Неизданная повесть (окончание)

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ РУЛЕТКА

(Повесть)

Посвящается памяти Вадима Алферьева

От автора

В основу повести легли события, случившиеся в 1995-96 годах, в пору, когда нынешние тридцатилетние красноярцы были подростками. Что-то они читали об этом в старых газетах, что-то почерпнули из слухов. А о некоторых делах могут лишь догадываться, так как их до сих пор тщательно скрывают все, кто был причастен к этому.

— Но вы же ждали меня, оператор навёл камеру…

— И в мыслях не было. Мы снимали совсем другой сюжет. Вы попали случайно, а узнал я вас только, когда вы заговорили. Мы собирались начальника управления культуры снять.

— Сероштана? — Инга засмеялась. — То-то он мимо меня к лифту побежал, как из чужого огорода. Бежит и оглядывается, бежит и оглядывается…

— Удрал, стервец, — вздохнул Игорь. — Напакостил — и ходу.

— Ну, раз Сероштан у вас стервец, то я, видимо — стерва, — невесело улыбнулась Инга, не отводя взгляда от дороги. — Я ведь вам тоже напакостила.

— От красивой женщины не могут исходить неприятности, — возразил Игорь. — Красивая женщина источает амбру и мускус, создавая неповторимую ауру, в которой готов утонуть каждый мужчина.

— Ого! — Инга покосилась на Игоря. — Кто это так сказал?

— Абуль-Фарадж, персидский мудрец.

— Врёте — или вы, или ваш мудрец.

— Почему? — удивился Игорь.

— Амбра, как я слыхала, представляет собой неаппетитную массу, содержащуюся в кишечном тракте кашалота. Мускус выделяют самцы бобра в период спаривания. А что касается ауры, то это слово означает состояние, предшествующее эпилепсии. Вряд ли ваш персидский мудрец хотел, чтобы женщина выглядела таким чудовищем.

Глядя на растерянного Игоря, она рассмеялась.

— Первый раз в жизни встречаю девушку, которая анализирует комплименты, — пробормотал он смущённо. — Откуда вы всё это знаете?

— Регулярно смотрю ящик. Прихожу с работы, бухаюсь в кресло — и пялюсь до упора. «Поле чудес», «Знатоки», «Проще простого»… Там всё объясняют — и про мускус, и про ауру, и про женщину… Кстати, с вами познакомилась по телевизору. Почему и клюнула на ваш звонок.

— Ну и как впечатление, если сравнить?

— Знаете, на экране вы лучше. Увереннее, — говоря это, Инга свернула к краю тротуара и остановила машину. Взглянув на огорчённое лицо Игоря, добавила. — Но здесь вы искреннее.

— И на том спасибо, — вздохнул Игорь.

— А у вас действительно не было неприятностей тогда? — переменила тему Инга. Она повернулась к нему, положив руку на спинку сидения за спиной Игоря и внимательно глядя на него.

— А вам очень хотелось, чтобы они у меня были?

— Совсем не хотелось.

— Так у меня их и не было, — невинно ответил Игорь и, наставив на неё палец, продолжал, понизив голос. — Сейчас я буквально вижу, как в вашей чудесной головке формируется вопрос, который вы не решаетесь мне задать: почему? Почему меня не избили, не ограбили и не опоили, как вам этого хотелось?

— Да нет же, честное слово, нет! — простонала Инга и, отвернувшись, обхватила голову руками.

Внезапно она выпрямилась и, включив зажигание, тронула машину.

— Куда мы? — забеспокоился Игорь.

— Сейчас… увидите, — бормотала Инга, глядя на дорогу.

Они приехали на железнодорожный вокзал.

— Выходите! — скомандовала Инга.

Ничего не понимая, Игорь выбрался из машины. Инга заперла дверку и быстро пошла по Привокзальной площади, кого-то высматривая. Возле киоска, где торговали аудиокассетами, стояло несколько человек. В их кольце пьяная женщина танцевала под доносившуюся из динамика музыку. Она извивалась, вертела бёдрами, ритмично работая согнутыми в локтях руками. Временами она подмигивала зрителям, выкрикивая какую-то тарабарщину. Недалеко от неё на снегу лежала черная шляпа с мелочью.

— Райка! — окликнула ее Инга и не получив ответа, позвала громче — Ламбада!

Женщина, продолжая ритмично двигаться, оглянулась — и вдруг остановилась.

— О, ё-моё, какие люди в Голливуде! — широко улыбаясь щербатым ртом, заголосила она и направилась к Инге. Игорь, стоя сзади, поёжился, видя, как она обнимается с Ингой. Затем женщина обернулась и торжественно объявила:

— Концерт временно прекращается по техническим причинам, можете все идти на…, ко мне подруга пришла. Стой, кассу забыла!

Она вернулась, подняла шляпу и, вынув из неё несколько купюр, водрузила шляпу на голову.

— Слушай, Инга, в каком ты прикиде! — восхищённо протянула женщина, оглядывая Ингу. Затем, покосившись на Игоря, прибавила. — И фраер тоже ничего. Вообще-то, конечно могла бы и покруче найти. Хотя где у нас тут на бану найдешь — транзитники да командированные. Ну, всё равно — это дело надо отметить, пошли в «стояк»!

Игорь, крайне обиженный, что его отнесли к категории вокзальных ухажёров, последовал за подругами. В привокзальном кафе они встали возле свободного столика, и Райка полезла было в карман, но Инга остановила её:

— Райка, не форси. Я тебя отыскала, значит, я и угощаю.

Она достала из сумочки деньги, протянула Игорю, но Райка бесцеремонно перехватила  руку.

— Инга, это уж мне доверь, а то фраеру твоему такое отпустят, что потом неделю на унитаз работать будем.

— Кто это, — тихо спросил Игорь, когда Райка ушла к буфету.

— Подруга — разве непонятно? — глядя на него в упор, усмехнулась Инга. — Мы с ней вместе работали. А потом она провинилась и её… уволили. Потом провинилась я, но мне повезло.

— Где вы работали?

— А вот она сейчас все расскажет. Мне-то вы вряд ли поверите, — Инга повернула голову в сторону приближающейся Райки.

Та выгрузила на стол три банки «аслановской» и пачку печенья, громогласно объявив:

— Всё! Остальное в любом «стояке» в рот брать нельзя. Остальное — для проезжающих…

Долговязый мужчина в подбитом мехом пальто за соседним столиком бросил вилку с недоеденной сосиской и возвысил голос:

— Ты бы не портила аппетит людям, раз пришла! Ну, нигде от этих бичей не укроешься!

— Усохни, продолговатый, а то я тебе в зад плюну — у тебя голова отвалится, — презрительно отрезала Райка. — Ты где бичей увидал, а? Ты на себя погляди, военный обиженник. Трескай свои тошнотики, пока тебя никто не трогает.

Мужчина выдернул зажатый в ногах портфель и пошёл к выходу, негодующе оглядываясь. Райка, проводив его взглядом, вскрыла водку и подняла банку:

— Ну, подружка — со свиданьицем?

Инга, улыбаясь, покачала головой:

-Я за рулём. Вон с Игорем выпей.

Райка чокнулась с Игорем:

— Вот за что её люблю — никогда ума не пропивает, — она опрокинула банку, сделала несколько глотков и, зажмурившись, замотала головой. — А я из-за своего дурного характера вечно залетаю… Помнишь, что они со мной, козлы, сделали?

Инга утвердительно кивнула головой и тронула её за рукав:

— Раечка, нам идти пора…

Райка непонимающе взглянула на Ингу, затем — на Игоря.

 — Куда? А-а, у матросов нет  вопросов. Спасибо, что навестила. А ты, фраер, — обратилась она к Игорю, — мою подругу не обижай, она классная девушка.

Инга вытащила из сумочки несколько купюр и сунула их в карман кофты Райке. Та заупрямилась.

— Да ты чего, Инга? У меня всё нормально, ты и так потратилась…

— Бери, бери, — терпеливо увещевала Инга пьянеющую Райку. — У меня сейчас бабки есть, а кончатся — может случится, ты же и выручишь. Не так что ли?

— Инга, — сквасилась Райка. — Сукой буду… Я же тебя… ты же меня знаешь: если что…

Она сердечно расцеловалась с Ингой и, хихикая, прошептала, оглядываясь на Игоря:

— А то может, уступишь мне фраера своего? Ты же знаешь — я могу обслужить по первому классу. Зачем он тебе? За версту же видно, что пустой.

— Ничего, — улыбнулась Инга. — Я сама обслужу, если надо будет, — и она насмешливо поглядела на растерянного Игоря.

Только усевшись в машину, Игорь, наконец, обрёл дар слова.

— Ну, и для чего нужен был этот цирк? — спросил он.

Инга, не торопясь, достала из «бардачка» флакон с дезодорантом и продезинфицировала рот.

Затем включила зажигание, прогревая машину, и повернулась к Игорю.

— Это не цирк. Это действительно моя подруга, Рая. Кличка у нее — «Ламбада». Она танцами зарабатывает. И ещё кое-чем.

Не зная, что ответить, Игорь промямлил:

— Так если она ваша подруга, может лучше её домой увезти? Да и зачем деньги давать пьяной — всё равно пропадут.

— Она в Таракановке угол снимает, — ответила Инга. – Туда на машине не просто проехать. А здесь безопасно, к ней народ хорошо относится, даже милиционеры не забирают – привыкли. Кстати, а почему мы до сих пор на «вы»? Ты же наверно понял, откуда я с ней знакома?

— Откровенно сказать, не совсем, — неуверенно ответил Игорь.

— Ах ты, мой октябрёнок, — Инга ласково погладила его плечо. — Да проститутки мы с Райкой. Вместе в эскорт-услугах трудились. И вот как-то у Райки тяжёлая смена была, а её под конец в баню заказали. То ли военные, то ли «чурки» — одну на пятерых. Она — в отказ. И на беду, все девушки в разъезде: ночь же, самый пик заказов.

— И что? — спросил Игорь, видя, что Инга замолчала.

— А ничего, — угрюмо ответила она. — Уволили. Без выходного пособия, четырёх зубов и с отбитыми почками. А через месяц уволили меня. Мое счастье, что «крышу» нашла. Иначе мы сейчас вдвоём бы танцевали на вокзале. — Инга покосилась на Игоря. — И тогда вряд ли ты, мой милый, заливал бы мне про амбру, мускус и персидских мудрецов. Ты бы на меня глядел, как в «стояке» на Райку.

— А сейчас ты кем работаешь? — осторожно спросил Игорь.

— «Девочкой при», — ответила Инга. — Сейчас при компьютере. Я же курсы закончила, профессиональный программист. Набиваю всякую ахинею. А так — что скажут. Ну, что, — она покусала губы — Как любит говорить мой шеф, ситуация обозначилась. Куда тебя отвезти?

— На студию, — ответил Игорь, мельком взглянув на часы.

Всю обратную дорогу они ехали молча. Развернувшись возле ворот студии, Инга выключила зажигание и положила руки на руль, глядя перед собой. Игорь помялся, подыскивая слова.

