до БСМП, а на этаже все кабинеты закрыты… Только что узнал: нападение на Володю Артемьева, ну, журналиста из «Своей газеты». Помните, про дачи писал? Нашли в подъезде — несколько ножевых ранений, голова пробита. Сейчас без сознания в реанимации. Я побежал: у нас ещё эфир идёт, успеем передать.
Игорь и Илона Викторовна некоторое время молча смотрели друг на друга.
— Ужас, — наконец произнесла Илона Викторовна, качая головой. — Какой ужас. Это пока мы здесь снимали в павильоне, пили кофе, спорили о какой-то ерунде… Его в подъезде избивали, втыкали в тело ножи — зачем, что он сделал тем людям? Вы знали его? Кто он?
Игорь ответил, безучастно глядя перед собой:
