Неизданная повесть (продолжение 5)

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ РУЛЕТКА 

Повесть Валерия Кузнецова

Посвящается памяти Вадима Алферьева

От автора

В основу повести легли события, случившиеся в 1995-96 годах, в пору, когда нынешние тридцатилетние красноярцы были подростками. Что-то они читали об этом в старых газетах, что-то почерпнули из слухов. А о некоторых делах могут лишь догадываться, так как их до сих пор тщательно скрывают все, кто был причастен к этому.

— Телевизионщики, — уныло поправил Костровец. Он уже жалел, что заговорил об этом.

— Тем более, — в голосе Трилиса появились металлические нотки. — Назначают свидание. Так скоро мне позвонят домой? Нет, уважаемый, это не работа.

Костровец опустил голову. Трилис никогда не повышал голос, но степень его раздражения можно было легко просчитать. Если он начинал вставлять в свою речь «понимаете»- это означало, что он волнуется. Если он называл собеседника «уважаемый» – значит, собеседник проштрафился. Следующая стадия раздражения характеризовалась словечками «милый» и «дорогой». После этого мог воспоследовать выговор или что похуже. В таких случаях нужно было молчать и в точности выполнить все распоряжения шефа. Именно в точности: шеф прекрасно помнил все указания сотрудникам, особенно отданные в состоянии запальчивости.

— Вам всё ясно? — спросил Трилис. Костровец наклонил голову. — В следующий раз доложите результаты. Идите. Да, что слышно по делу этого… несчастного парня, газетчика?

Костровец оживился:

— Я разговаривал с оперативниками. У меня есть там сотрудники, знакомые по прежней работе. Дело, по всей видимости, бесперспективное. «Висяк», как у них говорят. Я буду вас держать в курсе, но сейчас…

— Жаль, — покачал головой Трилис. — И парня этого по-человечески жаль, да и моё имя теперь будут трепать, если их не найдут. За что вам спасибо, кстати.

Костровец втянул голову в плечи, проклиная себя за язык. Надо было оказать «слушаюсь» — и все прошло бы как по маслу. Теперь из-за какой-то лярвы… Собственно, она не виновата. Если этот телевизионщик знает, что она — сотрудница службы безопасности «ИнфинСиба» и хочет с ней увидеться – значит, где-то на стороне имеет информатора. А телефон её можно было узнать и в справочнике. Следовательно, отшивать его рано. Надо взглянуть, что за птица, но теперь шеф всё поломал. Ослушаться, устроить встречу – а если она ненароком всплывёт? А не встретиться? Вряд ли это остановит телевизионщика. Ч-чёрт! Мать его за ногу, этого чистоплюя! Когда припекало, он не чикался. А теперь – видите ли, жаль ему…

Костровец опомнился и испуганно взглянул в сторону шефа. Но тот смотрел в окно и на него не обращал внимания.

— Я могу идти?

— Что? Да, да, я же сказал, свободны, — продолжая смотреть в окно, ответил Трилис.

Оставшись один, он шумно вздохнул. Раздражение на Костровца возникло внезапно, когда вспомнился этот случай с публикацией. Оно было тем сильнее, что Костровец не особенно был и виноват. Артемьев его преследовал ещё с тех пор, когда он руководил в Городе фондом муниципального имущества. Он тогда только начинал своё дело, а тут эта статья «Подпольная приватизация»… Хорошо, что кроме него Артемьев назвал ещё кучу важных лиц. Его грехи на этом респектабельном фоне выглядели незначительными.

А в этом году Артемьев снова впился, как клещ, в строительство загородных коттеджей. Во всём была виновата жена, распустившая язык. Официально коттедж значился за его отцом, хотя фактически строил его он, Семён Ананьевич. И ничего в этом зазорного не было — он мог себе позволить такое строительство. Но он был депутатом Законодательного собрания от Северного округа – а тема Севера заполонила страницы газет. Какие-то женщины начали  голодовку, в какой-то посёлок вместо продуктов завезли водку, журналисты муссировали слухи о средствах федерального бюджета, направленных целевым назначением на Север и разворованных в крае. Намекали на его причастность к этим делам…

 И в это время — его коттедж крупным планом на полосе «Своей газеты», интервью с этой, Богом данной идиоткой и всякие ехидные намёки на незаконность средств, потраченных им на строительство.  Потом хихоньки-хахоньки в Законодательном собрании со стороны депутатов, половина которых завидовала его коттеджу, а другая опасалась, что распознают про их угодья и заимки. Доведённый всем до нервного срыва, он объявил, что подаст на журналиста в суд. Накричал на Костровца, вгорячах потребовал разобраться с этим писакой – и чтобы больше о нём не слышать. А теперь Артемьева убили. И опять — косые взгляды, намёки — да ко всему оказывается… как это — «висяк»! И если не дай бог…