— Послушай. Я может действительно фраер, как твоя подруга заметила. И действительно зря звонил тебе тогда — телефон твой попался случайно… Но вот не напугала ты меня ни этой историей, ни подружкой своей, ни амбалами, которых я встретил вместо тебя на Кирова. Если действительно не хочешь меня знать — пусть так и будет. Тем не менее, вот тебе мой телефон, — Игорь вырвал из записной книжки листок, записал номер и положил на сидение. — В четверг у меня просмотр, и я весь день в студии. Если позвонишь —  приду, куда угодно. Даже, если меня там будет ждать вся твоя фирма, во главе с шефом.

Игорь вышел их машины и, не оборачиваясь, направился к проходной.

…И вот сегодня он уже около часа сидел в пустом кабинете, уставившись на телефон. За окном стемнело, но он не включал света. В конце концов, это могла быть и не Инга. Могли звонить из газеты, с радио — да мало ли откуда. Он поднялся и подошел к вешалке. И в это время оглушительно зазвенел телефон. Игорь бросился к столу, схватил трубку:

— Слушаю! Говорите!

— А что говорить? — глухо ответила трубка. — Я тебе шестой раз звоню. И после каждого звонка обзываю себя самыми последними словами. Ты таких слов даже не знаешь…

— Да здесь я! — заорал Игорь, боясь, что сейчас раздадутся гудки. — Инга, я сижу перед телефоном уже больше часа. Пожалуйста, не вешай трубку!

— Я тебя повешу, — пообещала Инга. — Как только увижу — сразу повешу. А уж потом всё остальное. Жди меня на вахте — через полчаса подъеду…

                        Глава одиннадцатая

…Мануилыч открыл дверь — в нос ему ударили запахи перегара, мочи, пота, курева. Тёплый тошнотворный воздух волнами ходил по дежурной части. За пультом осипший дежурный — Мишка Товстуха — прижимая руку к груди, объяснялся по телефону. Был он почему-то в тёмных очках.

В соседней комнате два его помощника сортировали задержанных, отбирая объяснения. Затоптанный, в окурках, пол, перебранка помощников с задержанными, растерянный Товстуха — всё свидетельствовало о том, что раньше двенадцати смена дежурства не сдаст. Уборку помещения ещё не делали, материалы на мелкачей оформить не успели. Мануилыча это устраивало — он сегодня был в опергруппе, а стало быть, пока его дежурный не примет смену, свободен. Если, конечно с утра ничего не заявят.

Пройдя к себе в кабинет, Мануилыч достал из тумбочки банку пива. Вообще-то, был риск: унюхает кто-нибудь из начальства или проверяющие — шуму не оберёшься. Но, во-первых, по опыту Мануилыч знал, что управленческие «шестёрки» начинают пасти дежурных ближе к ночи. Bo-вторых, он уже давно плюнул на все эти мелочи. Вон, жвачкой зажуём — и ни одна собака не дознается. Дирол с ксилитом защитит вас от кого угодно.

В кабинет влетел Сережка Овчаренко.

— Ой, не могу! Что в дежурке творится – офигеть и не встать. У них тут ночью такое делалось — это голимый триллер! Очки на Товстухе видал? Он же под ними «бланш» прячет. А знаешь, кто его приголубил? Сроду не догадаешься — покойник!

Мануилыч поперхнулся пивом:

— Чего несёшь?

— Вот и я сперва не поверил! — расхохотался Сергей. — К ним под утро влетает дамочка — в одном халате нараспашку… Падает на стул и бьётся в истерике: она из ванны вылезла, а её мужик висит в зале на люстре. В отделе ни опера, ни следователя — оба на выезде. Хорошо, дамочка через дорогу живет. Мишка берёт с собой помощника, оставляет второго на связи —  и с этой девушкой идёт к ней домой. Пока помощник на кухне искал предсмертную записку,  Мишка решил срезать веревку и снять покойника. Вдруг помощник из кухни слышит грохот, потом дикий крик — и тишина. Он влетает в комнату: на полу лежит Мишка, глаза открыты. На нём — покойник — тоже глаза открыты, язык прикушен, все, как надо. А на верху этой кучи молодая вдова, без памяти, глаза закрыты — зато другое место открыто.

— Со стола упали что ли? — попытался угадать Мануилыч.

— Если б только … Мишка рассказал потом, что когда веревку обрезал, покойник обвис на нём и прямо в лицо ему выматерился!

— Ну да, — усомнился Мануилыч.

— Мишка божится, что так и было. Да и вдова тоже слышала. Она потом судмедэксперта достала. Тот ей объяснял, что это у него воздух горлом пошёл, когда верёвку перерезали — ничего знать не хочет. Он матерился, значит живой — и всё тут! До утра звонила в управу, всех на ноги подняла…

— Когда они там смену сдадут, не знаешь?

— Так, а я что к тебе-то пришёл? У них же утопленник с шести утра в Вонючке плавает!

— И не выезжали что ли?

— На чём? Одна машина по спецсообщениям ходит, другая с происшествия не вернулась.

— Наше дело телячье, — Мануилыч отхлебнул пива. — Дадут машину — поедем, не дадут…

Резкий телефонный звонок не дал ему закончить. Звонил новый дежурный Юрий Березин.

— Мануилыч, тут полный завал. Мишка нам утопленника по смене оставил.

— Знаю…

— Ни черта ты не знаешь. Они, вахлаки утром ничего лучше не придумали, как переплавить его на другой берег, где территория Железнодорожного отдела. Те пожаловались Шуранову,  он вставил пистон нашему начальнику. Тот сейчас сидит бледный, как спирохета, Мишкина смена пишет объяснения. Так что нам придется за ними это всё подгребать.

— Так ведь машин в отделе нет…

— Я же тебе говорю: начальник отдела даёт свою «Волгу», езжай скорее, время пошло…

— Кто бы спорил, — вздохнул Мануилыч. — Только ты шефа предупреди, что мы утопленника в его «Волге» в морг повезем, если что…

—  Там всё договорено с гаишниками, они вам уже грузовик достают. Я тебе объясняю: Шуранов такой погром устроил… Давай на выход. Возьмите с Серёгой ломик что ли — утопленник в лёд вмерз. Не знаю, как вы его выковыривать будете.

Вача была обыкновенной сибирской речушкой. В верховьях её водились хариусы и даже по слухам бил нарзанный источник. Но проходя через Город, Вача менялась, впитывая в себя отходы мясокомбинатов, авторемонтных мастерских, рынков, расположенных по её берегам. Даже название её менялось — это была уже Вонючка. Небольшой участок Вонючки служил границей между Центральным и Железнодорожным районами. Вот на этом участке и был обнаружен утопленник, которого Мишкина смена так неудачно хотела отфутболить соседям.

Подъехав к месту происшествия, Мануилыч и Серега многозначительно переглянулись. Ни один бомж на их памяти не удостаивался таких пышных проводов. Кроме Шуранова там были: районный прокурор, начальник городского управления и ещё какие-то люди, не говоря уже о судмедэксперте и кинологе, державшем в поводу собаку. Приезжее начальство торчало по берегам Вонючки строго и неподвижно, как коршуны-стервятники, слетевшиеся на падаль. Мокрый снег и глинистые холмы, на которых укрепились прибывшие, только усугубляли эту строгость и неподвижность. Спуститься с холмов начальство не могло — с других позиций тело не просматривалось. Вытащить труп тоже было невозможно — ни статус собравшихся, ни имевшиеся в наличии средства, даже теоретически к этому не располагали.

Перекинувшись несколькими словами, Мануилыч с Серёгой приблизились к берегу. Потом побродили вокруг, пиная снег и не обращая внимания на демонические фигуры по берегам Вонючки. Наконец Мануилыч нашел толстую проволоку. Один конец был закреплен на бампере машины, с другим Овчаренко осторожно спустился к воде, приладив его к трупу. Когда покойник был вытянут наружу, начальство загомонило. Спустившись со своих кочек и сгруппировавшись вокруг мертвяка, все стали делать логические умозаключения.

— Похоже на убийство…

— Ударили сзади — видите, затылок рассечен…

— Надо бы ориентировку дать, личность установить…

— Старшина (это было адресовано Сергею), пошарьте в карманах, может документы есть.

Овчаренко перевернул тело лицом вверх — ахнул:

— Ё-моё, это же Саня-Скипидар! Мануилыч, гляди!

— Какой еще скипидар? — недовольно забрюзжал толстый полковник из городского управления. Шинель сидела на нем, как армяк на кучере, синий от холода нос усугублял это сходство. Он приехал самым первым, простоял на берегу около часа, распекая по рации всех за неорганизованность. Однако когда приехал Шуранов, полковник остался без работы. Поэтому Серега подвернулся вовремя.

— Какой скипидар, я вас спрашиваю?

— Сторож авторемонтной фирмы, — доброжелательно объяснил Овчаренко. — Он тоже с Калинина, мы росли вместе.

— Его надо допросить!

Полковник поискал глазами прокурора и поманил его пальцем. Прокурор сделал вид, что не заметил жеста и, выдвинувшись на первый план, с интересом осмотрел Серегу, даже голову наклонил сперва в одну, затем в другую сторону, будто прикидывая, сразу арестовать старшину или погодить.

— Пожалуй, это будет интересный свидетель. Возможно, он, зная убитого, сможет вывести нас на подозреваемых.

— Какое же тут убийство, если он сам утоп? — удивился Овчаренко.

— Откуда вам это известно? — хищно перебил его прокурор.

— Мне — ниоткуда. Я же говорю: Скипидар в авторемонтной мастерской работает, по эту сторону Вонючки…

— Знаете, давайте без этого вашего блатного жаргона, — снова перебил его прокурор. — Тут вам не улица Калинина, а вы все-таки сотрудник милиции, не забывайтесь.

— Ладно, пусть говорит, как знает, — благосклонно разрешил полковник из городского управления. Он с молодых ногтей сохранил корпоративную неприязнь к белой прокурорской косточке, прямо со студенческой скамьи получающей право надзора за милицией. Сам полковник юридический факультет одолел заочно, в зрелом возрасте и с великими трудами. Поэтому веселый жуликоватый старшина, да ещё с хулиганской улицы Калинина — внушал ему больше симпатий, чем отутюженный прокурор.

— Я и говорю, — невозмутимо продолжал Серега, безошибочным чутьем маленького человека уловив флюиды покровительства, исходящие от начальства. — А сам Санька живет на Калинина, по ту сторону Воню… речки этой. Вот, значит, чтобы ему крюк не делать, он домой по канализационной трубе пошёл — вон она перекинута с берега на берег, видите?

Все повернули головы в направлении его пальца, затем, как по команде, снова уставились на старшину.

— И что? — не выдержал прокурор.

— И всё. Он ночью, видать, по трубе пошёл, оскользнулся, шмякнулся… А берега — видите? Только пьяному и ходить.

— С чего вы решили, что он был пьян?

Серега обезоруживающе улыбался:

— Трезвым по этой трубе любой дурак пройдёт. Даже, извиняюсь, вы…

Прокурор открыл рот и издал утробный звук, напоминающий сипение закипающего чайника. Положение спас полковник из городского управления, нашедший реплику старшины убедительной:

— Ну, что, всё ясно. По ориентировке — отбой. А старшину надо поощрить. За раскрытие преступления по горячим следам. Как вы считаете, Сергей Серафимович?

Шуранов, стоявший возле «Волги» с Мануилычем, кивнул головой

— Конечно, конечно. Только подготовьте два приказа: дежурного смены, которая ночью не выехала на происшествие, наказать, а старшину — поощрить.

Присутствующие загомонили, выбираясь к стоящим на дороге машинам. Шуранов, глядя на Овчаренко, снимавшего проволоку с покойника, заметил Мануилычу:

— Толковый старшина. Расписал всё, будто он вчера тут был. Типичный несчастный случай.

— Типичный, — согласился Мануилыч. Он поднял глаза на Шуранова. — Если не считать, что этот Жарков перед тем, как в Вонючке утонуть сидел у вас по «тёмной» сотке в Управлении…

— Бокарев настучал? — перебил его Шуранов.

— Зачем Бокарев? У меня с убитым сложились контакты. Когда вы его с квартиры взяли, он успел послать жену ко мне — та всё и рассказала. А потом приятели к нему наведывались. Так что когда он вышел от вас, все основания для несчастного случая были налицо.

— Ну, эти твои умозаключения можешь оставить при себе. — Шуранов вплотную подошел к Мануилычу. — Не было никаких «соток» — ни тёмных, ни светлых. Это раз. Второе: убийство Артемьева зависло, а ты вместо того, чтобы отрабатывать подозреваемых, штрафанул их и отпустил на все стороны. Почему ты это сделал, я не знаю, но из-за твоего либерализма мы вынуждены теперь искать Парамона. И что он натворит за это время — одному Богу ведомо.

— Та-ак, — удивленно поднял брови Мануилыч. — Уже крайний вам понадобился? Быстро. Видать, хорошие показания выбили из Жаркова. Такие хорошие, что в один день и Жаркова в Вонючке нашли и Парамона потеряли. Ловко, однако, управились!

— Вы… думайте, что говорите, товарищ майор! — темнея лицом, отчеканил Шуранов. Он повернулся и пошёл к своей машине. И уже открыв дверцы, бросил, не глядя на Мануилыча. — Потом продолжим разговор — когда Парамона задержим.

Погрузив покойника в кузов «ЗИЛа», Мануилыч со старшиной уселись в кабину и поехали в морг. Овчаренко был весел и разговорчив, прикидывая, какую премию ему отвалят в управлении. Это зависело от приказа. Если по райотделу, то немного. А если по управлению — могут и оклад накатить. Он вовлёк в свои расчеты водителя, и они увлеченно принялись обсуждать, как эффективнее израсходовать будущую премию.

— Слышь, Мануилыч, — толкнул Серёга Шеремета. — А ты на что советуешь премию потратить?

— Зайди в ЦУМ, — порекомендовал Мануилыч, рассеянно глядя на дорогу – там на днях машинки завезли.

— Какие машинки?

— Губу заворачивать, чтобы не сильно распускал.

Овчаренко обиженно умолк.

До обеда Мануилыч ездил, опрашивал свидетелей: был у жены Жаркова, в фирме, носившей звучное название «Коралла» и оказавшейся обыкновенной авторемонтной мастерской. Охранник подтвердил, что сменил Жаркова в двенадцать ночи, тот посидел с ним до часу, немного выпил и ушел. Выглядел тревожным, подавленным, но на вопрос напарника, что случилось, отмахнулся: так, неприятности. Взял фонарик и попрощался.

— Фонарик?

— Ну, да. Он домой ходит по трубе, через Вонючку, так ближе. А без фонарика поскользнуться можно…

В обед, выпросив машину и забрав Овчаренко с металлоискателем и двух «мелкачей» в качестве понятых, Мануилыч отправился на место происшествия. Овчаренко охотно прошёл от фирмы до берега речки, разъясняя понятым принцип действия металлоискателя и находя из-под снега ржавые ведра, арматуру и прочий лом. Дойдя до трубы, он доложил:

— Нет там никакого фонаря. А в речке металлоискатель его не достанет. Глубоко.

— А ну-ка пройди на ту сторону, — попросил Мануилыч.

— То есть, зачем? — удивился Сергей. — Он что, по-твоему, на тот берег перешёл, а потом вернулся?

— А на всякий случай.

Фонарик нашли сбоку от тропинки, метрах в пяти от речки. По описаниям охранника и жены это был именно тот фонарь, которым пользовался Жарков. В отделе Овчаренко грустно сидел в кабинете Мануилыча, следя за тем, как тот оформляет бумаги.

— Выходит, накрылась моя премия? — не выдержав, спросил он.

 Мануилыч пожал плечами:

— За сутки все равно никто решения по делу не примет, да ещё экспертизу ждать не меньше месяца… Так что, думаю, ты свою премию успеешь получить. Шуранов сказал — в приказ, значит, будешь в приказе. А уж убили Жаркова или нет — это в кадрах никого не волнует.

Дежурство покатилось своим чередом: после обеда заявили квартирную кражу, ближе к вечеру пошли грабежи на улицах… Женщины, мужчины, подростки — пьяные, трезвые, плачущие, хохочущие — сплошным потоком проходили мимо Мануилыча. То и дело звонили из дежурки — на очередной выезд. К ночи напряжение спало: пошли семейные скандалы, но это было уже дело дежурной части. Мануилыч немного вздремнул. Утром его опять подняли — проникновение в гараж.

Он вернулся где-то в девятом часу, сдал материалы в дежурку и направился, было, в свой кабинет, но в коридоре его остановил Овчаренко:

— Слышь, Мануилыч, там у начальника сидят двое из управления. У них есть распоряжение задержать смену. По-моему, что-то под нас копают.

— A что им надо?

— Не знаю. У дежурного взяли все материалы.

— Да и хрен с ними. Я у себя. Надо будет — дай знать.

В кабинете Мануилыч расставил стулья, постелил полушубок и завалился спать. Разбудил его стук в дверь. Он кряхтя поднялся, щёлкнул замком: перед ним стоял Бокарев и второй, незнакомый ему, в майорских погонах и при щеголеватых усиках.

— В чём дело? — неприязненно поинтересовался Мануилыч.

— Извините, Иннокентий Мануилыч, у нас распоряжение Шуранова провести служебное расследование, — виновато ответил Бокарев.

— Расследование? — Мануилыч помотал головой. — Ребята, вы что — заболели? Я смену сдал, спать хочу…

— Вы ещё не сдали смену, — перебил его незнакомый майор.

— Иннокентий Мануилыч, это недолго, — вмешался Бокарев, явно стараясь перевести разговор в мирное русло. — Вот майор Плешков отберет у вас объяснение, а я пойду в дежурную часть.

Плешков расположился за столом, указав Мануилычу рукой на стул. Затем встал, прохаживаясь по кабинету.

— Ну, как прошла смена? — поинтересовался он, подойдя к шкафу и открывая дверцу.

— Смена? — растерянно переспросил Мануилыч. Он с изумлением смотрел, как майор подставил стул и, взгромоздившись на него, открыл верхнюю дверь шкафа, заглянув внутрь.

— Да, как прошло ваше дежурство? — спрыгнув со стула и, отряхивая  руки, повторил майор.

— Майор, — устало произнес Мануилыч, — чего тебе надо? Бутылки ищешь — так их тут нет. Или бери объяснение или метись отсюда, понял?

Плешков достал бумагу, ручку, пододвинул собеседнику:

— Вы человек грамотный, опытный, сами напишите. Нас интересует, почему вы, выехав вчера утром работать по преступлению, вместо этого с помощником повезли труп в морг. Это что – входит в обязанности дежурного оперативника?

Мануилыч пожал плечами:

— У нас вчера бичи в спецприёмнике закончились — вообще некому было трупы возить. Помдеж один не справится, а я не брезгливый. Если ты приехал только это узнать, то вопрос  не ко мне.

— Но вы могли потратить свое время более продуктивно. Например, опросить соседей Жаркова. И вы тогда бы знали, что за день до смерти Жаркова искал Парамонов. И ушел, выяснив, что он находится на дежурстве в авторемонтной мастерской.

— Я это знаю от жены Жapкова. Объяснение её есть в деле. Если бы ты смотрел материалы, то увидел, что там есть протокол дополнительного осмотра, в ходе которого обнаружен фонарик, принадлежащий Жаркову.

— А почему вы мне тычете, Иннокентий Мануилыч? — вкрадчиво спросил Плешков.

— Да потому что я вижу, что ты сидишь тут и гонишь фуфель. А в работе нашей ни хрена не петришь. Я собрал материалы, передал их в дежурную часть. Какие вопросы? И главное: какие у тебя основания их задавать?

— В том-то и дело, что есть основания. Я здесь, как вы понимаете, не по своему капризу. Понимаю, что вы устали, но вопрос действительно очень серьёзный, поэтому нам с вами придется поработать. Сейчас я принесу материалы по трупу, а вы пока подумайте, как вам себя вести. Уж нравлюсь я вам или нет, но потерпеть вам меня в своем кабинете придётся.

Плешков поднялся и вышел. Усталая чугунная злость охватили Мануилыча. Этот парень из особой инспекции может и не был специалистом в его деле, но в своём он разбирался. Ясно, как божий день, что он его «разогревает». Демонстративно ищет бутылки, задает идиотские вопросы, делает многозначительные намёки… Сейчас начнёт гонять по материалам, будет курить, названивать в управление, всем видом показывая, что он тут хозяин, а ты — никто. И если сорваться, психануть — ему только этого и надо. А «Тактику работы с подозреваемым» Мануилыч проходил ещё 30 лет назад в Елабужской школе инспекторов уголовного розыска.

— Вот мы и поглядим, кто первый запсихует, — пробормотал Мануилыч.

Он запер дверь на ключ и стал рыться в сейфе. Наконец, нашёл пачку пороха «Сокол» и баночку ваксы. Ваксой аккуратно смазал слуховую часть телефонной трубки, положил трубку на рычаги, посмотрел издалека – не видно. Порох же насыпал в большую жестяную банку из-под киноплёнки, с незапамятных времён служившую пепельницей, и тщательно перемешал его с окурками… Плешков долго стучал в дверь, беспомощно оглядываясь: что еще учудил этот хамоватый инспектор? Дверь открылась, и появился заспанный Мануилыч.

— Ой, извини, майор, заснул. Устал, сил нет, — пробурчал Мануилыч, впустив проверяющего.

— Почему закрылись-то? — раздраженно спросил Плешков.

— Так ведь утро, народу постороннего в отделе полно, а у нас тут дело, как я понимаю, секретное, — виновато развёл руками Мануилыч.

Плешков расположился за столом, вытянув из пачки сигареты.

— Не курил бы ты тут? — примирительно попросил Мануилыч, — И так вонища, как в камере.

— Иннокентий Мануилыч, — сухо ответил Плешков. — Я вас предупреждал, что приехал сюда не на пять минут. Сейчас ещё раз просмотрю материалы, сделаю несколько звонков в управление, и мы продолжим разговор. А вы, если так устали, можете пока пройти в дежурную часть, в комнату отдыха. Когда нужно будет — я нас вызову. Договорились?

— Хозяин — барин, — вздохнул Мануилыч и смиренно добавил. — Ты уж не сердись на меня, майор. Сам понимаешь — ночь не спавши, не жравши…

— Хорошо, хорошо, идите, — сухо отрезал Плешков и, когда дверь закрылась, самодовольно улыбнулся – «поплыл» инспектор.  Теперь будет легче работать. Все они сначала вот так дергаются, хамят, качают права… Ничего, он ему ещё это припомнит!

В дежурке Бокарев отбирал объяснение от Овчаренко. Мануилыч молча прошёл мимо него в комнату отдыха и лёг на кушетку. Через некоторое время зашёл Бокарев и присел рядом.

— Что скажешь? — не открывая глаз, спросил Мануилыч.

— Худо дело, Иннокентий Мануилыч.  Шуранов велел из-под земли найти Парамона. Мы его вчера нашли, заперли в камеру. Он показывает на вас.

— Что именно?

— С ним Шуранов сам работает. И чувствую, раз за разом все чётче. То мычал какую-то ерунду, а сейчас поёт, как по нотам. Дескать, вы у него наркотики тогда изъяли, но по материалам они не прошли. Вроде вы сговорились, чтобы в суд не оформлять, а сводить к начальнику на штраф. И ведь не боится вместе с вами под статью загреметь.

— За что же это я его так полюбил, что от наркоты отмазал?

— Якобы он вам за это «Вальтер» достал. И должен занести патроны.

— Тогда зачем же они раньше времени шум подняли?

— Думаю, будут брать с поличным. Организуют встречу с Парамоном да подкинут патроны. А потом обыск у вас устроят и где-нибудь в мусорном ведре «Вальтер» обнаружат.

— Стадо быть, «Николая Николаевича» за мной пустят? Слушай, а на кой это все им надо? Мне вон объявить служебное несоответствие — и можно на пенсию пнуть. Это же проще.

— Тут у них сложные игры. Вы же знаете: в министерстве идет операция «Чистые руки». Вы думаете, почему Плешков из особой инспекции здесь? Если они ваше дело раскрутят да подадут в Москву красиво — у нас в конторе сразу несколько вакансий появятся. Извините, конечно, меня, но вы в этом деле — пешка. А им в Управе какого-то туза прихлопнуть надо.

— М-да, — вздохнул Мануилыч. — Что ж, спасибо. Только больше со мной не общайся. Я теперь заразный.

— Там на дверях старшина цинкует. Он вроде парень хороший…

Торопливый стук в дверь прервал их разговор.

— Мануилыч, майор сюда бежит! — донеслось из-за двери.

Когда Плешков влетел в дежурную часть, там было все по-прежнему: Бокарев чинно опрашивал старшину.

— Где этот негодяй? — чуть не плача крикнул Плешков.

Овчаренко и Бокарев изумлённо уставились на майора: щеголеватые усики опалены, правое ухо густо измазано ваксой, а руки, которые он держал на отлете, вывожены какой-то красной маслянистой дрянью.

— Он просто издевается надо мной… я начальнику управления рапорт… хулиганство какое-то! — задыхаясь от обиды, бормотал Плешков, брезгливо разглядывая свои ладони.

Дверь комнаты отдыха открылась, и появился Мануилыч. Он подошел поближе к Пешкову и с любопытством осмотрел его. Затем обратился к Овчаренко и Бокареву:

— Прошу вас засвидетельствовать то, что я скажу. Нам дано указание приготовить в целях профилактики краж спецковрики с родамином на вазелине. Они лежали у меня в тумбочке стола, запертые на ключ, — Мануилыч брезгливо, двумя пальцами взял за рукав Плешкова. — Стало быть, ты, милый, в моё отсутствие шарился в столе, вскрыл тумбочку — и вляпался в спецковрик. В зоне таких людей называют «крысятниками». И бьют, кстати, за это. А где ты нашёл ваксу и чем опалил усы — этого даже я объяснить не могу. Ни ваксы, ни пороха у меня в кабинете нет – хоть заищись. Короче, я пошёл писать рапорт. Старшина, давай за мной, посмотрим, может он украл что-нибудь у меня в кабинете. Или подбросил.

Когда они ушли, Бокарев сочувственно посоветовал красному, как рак, Плешкову:

— Лучше не связывайся. Если он кадило раздует — над тобой вся милиция смеяться будет.

                        Глава двенадцатая

…Ингу разбудили длинные звонки в квартиру. Она пошарила рукой — Игоря рядом не было, а в коридоре с небольшими интервалами продолжал оглушительно звенеть звонок. Инга села на постели и окончательно проснулась, сообразив, наконец, где находится. Она приехала рано утром от Игоря, едва успела принять ванну и без сил свалилась в постель.

Инга накинула халат и пошла открывать. В дверях, лучезарно улыбаясь, стоял Дмитрий Костровец — начальник службы безопасности, её шеф. Ничего не понимая, Инга пробормотала:

— Доброе утро, Дмитрий Георгиевич… Что случилось? У меня же отгул, я вчера предупредила, вы разрешили…

— Все нормально, милая, никаких вводных, — перебил её, входя в квартиру Костровец.

Он подал увесистый полиэтиленовый пакет, скинул куртку, снял туфли и повёл её на кухню, продолжая весело болтать:

— Профсоюза у нас, как ты сама понимаешь, нет. Поэтому я, в порядке личной инициативы, решил навестить сотрудника. Что же это за начальник, который о людях не заботится? Вот я и позаботился. Кофе поставь, пожалуйста, а остальное я сделаю сам.

Инга поставила чайник и, скрестив руки на груди, стала смотреть, как ловко и быстро Костровец извлёк из пакета бутылку коньяку, вскрыл консервы, положил на стол коробку конфет. Огляделся, нашёл две рюмки и, ополоснув их под краном, наполнил до краёв, затем торжественно указал на стол:

— Прошу!

Инга присела, пытаясь возразить:

— Но что за повод? Дмитрий Георгиевич, я ничего не понимаю…

— Сейчас все поймёшь, — успокоил её начальник службы безопасности. — Он поднял рюмку. — За тебя, моя умница!

Инга пригубила было коньяк, но Костровец протестующе замотал годовой:

— Нет, нет, до конца. За тот подарок, что ты мне преподнесла — до дна!

Глядя на его добродушное, улыбающееся лицо, Инга почувствовала зябкий холодок, прошедший по спине. Костровец не спускал с неё глаз, пока она не выпила до дна, затем предупредительно протянул ей шоколадную конфету.

— А теперь, когда ты в состоянии адекватно реагировать — объясню суть дела.

Костровец закурил и подошёл к окну. Инга напряженно следила за ним. Глядя в окно, Костровец продолжал:

— Я был бы полным придурком, если бы не предпринял некоторых превентивных мер к этому писаке, который пытался воспользоваться тобой, как источником информации. Теперь, когда он, вместо свидания, попал в медвытрезвитель, проблема с утечкой как бы решена. Но я был бы уже совершенным кретином, если бы и тут не подстраховался. Всё-таки я в прошлом опер — или кто? —  Костровец выбросил сигарету в форточку и повернулся к Инге. — И, представь себе, опыт работы в ментовке меня не подвёл. Этот писака-таки воспользовался тобой – самым пошлым образом. Да это бы ладно, я не ревнив. Но у баб отвратительная традиция: они любят обиженных. Нечастных. Оскорблённых. И ради этой любви всё готовы забыть — работу, долг, обязательства… Вот и ты, моя хорошая: знала же, что я запретил с ним встречаться? Встретилась. И утаила от меня. Почему? Тебе у меня плохо? Тебе не нравится эта работа, эта квартира? Посмотри, какой вид из окна…

Он взял её за руку и подвел к окну. Зябкий холодок снова наполнил Ингу. Она пыталась выдернуть руку, но Костровец ловко завернул её, заставив изогнуться. Одним движением он задрал ей халат и стянул трусы, прижав лицом к подоконнику. Она с ужасом почувствовала, как он сзади возится, освобождаясь от одежды, сжала ноги — и получила болезненный удар.

— Стой спокойно, сука! — прохрипел Костровец, завернув ей вторую руку, которой она пыталась одёрнуть халат.

…Когда он отпустил её, Инга так и осталась стоять — в непристойной позе, упёшись лбом в переплёт оконной рамы. Она слышала, как Костровец сзади привёл себя в порядок, уселся за стол и разлил по рюмкам коньяк.

— Ну, всё, успокойся, — раздался, наконец, его голос. – И прими, наконец, нормальную позу. Я же тебя не бил, не выдавливал глаза, не прижигал сигаретой. Сядь — разговор ещё не окончен.

Она тяжело выпрямилась и, мутно поглядев на Костровца, пробормотала:

— Мне надо в ванну.

— Конечно, конечно, — кивнул он в ответ. — А затем продолжим в более мирном тоне.

Когда Инга вернулась, Костровец показал ей на стол, где стояла её рюмка с коньяком. Инга одним глотком опрокинула коньяк и опустилась на стул.

— Вот и славно, — одобрил Костровец. — Ты правильно себя вела — без истерики. Так и надо. Дело слишком серьёзное, чтобы устраивать кино. Для тебя серьёзное – и я хочу, чтобы ты поняла. Итак, вопреки моему требованию ты все-таки сошлась с этим… Стариковым. И это, как ни странно, хорошо. Потому что теперь он у меня — здесь! — Костровец поднёс к лицу Инги ладонь и сжал её в кулак. — Можешь трахаться с ним до посинения. Но — с одним условием: чтобы он до самой смерти не лез в дела «ИнфинСиба» и тем более, не пытался о них публиковать статьи. Вот уж за этим, пожалуйста, проследи.

— Ничего я не буду следить, — пробормотала Инга, снова наполнив свою рюмку.

— Предвидел, — кивнул головой Костровец. — Это у тебя шок. Тогда слушай сюда… Погоди пить — это действительно серьёзно. Итак, если я ещё раз услышу от тебя подобное, твоему разлюбезному тут же станет известно, что ты, моя хорошая, являешься организатором убийства журналиста Артемьева. Ведь так? Ведь это к тебе он приезжал тогда на улицу Партизана Железняка? А потом, когда ушёл, ты дала знать своим сообщникам – те довели его до дома и упокоили. Вон менты в «Вечёрке» даже объявление напечатали с просьбой сообщить, кто видел, как Артемьев в день убийства уезжал с Партизана Железняка. Значит, что-то пронюхали. И если подтвердится, что он был перед смертью у тебя…Я представляю себе рожу твоего любовника, когда он узнает, кто его так классно обслуживал.

— Вы не посмеете этого сделать, — глухо ответила Инга. —  Побоитесь. Это вы приказали мне пригласить его, а потом запретили отвечать на звонки. Сказали, что сами разберётесь…

— Ай-ай-ай, —  ослепительно улыбнулся Костровец. – Да перестань ты корчить невинность. Никогда, ничего я тебе не говорил. Просто ты, бывшая проститутка из эскорт-услуг, вспомнила старое ремесло, пригласила в долю друзей-уголовников и сдала им клиента. После этого можешь рассказывать, что угодно и кому угодно. Мне стоит только звякнуть в ментуру – тебя тут же закроют. А там дашь любые показания. Тем более, если к тебе в камеру подсадят «каблуху». Она тебя так обработает — сама к следователю проситься будешь. Поэтому, повторяю: как только в отношении тебя у меня возникнет хоть тень подозрений – уволю и сдам в ментовку. Со всеми вытекающими. Но, самое главное — накроется твоя светлая любовь вот этим местом, — и Костровец, улыбаясь, похабно похлопал себя между ног.

— Хорошо… — тихо произнесла Инга, пытаясь скрыть бившую её дрожь.

— Дмитрий Георгиевич, — подсказал Костровец.

— Хорошо, Дмитрий Георгиевич, — послушно повторила Инга. — Я не буду ничего говорить Игорю. Я не буду с ним встречаться…

— Ну, почему же, — перебил её Костровец. — Встречайтесь на здоровье. Говорите о чём угодно. Можешь даже говорить, что я — мерзавец. Пожалуйста. Но твоя работа для него — табу. Вот и всё. Согласись, это нормальное условие. И если бы ты сразу поняла, этой безобразной сцены можно было бы избежать. Ну, я надеюсь, сегодняшняя встряска привела тебя в чувство. Жестоко, согласен. Грубо, отвратительно — тоже согласен. Но — необходимо. Видишь ли, милая, мы все сами по себе — полные ничтожества. И ты, и я… Да, да, я тоже. И своим нормальным существованием мы все кому-то обязаны. В частности, ты обязана мне, я — Трилису… Так вот, пока мы об этом помним — всё хорошо. Но как только начинаем забывать — нам тут же об этом напоминают. Сегодня я вынужден напомнить тебе, кто ты есть на самом деле. Завтра возможно, мне напомнят. Такова жизнь…

Инга, закрыв глаза, слушала Костровца. Когда он смолк, она, не открывая глаз, спросила:

— Почему вы меня просто не выгоните? Не избавитесь от меня… со всеми вытекающими?

— Резонный вопрос, — ответил Костровец. — Отвечаю. Во-первых, ты хороший работник. Аккуратный, исполнительный, грамотный. Много знаешь, но не любопытна. Друзей нет — любовники не в счёт. Заменить тебя трудно, можно — но трудно. То, что тебе этот борзописец в голову ударил — блажь. 3ачем же я из-за блажи должен терять хорошего работника? Ну, а если ты все-таки такая дура — это будет никогда не поздно сделать. Только имей в виду: не дай бог, если доведёшь до этого. Я тебе тут грозил милицией, но могут ведь быть и другие варианты. Знаешь, что такое «подснежники»? Это трупы, которые вытаивают из-под снега весной. Я на них, когда опером работал, нагляделся. И закончим на этом.

Он встал. Погладил Ингу по голове.

— Ты пойми, Инга, мы с тобой — одного поля ягоды. Ты побывала в помойке, я тоже. А твой кавалер — он может и хороший человек. Он в миллион раз лучше меня. Но его не били, не унижали, он не сидел по уши в дерьме. Пусть он все это пройдёт – вот тогда я на него посмотрю. Легко быть мужественным, если нет опасности. Легко быть порядочным, если не предлагают взятку. Легко быть честным, если за душой нет ни кола, ни двора.  Пожалуйста: люби его, нянчись с ним, тешься — но не пускай в нашу жизнь. Здесь он будет выглядеть так же, как я. А может и хуже. Ладно, ухожу. Отдыхай — и помни всё, что я тебе сказал.

Когда в коридоре хлопнула дверь, Инга медленно встала, прошла в комнату и рухнула на постель. Последнее, что мелькнуло в её памяти — хохочущее лицо Игоря. Затем откуда-то наплыли ярко-синие звезды, сменившиеся густой тьмой — и она уснула…

…Редактор «Своей газеты» встретил Мануилыча радушно, усадил в кресло, принёс чашку кофе и, подавая, спросил, подмигнув:

— Может с коньячком? Или откажетесь?

— А что — бывали случаи? — осведомился Мануилыч.

— Ну, — помялся редактор, доставая коньяк и подливая его Мануилычу, — я думал, вам нельзя…

— Пить можно всем, необходимо только знать: с кем, за что, когда, чего и сколько, — процитировал Мануилыч.

— Это из «Положения о милиции»? — поднял брови редактор.

— Нет, в какой-то книжке прочёл, — ответил Мануилыч, пробуя кофе. — Но перейдём к делу?

— Да, да, — спохватился редактор. — Я приготовил вам календарь Артемьева, и тут мы нашли у него в столе аудиокассеты, — он положил на стол полиэтиленовый пакет.

— Что за записи? — поинтересовался Мануилыч.

— Непонятно, — пожал плечами редактор. — Я послушал начало — там последние известия …

— Он записывал радио? Зачем?

— Может, обзор какой-нибудь готовил. Такое случается: журналист использует информацию центрального телевидения, радио — для публикаций. Если вам пригодится — забирайте.

Когда Мануилыч уже подошёл к двери, раздался голос редактора:

— Скажите, а в каком состоянии расследование по убийству?

Мануилыч тяжело вздохнул:

— Врать не хочу: подозреваемого пока нет. Но и безнадёжным дело назвать нельзя. Думаю, раскрыть можно, если…

— Если? — переспросил редактор.

— Если позволят обстоятельства, — закончил Мануилыч.

— А что — обстоятельства не позволяют? — спросил редактор, подчеркивая последнее слово.

— Пробьёмся, — усмехнулся Мануилыч и, не прощаясь, вышел.

На улице он долго ждал троллейбуса. Недалеко от него, зябко поёживаясь, стоял молодой человек. 3айдя в троллейбус, Мануилыч не стал проходить в салон, оставшись возле двери. Молодой человек зашёл в заднюю дверь и так же встал на выходе.

— Гастроном, — объявил водитель, и Мануилыч вспомнил, что дома у него нет хлеба. Дверь раскрылась, он выскочил на улицу, но, увидев на дверях гастронома табличку «Перерыв», чертыхнулся и снова запрыгнул в троллейбус, краем глаза заметив, что в заднюю дверь снова быстро заскочил тот же самый молодой человек, которого он запомнил на остановке.

— Ах, емчить твою двадцать, — беззвучно прошептал Мануилыч, уставившись в окно.

На следующей остановке он вышел, убедившись, что молодой человек также покинул троллейбус. Он медленно, безо всякой цели пошёл по улице — молодой человек следовал метрах в десяти сзади. Сомнений не оставалось — за ним установлено наружное наблюдение. Теперь нужно вычислить преследователей: за работником милиции да ещё оперативником одного «топтуна» не пошлют.

Около часа крутился Мануилыч по городу, пока не пришёл к грустному выводу: за ним, поочерёдно меняясь, шло четверо. Мануилыча это начало злить, он включился в игру, войдя в азарт: неожиданно выскакивал из тронувшегося автобуса, исчезал в проходных дворах, уходил из магазинов через служебный ход — сопровождающие шли за ним, как приклеенные.

Мануилыч запарился. Он мог спокойно поехать домой. Или на работу. Но было обидно привести за собой «хвоста». Этого еще не хватало! И потом — почему? Неужели Шуранов всерьёз думает что-то накопать на него таким путём? А тогда зачем все это кино? Стоп!.. Бокарев говорил про «Вальтер» и про патроны, которые Парамон должен ему передать. Стало быть, стало быть… они держат сейчас Парамона на коротком поводке, а бригада, топает за Мануилычем, чтобы дать сигнал, когда того следует выпустить навстречу. Где  состоится «встреча»? Конечно же, дома: в подъезде или возле квартиры. Как только Парамон начнёт базар — тут они и налетят, с понятыми, протоколами… «изымут» патроны, А потом в квартире «обнаружат» пистолет. И поплыл ты, Мануилыч, как собачья какашка по реке.

— А вот хрен вам! — разозлился Мануилыч.

Он огляделся и, увидев вывеску «Хлеб», направился в магазин.

 — Уголовный розыск, — представился Мануилыч, сунув продавцу корочки под нос. — Где у вас тут можно позвонить?..

Выйдя из магазина с булкой хлеба под мышкой, Мануилыч уселся в автобус и поехал на правую сторону. На острове Отдыха вышел и, не оглядываясь на «топтунов», направился в сторону спасательной станции.

…Игорь сидел в кресле, бессмысленно уставившись в экран телевизора. Мысленно он собирал воедино случившееся с ним за последнее время, пытаясь дать ему оценку. Это у него осталось ещё с университета, когда после сессии он прикидывал, какие предметы не вызывают опасения, а по каким следует поднажать, чтобы не заработать «неуд». Сегодняшний анализ был неутешительный. Пахло уже отчислением. Его публикации в газете вызвали резкую перемену к нему отношения Ошкурова. Когда-то он сам пригласил его на телестудию и поначалу нахваливал на худсоветах, ставя в пример другим. Когда телевизионщики начинали жаловаться на раздёрганную, заезженную аппаратуру, на маленькие гонорары, на отсутствие декораций, костюмов — Окурок невозмутимо выслушивал претензии и, указывая на Игоря, скучным голосом заключал все споры:

— А вот Стариков в тех же условиях снимает свои «Бурлески», у него там и декорации, и костюмы, и грим… Игорь, поделись с коллегами, откуда ты всё это берешь?

— Так костюмерная же у нас есть, — отвечал Игорь, не понимая, куда клонит Окурок. — А чего не хватает — Анна Дмитриевна добывает в драмтеатре или в оперном… Декораций нам не надо — мы на рире снимаем, можно любую иллюстрацию подобрать. А грим, парики… У нас Танечка прекрасно владеет этим.

— Ну, и какие вопросы? — обращался Окурок к худсовету. — Если вы в своих программах кроме деда Мороза и Снегурочки никаких костюмов не используете. А что касается Танечки, то вам кроме своих причёсок и завивок от неё ничего не надо. Не так? У вас же в любой передаче одна выгородка на все редакции. Кубы на полу переставили, название передачи на заднике повесили – все дела. И после этого вы требуете платить постановочные — за что?

Илона Викторовна после таких совещаний предостерегала Игоря:

— С одной стороны, конечно, хорошо, что вы ходите в любимчиках у Михал Михалыча, но с другой… Это вам когда-нибудь припомнится.

— Я — в любимчиках? — терялся Игорь. — Да если я раз в месяц к нему в кабинет зайду…

— Не лукавьте. Дело не в том, сколько раз вы у него бываете — дело в его отношении к вам. Попомните мое слово — вам это ещё припомнят ваши коллеги. Не знаю, как газета, а телевидение — это террариум друзей. Здесь удобнее всего быть серым: легче слиться с окружающей средой. Беда, если вас заметят и выделят.

Мрачные предсказания Илоны Викторовны начали сбываться. Интервью с Саниной, затем полоса, организованная по поводу запрещённой передачи «Сельские дороги», наконец, телепередача о симфоническом оркестре… Окурок при встречах стал неприветлив.

Однажды, подписывая заявку на съёмки, спросил:

— Зачем тебе это нужно?

— Что именно? — не понял Игорь.

— Ну, эти публикации? Ты делаешь материалы на радио, телевидении. Хорошие материалы. Тебе мало, надо ещё в газете прогреметь?

— Мне деньги нужны, Михал Михалыч, а не слава  — вздохнул Игорь. — Если бы вы мне платили на студии достаточно, я бы ни на радио, ни в газете не появлялся.

— За дурака меня считаешь? — неприязненно посмотрел на Игоря сквозь очки, буркнул Окурок. — Ну-ну…

После этого разговора начались неприятности. Программы Игоря стали появляться в эфире в неудобное время. Повтор передачи о симфоническом оркестре поставили вообще в полночь. И это было только начало. На радио Игорь вёл программу «Менестрель». Как-то съездив на региональный фестиваль авторской песни, он привёз оттуда две передачи, отмонтировал их и сдал, как обычно, в отдел выпуска. Через месяц, зайдя в радиокомитет, с удивлением узнал, что его передачи так и не выходили в эфир.

— А где плёнки?

— В молодёжке, у Сушко, — ответила выпускающая.

В узком и тесном, как пенальчик, кабинете молодёжной редакции сидел Гоша Сушко. Это был массивный, пухлый парень лет двадцати пяти.

— Гоша, у меня к тебе разговор, — начал, присаживаясь напротив, Игорь.

— Только быстрее, мне некогда, — кивнул толовой Гоша, озабоченно что-то черкая на листке.

— Слушай, что за дела? Месяц назад я сдал два «Менестреля» и сегодня выясняю, что они ещё в эфире не были, и пленка хрен знает где…

— Не «хрен знает», а у меня. Выбирай выражения. Ты делал программу для «молодёжки»? Значит, нужно было отдать пленки мне…

— Здравствуй, пластырь! — вытаращил глаза Игорь. — Тебя же не было, ты был в командировке. Всю жизнь материалы сдаются в отдел выпуска, если нет редактора. Любу я предупредил, сценарий показал, какие ко мне вопросы?

— Люба, — раздельно произнес Гоша, — не руководит «молодёжкой». Я руковожу. И я не знаю, о чём ты там говоришь в своих передачах. Почему я должен давать их в эфир?

— Гоша, — стараясь сдерживаться, сказал Игорь. — Ты чего-то поел сегодня. Передачи-то у тебя. Причём, как я понимаю, давно. И, насколько я знаю, у вас постоянное недовещание. Вам, проще говоря, нечего ставить в эфир. Зачем же ты маринуешь мои программы?

— Затем, что я их еще не слышал, — отрезал Гоша. — Вот освобожусь, найду время, послушаю, тогда и…

— Слушай, парень, — перегнувшись через стол, прошептал Игорь. — Чего ты тужишься? Аж пахнет. Это кто-то тебя попросил придержать мои передачи или ты своим умом дошёл?

— Никто меня не просил! — сорвался на крик Сушко. — И вообще, не мешай работать. Мне через полчаса в администрации надо быть…

Передачи так и не вышли в эфир, а через неделю Игорь стороной узнал, что их размагнитили. По своей инициативе Гоша на это бы не решился. Стало быть — получил добро сверху.

… Задребезжал дверной звонок. Игорь прошёл в коридор, щелкнул замком двери – на пороге стоял Мануилыч.

— Дома кто есть? — поинтересовался он вместо приветствия.

— Да нет, — пожал плечами Игорь. — Вы же звонили, я сказал, что всё в порядке.

Мануилыч разделся, прошёл в комнату. Уселся в кресло, положив перед собой полиэтиленовый пакет.

— Что-то случилось? — спросил Игорь,

Мануилыч некоторое время смотрел на него. Затем вздохнул:

— Ты был прав, парень. Мне редактор «Своей газеты» передал аудиокассеты, лежавшие у Артемьева в столе. Я всю ночь вчера дома, слушал. В одной из них он надиктовал всё, что знал об «ИнфинСибе».  Думаю, именно эта информация, стоила ему жизни. Тебе повезло, что ты из художественного вещания – тебя Костровец, считай, просто предупредил, чтобы не лез, куда не просят. А теперь моя очередь: отстранили от расследования. Я, старый дурак, имел глупость поцапаться с Шурановым — и за мной моя же контора наладила «хвоста». 

— «Хвоста»? Это значит, за вами следят? – встревожился Игорь.

— Не волнуйся. Я от них тогда ушёл к едрене матери… на быстром катере. То-то их, поди Шуранов в управлении жучил. Откуда им знать, что на водной станции у меня бывший карманник мотористом работает? Высочайшей квалификации был карманник, как-то на спор у меня удостоверение из верхнего кармана пиджака стырил…

— Иннокентий Мануилыч, я ничего не понимаю, — начал было Игорь.

Мануилыч удовлетворённо кивнул головой:

—  А ничего и не надо понимать. Ни тебе, ни мне – никому. Не наше это собачье дело. Если тебя за излишнее любопытство прессует «ИнфинСиб», а меня, за то же самое — родимое начальство, то всё ясно. Они сыграли боевую тревогу. Всех, кто проникнет на охраняемую территорию «ИнфинСиба», или замочат, как Артемьева, или нейтрализуют, как нас с тобой. Какой-то комик советовал в таких случаях, прикинуться ветошью и не отсвечивать.

— Да вы что! – взорвался Игорь.- Струсили? Дайте мне эти кассеты – я допишу материал за Володю. А потом расскажу, как они вас и меня пытались…

— И где обнародуешь? – полюбопытствовал Мануилыч. – У себя в художественном вещании? Так тебя сразу уволят. Или найдёшь газету? Её тут же закроют. Ты думай, пацан, на кого руку поднимаешь: на депутата Законодательного собрания и милицейское руководство. Да тебя привлекут за клевету, а не угомонишься — упокоят, как Артемьева. Проснись, парень, ты не перед камерой, а у себя на кухне. И никто твоего геройства, слава богу, не слышит.  

— Что же делать? – беспомощно спросил Игорь.

— Сделаем вот что, — ответил Мануилыч. – Для начала, возьми пакет, и спрячь эти кассеты до лучших времён. И сиди тише воды, ниже травы, понял? Я бы сам спрятал, да меня сейчас могут не только обыскать, но и задержать.

— Как, задержать? —  насторожился Игорь. – Они что, хотят завести на вас уголовное дело?

Мануилыч хлопнул его по колену и подмигнул:

— Хотеть не вредно. Только все их «хотелки» накроются медным тазом.

Глава тринадцатая

…Выход из угрожающей ситуации, в которую попал Мануилыч, подсказал ему, сам того не ведая, Серёжка Овчаренко. В одно из дежурств (теперь Мануилыча почти всё время ставили в дежурный наряд) они сидели под утро за пультом и трепались. Было тихо, телефоны молчали, слышался храп дежурного из комнаты отдыха. Овчаренко, хихикая, рассказывал, как он в прошлом году наказал замполита.

— Я его прошу: дайте отпуск в июле, мне надо к матери в деревню съездить, сена ей накосить. А он, гад, смеётся – в декабре косить будешь, у тебя ещё выговор не снят. Погоди же, думаю. После дежурства иду в санчасть к терапевту. Рассказываю, что, мол, выезжал на массовую драку и в свалке кто-то мне хорошо съездил ногой в грудь. И сейчас она болит, голова кружится, слабость… Та меня послушала и отправила на  рентгеноскопию. Захожу к девушкам, рассказываю им свою байку. Они охают, ахают, говорят: раздевайся, становись на снимок, руки на пояс, и так далее. Я прошу разрешения остаться в майке: что-то, мол, знобит.  Короче проявили снимок, а там – перелом трёх рёбер.

— Это как? – удивился Мануилыч.

— Я, когда на зоне работал, нагляделся на зэков — те ещё мастырщики. Берётся обыкновенная тонкая проволока и пропускается в майку. На снимке эта проволока разделяет рёбра – а саму её не видно. Полная картина, перелома рёбер. Ну, дали мне освобождение на две недели: постельный режим, покой и всё такое. Замполит раз за мной посылает, другой, на третий раз сам приходит. Увидел мой бюллетень – и в нашу санчасть, к главврачу: вы такие-сякие, кому освобождение выписали, это же сачок, он дома лежит и пиво пьёт… Главврач ему снимок под нос – смотрите сами, а пиво с молоком малокровным даже рекомендуется. Замполит заткнулся, а главврач давай его воспитывать: как же вам доверили с людьми работать, если вы их даже при законном бюллетене за жуликов держите? В общем, поставил меня замполит на июль в отпуск, я ещё для острастки дня два пиво дома попил – и вышел на дежурство.

— Мне сейчас в пору тоже что-нибудь замастырить, — мечтательно произнёс Мануилыч.

— Тебе вообще можно уйти на пенсию по болезни, — хладнокровно ответил Сергей.

— Ну, да, — не поверил Мануилыч.

— Как два пальца об асфальт, — Овчаренко оценивающе оглядел Мануилыча. – У тебя приступы остеохондроза бывают?

— Регулярно, особенно осенью. Я даже один раз бюллетенил — такие боли были.

— Это заболевание межпозвоночных дисков. Вот и иди в санчасть, скажи: болит – спасу нет. Для начала тебя положат, обследуют позвоночник, найдут какую-нибудь грыжу Шморля или, скажем, деформацию диска. А там, медкомиссия вполне может предложить уйти на пенсию: возраст позволяет, выслуги у тебя хватает, ты же на Севере работал. Вообще удивляюсь, Мануилыч, почему ты держишься за ментовку? Я что, не вижу, как тебя управленцы прессуют? Да у нас из тех, кто на пенсии, ещё ни один не пожалел, что ушёл. Кто в охрану устроился, кто на даче копается или в гараже, кто внуков нянчит, кто просто пиво пьёт.

— Откуда ты знаешь про всё это – про диски, грыжу, медкомиссию? – спросил Мануилыч.

— А меня самого каждый год кладут с поджелудочной железой, — грустно ответил Серёжка. – Я там столько наслушался, пока лежал – у любого врача могу в ассистентах работать.

Всё случилось так, как нагадал Овчаренко. Мануилыч лёг в санчасть и стал проходить обследование. Его навестил Бокарев и, посмеиваясь, рассказал, как развалилась хитроумная интрига против Мануилыча.

— Шуранов после того, как узнал, что вы на пенсию оформляетесь, потерял к Парамону всякий интерес. Он же хотел под маркой операции «чистые руки» не только вас подвести под категорию «оборотней в погонах», но и у себя в управлении зачистку сделать. У него даже решено было, кого на освободившиеся должности поставить.  А теперь всё рухнуло. Сколько вы здесь пролежите, неизвестно, на каком основании Парамона держать, непонятно. Он перестал его вызывать, беседовать – а тот вошёл в роль обличителя,  требует прокурора, грозит какими-то признаниями — уже по части «ИнфинСиба»… Как ему теперь рот заткнуть и что с ним делать – никто не знает. По Жаркову дело закрыли за отсутствием события преступления, переквалифицировали на несчастный случай. Дело Артемьева приостановили за неустановлением подозреваемых. В общем, всё в порядке – Ворошилов на лошадке.

Незадолго до выписки дежурная медсестра сообщила, что в вестибюле Мануилыча ждёт какой-то посетитель. Спустившись вниз, он увидел Старикова. Тот грустно сидел на скамейке с пакетом в руках.

— Дома никто не отвечает, я пошёл в отдел. Мне старшина помог вас найти. Тут яблоки, пирожки, водичка, — заторопился Игорь, передавая Мануилычу пакет.

Тот видел, что Игорь выглядит встревоженным, и перебил его:

— Ты же не из-за пирожков меня разыскивал. Давай выкладывай по порядку.

— Со студии я уволился, — сокрушённо признался Игорь. –  Мой режиссёр, Илона Викторовна, как-то беседовала по поводу нашей программы с директором студии. Вроде он  грозился её закрыть.  Она естественно стала доказывать, что программа рейтинговая – а тот ей прямым текстом выдал: не в программе дело, чересчур ваш Стариков боек, а мне на студии ёжик в штанах не нужен. Я, обиделся и ответил Илоне Викторовне:  передайте Михал Михалычу, что ежик в штанах – прекрасное средство от импотенции. Уж не знаю, ему ли она это сказала или кому другому – во всяком случае, до него мой ответ как-то дошёл. И он аннулировал договор – якобы ввиду отсутствия финансирования.

— Довыступался, — резюмировал Мануилыч. – И куда ты теперь?

— Я-то ладно, — помявшись, признался Игорь. – Инга, ну, которая в «ИнфинСибе», помните? Она с работы сбежала и… в общем, мы сейчас вместе скрываемся.

— Та-ак, — протянул Мануилыч. – От кого?

— Тут такое дело, — поколебавшись, начал Игорь. – Она подозревает, что убийство Артемьева организовал Костровец. Собственно не подозревает, а…Он её тогда использовал втёмную, вроде наживки, так же, как в случае со мной. А когда она пробовала дёрнуться, сказал, что сдаст, как организатора убийства. Выгонит из фирмы и сдаст. У неё биография не очень… она в эскорт-услугах когда-то работала. В общем, взял её за горло. Тогда она взломала  у них какую-то закрытую программу, скопировала реестр акционеров — и ушла. Мы с ней снимаем в Николаевке комнату в частном секторе. А на днях я пришёл к Костровцу и пригрозил, что теперь если он попробует дёрнуться – я обнародую реестр. Там кроме депутатов Госдумы – наши чиновники из администрации, милицейские тузы… В общем, дураку ясно, кто есть ху, и за сколько их «ИнфинСиб» имеет. Если в московские газеты дать – «ИнфинСиб» сгорит.

— Костровец, конечно, испугался и пообещал Ингу не трогать, — заключил Мануилыч.

— Не знаю, испугался или нет, но её трудовую книжку мне отдал, — ответил Игорь.

— Уезжать вам надо – и как можно быстрей. Он сейчас вас днём и ночью будет искать.

— Мы в городе не появляемся: Инга программистом работает в тубдиспансере, это практически за городом. А я пока устроился в частную типографию – тоже на окраине.

— Как дети, — покачал головой Мануилыч. – Думаешь, если поймают, то оставят без сладкого? Да утопят, как котят. Уезжай, ради Христа со своей подружкой! Я тебе уже ничем не помогу.

Когда Игорь ушёл, Мануилыч долго сидел в пустом вестибюле на скамейке, покачивая головой и беззвучно шевеля губами, шептал:

— Сколько шума было? А оказывается вон как всё просто. Господи, как же всё просто!

 К нему подошла медсестра:

— Иннокентий Мануилович, пора на процедуры, идите в палату. Застудите поясницу на сквозняке – опять новокаиновую блокаду пропишут. И вам выписку задержат, и мне влетит.

Мануилыч слабо улыбнулся, и покачал головой:

— Из-за ерунды – и такие последствия. Как оказывается, всё просто в этой жизни.

…Выписавшись из санчасти, Мануилыч практически уже не работал: он передал на сектор неисполненные заявления, сдал табельное оружие, наручники, оперативную кобуру, полушубок… Из-за последнего у него даже произошёл спор с каптенармусом. Тот так придирчиво осматривал потрёпанный полушубок, что Мануилыч не выдержал:

— Ну, что ты передо мной-то кино гонишь?

— Ничего я не гоню, — обиделся каптенармус. – А только у тебя тут под мышкой рукав порван.

— Вы же по инструкции должны порубить тулупы топором и акт об уничтожении составить, — подзадоривал его Мануилыч.

— И должны – и что? – насторожился каптенармус.

— Так какая тогда тебе разница, порван он под мышкой или нет?

Каптенармус плюнул и забрал тулуп. Так Мануилыч простился с учреждением, в котором проработал всю жизнь.

…Март выдался ветреный, метельный, холодный и злой. На дорогах царил гололёд, по улицам Города то и дело бились машины. Мануилыч, сидя вечерами перед телевизором, тянул пиво и представлял, как мечется сейчас в дежурной части Мишка Товстуха и как оперативники таскаются на пронизывающем ветру по Покровке, исполняя свои заявления. В один из таких вечеров в дверь позвонили. Мануилыч, подошёл, посмотрел в глазок: перед дверью стоял Игорь.

— Ты почему в городе, что случилось? – спросил Мануилыч, впуская его.

— Я за вами, Иннокентий Мануилович. Инга сидит на работе в тубдиспансере и боится выйти, позвонила мне: её, извините, менты пасут. Возле остановки, метрах в тридцати, сразу две машины стоят, и они оттуда за диспансером следят в подзорную трубу. Там рядом ларёк, медсёстры ходили за печеньем к чаю – видели. Она ждёт меня — а что я? Может, с вами как-нибудь отвяжемся от них? Покажете удостоверение, отвлечёте, а я тем временем…

—  Менты в подзорную трубу из машины подглядывать не будут, — с сомнением произнёс Мануилыч. – А удостоверение у меня милицейское есть – пенсионного пока не выдали. Так что мысль ты высказал здравую. Но, по-моему, это Костровец вас вычислил. Машину бы нам хоть какую – и удостоверения не надо. Я вас в такое место увезу – никто не найдёт…

— Я одолжил «жигулёнок»у хозяина дома, где мы квартируем, , — перебил его Игорь.

-Тогда поехали!

Когда они миновали железнодорожный мост, Мануилыч, разглядев у остановки две «иномарки», о которых упоминал Игорь, показал ему рукой:

— У того автобуса под носом сверни налево и въезжай на задний двор диспансера. Так они нас не заметят. Это не менты – они на «иномарках» за объектом не следят. Костровец это!

Когда Игорь вывел Ингу из диспансера, Мануилыч снова распорядился:

— А теперь, ребята, устраивайтесь на заднем сидении и следите за дорогой. Машину я поведу, потому что город знаю лучше. Если что — попробую оторваться …

«Иномарки» догнали их на улице Маерчака, о чём тревожно сообщил Игорь. Мануилыч свернул на Северную улицу, потом на улицу Железнодорожников, снова на Маерчака – «иномарки» держались сзади, не приближаясь, но и не отставая. На некоторое время ему удалось оторваться, когда он с улицы Профсоюзов свернул на улицу Ленина и поехал «против шерсти» — преследователи не рискнули на двух «иномарках» пойти навстречу потоку машин, и погоня, отстав, свернула на проспект Мира.

Мануилыч тем временем по улице Декабристов спустился вниз и, миновав мостик через Вачу, направился в сторону Брянской улицы. Стало быстро темнеть, пошёл снег, дорогу было плохо видно.

— Там дальше крутой подъём, у нас машина наверх не поднимется! – встревожился Игорь.

— Это у Костровца не поднимется, — усмехнулся Мануилыч. – А у нас всё поднимется.

Он подвёл машину к тротуару, осторожно перевалив через него, и спустился в частный сектор, где за палисадниками темнели запертыми ставнями деревянные дома. Затем отыскал среди палисадников узенькую, покрытую гравием улочку, которая, незаметно поднимаясь, вывела машину на  Брянскую. Здесь, на асфальте, Мануилыч максимально увеличил скорость и понёсся по гладкому асфальту. Игорь оглянулся и удовлетворённо произнёс:

— Сзади пусто. Они нас потеряли. Или буксуют на подъёме.

— Дай-то бог, — ответил Мануилыч, вглядываясь в темнеющую дорогу. – Но тут мы, как на  цирковой арене – со всех сторон видны. Сейчас свернём на Вейнбаума, и по Лебедевой уйдём в Советский район, а может в Покровку — там уж точно не найдут. Потом через Северную объездную дорогу проскочим в Николаевку, вы соберёте вещи, и я отвезу вас в Сухобузимо. Поживёте недельку у моего приятеля, как у Христа за пазухой, а там…

Он уже повернул на улицу Вейнбаума и почти проехал мост, как вдруг затормозил так резко, что «жигулёнок», описав пируэт, ткнулся в тротуар. Мануилыч смолк и отрешённо смотрел, как с улицы Лебедевой медленно вырулила «иномарка». Она остановилась метрах в ста и несколько раз мигнула фарами: очевидно, им предлагали выйти из машины.

— И сзади на Брянской «иномарка» стоит, — прошептал Игорь.

Мануилыч повернул голову направо: действительно, на повороте Брянской-Вейнбаума тоже стояла «иномарка», призывно мигая фарами. Улица, как назло была совершенно пустынна, и только жгучая мартовская позёмка отчаянно мела, жонглируя снежными вихрями.

Инга уткнулась Игорю в плечо и, всхлипывая, истерически выкрикивала:

— Он убьёт, вы не знаете его…Он всех убьёт, не задумываясь. Это же холуй, гад, пёс…

Игорь ласково гладил голову Инги, что-то тихо шепча. Мануилыч напряжённо вглядывался в ветровое стекло, соображая, что можно предпринять. Он понимал, что выйдя из машины, они станут абсолютно беспомощными. Но и сидеть в машине бессмысленно – и вперёд, и назад путь закрыт. За тротуаром сразу шёл заснеженный крутой спуск, дальше, внизу, укрытый высокой поленницей, стоял частный дом. А слева, вверху,  мимо пушистой, снежной горки к дому вела дорожка, которая затем уходила вниз, на набережную Вачи.

— Так, прекратила причитать! – грубо оборвал Мануилыч Ингу. – Игорь, держи покрепче девушку, да и сам зацепись за что-нибудь. Сейчас съедём вниз, попытаемся повернуть к Ваче. Если застрянем – вылетайте из машины и бегите в огороды. На худой конец, стучитесь в любой дом, скажите, что за вам гонятся хулиганы. А я тут потрясу корочками, с ментом они вряд ли будут связываться. Эх, емчить твою двадцать – а ну, держи меня, кто покрепче!

Мануилыч отъехал назад, посмотрел налево и направо: «иномарки» стояли неподвижно, по прежнему перемигиваясь. Он переключил скорость, осторожно подъехал к бровке тротуара, медленно утопил в пол педаль газа и тут же убрал ногу. «Жигулёнок» взвыл и, с трудом перевалив тротуар, «юзом» пошёл вниз. Возле самого дома Мануилыч вывернул руль вправо – машина боком тяжело ударилась о поленницу. По крыше загремели дрова, но Мануилыч уже включил скорость, и «жигулёнок», буксуя, медленно пополз по тропе, на набережную, оставив за собой груду рухнувших поленьев, отделившую беглецов от преследователей.

Выехав на дорогу, Мануилыч на полной скорости помчался по пустынной набережной. Он долго петлял по улицам, двигаясь в сторону Покровки. Игорь с Ингой следили за дорогой через заднее стекло, но «иномарок» не было видно. Наконец, они добрались до Караульной горы и вышли из машины. Улица Вейнбаума и мост через Вачу были видны, как на ладони.

— Ого! – не удержался Игорь, глядя вниз, туда, где они полчаса назад прощались с жизнью.

Картина выглядела действительно впечатляющей. На дороге стояли две «скорые помощи», милицейская «дежурка», и «пожарная». Внизу, возле разрушенной поленницы пожарный расчёт поливал пеной две, ещё дымившиеся перевёрнутые «иномарки». А  в гору несколько человек с трудом поднимали носилки, на которых лежал кто-то, укрытый простынёй.

— Почему они не идут по тропинке, мимо той горки – там же легче? – спросил Игорь.

— Это не тропинка, а детская катушка, припорошённая снегом. А горка — куча застывшего цемента, — ответил Мануилыч. – Машину, которая погналась за нами, перевернуло на цементе. Она врезалась в другую, которая съехала вниз, как мы. Если Костровец жив, ему долго будет не до вас.

— Откуда вы всё это знаете про цемент и детскую катушку? – спросила Инга.

— Я здесь, девочка, за время службы всё исходил своими ногами, жильцов по именам знаю, — вздохнул Мануилыч. Он взглянул на часы. – А версию того, что тут произошло, мне завтра  расскажут ребята в дежурной части. Ну, что — поехали в Николаевку? Надо вернуть машину хозяину. И потом, воскрешение наше из мёртвых обмыть. Место для ночёвки мне найдёте?..

— Ой, да конечно же!- не сговариваясь, воскликнули Игорь и Инга.

Эпилог

О дорожно-транспортном происшествии на улице Вейнбаума, в котором погибли, кроме Костровца ещё несколько человек —  в городе говорили недолго. Через несколько дней горожан взбудоражил новый скандал, связанный с самовольным продлением депутатами Законодательного собрания своих полномочий на два года. Даже протест прокурора не возымел на них никакого действия. Не успели жители перевести дух от нахальства депутатов, как ревизионные службы обнаружили в управлении культуры растрату в 800 миллионов рублей. А затем неизвестные ограбили квартиру экономического советника  губернатора, унеся 60 тысяч долларов, 50 тысяч дойчмарок, 15 миллионов рублей и более пятидесяти украшений из золота и драгоценных камней.

Теперь в городе только и было разговоров о ловкости депутатов, о растрате в управлении культуры и пущенном по миру советнике губернатора. Причём, в приватных беседах горожане не столько осуждали чиновников и квартирных воров, сколько дивились умению тех и других добывать средства к существованию. События эти вышли на первое место, заслонив таинственную гибель начальника отдела безопасности «ИнфинСиба», а тем более — прошлогоднее убийство журналиста Артемьева. Уже никто в Городе не интересовался ходом расследования этих дел и, конечно же, не связывал их друг с другом.

Так незаметно закончился год, и подошла зима. Мануилыч после ночёвки у Игоря и Инги больше с ними не встречался. Через месяц, не получая вестей, съездил в Николаевку, но хозяин дома сказал, что жильцы съехали, неизвестно куда. И Мануилыч больше не пытался разыскать их. Было конечно обидно за такое отношение – да что с молодёжи спрашивать? Ну, уехали и уехали. А что не попрощались – значит, не смогли. Или не захотели. Бывает…

К концу года приехал сын и предложил переехать к нему. Он работал в Подмосковье, купил там хорошую квартиру, женился, и, зная отцовский характер, обещал ему отдельную комнату, покой и полную независимость. Мануилыч подумал-подумал – и согласился. После ухода на пенсию его ничего не связывало с милицией, а уж с Городом – тем более.

Поиском покупателя, продажей квартиры, сборами – занимался сын. Мануилыч растерянно смотрел, как буквально за две недели его, казалось бы, налаженная жизнь, рассыпалась в прах. Вещи, собранные им в дорогу, уместились в одном чемодане. Остальное было продано, выставлено у подъезда в расчёте, что кому-нибудь понадобится — или отправлено на свалку.

Они уезжали 26 декабря, ночным поездом. Год назад в этот день был убит Артемьев. Город жил предвкушением Нового года, до которого оставалось четыре дня. На Предмостной площади возле Реки устанавливали железный каркас городской елки, рабочие высекали из глыб снега и льда Деда Мороза, Снегурочку и других сказочных персонажей. По улицам сновали люди с сумками, пакетами, коробками… А с чёрного неба падала и падала невесомая снежная вата, укрывая проплешины, ямы, разрытые траншеи с канализационными трубами. И чахоточный, радиоактивный, пропитанный сернистыми и фтористыми испарениями Город на глазах превращался в олеографическую рождественскую открытку…

На Привокзальной площади Мануилыч вспомнил, что у них в дорогу ничего с собой нет. Он  послал сына в ларёк взять колбасы, пива, сигарет – а сам присел на скамейку. Неподалёку, шумела толпа, была слышна музыка, весёлые выкрики, смех.  Мануилыч подошёл взглянуть на чужое веселье. Возле киоска, где торговали аудиокассетами, стояли люди. В их кольце какая-то девушка танцевала под доносившуюся из динамика музыку. Она крутила бёдрами, ритмично двигая согнутыми руками, и подмигивала зрителям, выкрикивая тарабарщину. Недалеко от неё на снегу лежала черная шляпа с мелочью.

— Инга! Синицкая! – не веря глазам, позвал Мануилыч.

Музыка как раз умолкла, и голос его громко прозвучал в полной тишине. Девушка обернулась на голос, какое-то время всматривалась – и вдруг широко раскинула руки:

— Ё-моё, какие люди – и без охраны! Мануилыч, лапонька моя, дай же я тебя расцелую!

Она обняла его и смачно расцеловала, обдав запахом спиртного. Затем обернулась к окружающим:

— Концерт по техническим причинам отменяется, я встретила свою последнюю любовь. Пошли все на …Стой, кассу забыла!

Она подняла шляпу, ссыпала деньги в карман и, водрузив шляпу на голову, предложила:

— Мануилыч, давай где-нибудь посидим, отметим встречу. Я должна тебе рассказать…

— Не могу, — покачал он головой. – Я уезжаю. Насовсем. 

— Как так? – встревожилась Инга. – Что-то случилось? Опять эти?..

— У меня всё в порядке, — поморщился Мануилыч, – а вот что с тобой происходит? Где Игорь?

— Не обращай внимания. Это я точку держу. Райка, подружка моя, сегодня работать не может, я её подменяю. Между прочим, у меня тут рейтинг выше, чем у Райки. И заработок…

— Какая Райка, какая точка? – рассердился Мануилыч. – Где Игорь?

— Он устроился в лучшем виде, не переживай. После того, как пошёл шум на счёт гибели Костровца, Игорь взял дискету с реестром акционеров, пакет с кассетами Артемьева, который ты ему велел спрятать – пошёл к Трилису в «ИнфинСиб» и всё ему рассказал.

Тебя он не упомянул, соврал, что нас в машине было только двое. Теперь Игорь —  редактор газеты «Наш регион», у него квартира, «джип»…Словом, неплохо торганул Артемьевым.

— Что? Врёшь, этого не может быть, — прошептал Мануилыч. – А ты…ты почему не с ним?

— Да ну его в пим! — жёстко произнесла Инга. — Мы жили несколько месяцев, он появлялся только вечерами, а по выходным уезжал с друзьями. Это что – жизнь? Мануилыч, Игорь теперь совсем другой человек. И мне этот человек на-до-ел. Его даже на их корпоративные вечера стали приглашать – ну, где наша элита тусуется. Ой, это такое кино! Сперва всё по протоколу: фейс-контроль, дресс-код, мужчины в импортном прикиде, дамы в шеншелях, колец и бриллиантов только что в носу нет. Скрипачи из филармонии играют Моцарта им. Потом идут речи, потом начинается… Короче, элитное стадо на вольном выпасе. Я на  одном вечере была. Пока трезвая – молчала, а выпила и провозгласила тост в память Володи Артемьева, которого они упокоили. И напилась. Назавтра собрала шмотки и ушла к Райке. 

— А Игорь? Как же Игорь тебя отпустил?

— Молча. Только сказал, что из-за моего тоста чуть не потерял работу. И не хочет очутиться снова на мосту между двумя «иномарками». А если я такая смелая, то и флаг мне в руки.

— Что же – другого места, кроме Привокзальной площади, не нашла?

— Мануилыч, милый, я в двадцать фирм отправляла резюме. Они мне даже не отвечали.

— Почему?

— Да потому что я работала в «ИнфинСибе»! – выкрикнула Инга. – Ты что, вправду такой простой? У них же там всё схвачено. Первое, что делал любой кадровик, посмотрев моё резюме – звонил в «ИнфинСиб». Где ему говорили, что я бывшая шлюха, которая у них выкрала служебные документы.

— Ну, уж тут-то могла Игоря попросить помочь?

Инга безнадёжно махнула рукой.

— Умирать буду – не пойду к нему. Он для меня героем был, Д ^, Артаньяном. Себя же я  считала конченым человеком, соучастницей Костровца. А Игорь с меня снял эту порчу, как дурное наваждение. И где теперь мой мушкетёр? У Трилиса на побегушках. Но если Игорь корчил из себя рыцаря, а на деле оказался простым холуём, значит я тоже – обычная уличная дешёвка. Так что, нечего мне под девочку косить. Вот и танцую здесь, на бану.

Подошел сын с пакетами. Мануилыч потерянно взглянул на Ингу и снова прошептал:

— Этого не может быть. Игорь не мог пойти на такое, ты что-то путаешь…

Инга улыбнулась:

— Мог. И не смотри на меня так жалостно. Мы с Игорем и тебя, и Артемьева продали. Даже не продали – просто разменяли на спокойную и безопасную жизнь. Я задницей верчу на вокзале, Игорь – в приёмной у Трилиса. А встречи с тобой он боялся – и меня отговаривал. Костровец конечно был редкой сволочью, но Игоря раскусил сразу. Он сказал: Игорь – честный, потому что не сидел в дерьме, его не били, не унижали. Вот пусть он сперва это всё пройдёт, тогда и будет видно, какая ему цена. А быть мужественным когда нет опасности и  быть порядочным, когда тебе не предлагают взятки – дело нетрудное…

…Инга проводила их на посадку. Когда поезд тронулся, последнее, что видел Мануилыч в окне вагона – её маленькую жалкую фигурку с прощально поднятой рукой. 

В купе сын разложил вещи, переоделся, устроился поудобнее и стал просматривать газеты, купленные на вокзале. А Мануилыч — в куртке и шапке — по прежнему стоял в коридоре вагона и всё вглядывался в чёрное окно, хотя уже ничего не видел, кроме своего отражения.

— Папа! – крикнул ему из купе сын. – Тут пишут, что от вашего региона в государственную думу баллотируется местный депутат Трилис. Расписывают его, прямо как медовый пряник.

— Кто расписывает? – машинально спросил Мануилыч.

— Какой-то Стариков, его доверенное лицо, он же — редактор газеты. Ты часом не знал его?

— Редактора газеты? Нет, — покачал головой Мануилыч. Помолчав, добавил вполголоса. – И знать не хочу…

Валерий Кузнецов

г. Красноярск 1997- 2000 — 2008 г.г.