Трилис встряхнулся и потряс головой. Хватит! Я силён, я уверен в себе, мне всё удаётся. Что там у нас? Он взглянул на перекидной календарь. Так, фонд «Правосознание». Вот, кстати: исполняется годовщина его создания. А кто у нас в общественном совете? Пожалуйста — Шуранов Сергей Серафимович. Начальник управления уголовного розыска. Вот и отлично. Есть о чем поговорить.

… Костровец включил зажигание и, подождав, пока Инга сядет рядом, тронул машину. Инга молчала. Если шеф приглашает прокатиться — хорошего не жди. Это значит — разговор без свидетелей. Вежливый и ровный в офисе, шеф не стеснялся один на один. Доходило и до зуботычин. Господи, лишь бы никуда не повёз, за рулём-то не много намашется кулаками. А к разносам Инга привыкла.

Шеф, однако, молчал, занятый улицей. Миновали центр, спустились в Реке, в самый конец набережной. Плохо дело: рядом ни машин, ни людей. И даже собак в сквере не выгуливают.

Костровец  заглушил мотор, повернулся к Инге.

— Послушай, ты помнишь, когда я тебя устроил в контору? — миролюбиво спросил он, доставая сигареты и протягивая ей пачку.

— Два года назад, — ответила она, беря сигарету.

— Точно. А откуда я тебя взял, помнишь? — он поднёс ей зажигалку.

Инга попыталась прикурить, но Костровец отодвинул зажигалку, ожидая ответа.

— Из эскорт-услуг? Так я там уже не работала.

— Правильно. Ты сидела дома и тряслась от страха, потому что с тобой обещали разобраться. И я – слышишь? — я решил все твои проблемы, устроил тебя. Сперва на курсы, а когда ты их закончила — в контору. Ты хорошо получаешь, всё имеешь, работаешь в солидной фирме. Тебе не хамит, кто попало, тебя не заставляют спать, с кем копало. Ну, в редких случаях…

Костровец коротко хохотнул и дал ей прикурить.

— И вот теперь, в результате всех стараний я стою перед генеральным, обосранный с головы до ног. Благодаря тебе! Зачем звонили — непонятно. Кто звонил — неизвестно. Но встретиться — всегда пожалуйста! Незнамо с кем, незнамо зачем.

— Я говорила, кто звонил. Стариков, с телевидения. Вы же после того случая сами всегда требовали — выяснять намерения. И потом, я ничего не обещала. Он должен перезвонить.

— Намерения? — Костровец покрутил головой. — Выудить всё, что знаешь, а заодно потрахаться — вот и все его намерения. Мата Хари говённая. Врезать бы тебе…

Он смерил её оценивающим взглядом, от которого Инга внутренне сжалась, ожидая удара. Но Костровец отвернулся, и смотрел перед собой, размышляя. Инга осторожно затянулась, следя за ним боковым зрением.

— Когда он обещал перезвонить? — спросил Костровец, продолжая смотреть перед собой.

— В конце той недели.

— Если позвонит — назначишь у «Локомотива». Точнее — за «Локомотивом», на Кирова. Мол, подъедешь сама. Там, за стоянкой. Чтобы никто не видел, ясно? Ровно в девять вечера.

— Ясно. Но…

—  Никаких «но»! – отчеканил Костровец, подражая Трилису. — Хватит мне отдуваться. Эти кобели кидаются на тебя, как собаки на падаль  — а я должен отвечать. Тебе ничего не надо делать: назначишь встречу и останешься дома. Никуда не пойдёшь.

Инга взглянула на него. Костровец уловил тревогу в её взгляде и ободряюще подмигнул:

— Не боись. Всё будет нормально. Я просто хочу посмотреть, что за парень, зачем ты ему нужна. И обо всех его звонках немедленно сообщать мне.

                        Глава шестая

Скандал на студии тем временем разрастался. После звонка представителя Президента Ошкуров ни с кем не разговаривал и подолгу сидел, запершись в кабинете. Несколько раз вызывал Боженко, требуя вымонтировать из передачи эпизоды, где Дрёмов рассуждает о дивидендах, путая их с тринадцатой зарплатой. Марина поджимала губы и настаивала на своём варианте передачи. У неё был козырь: она пожаловалась депутату Государственной думы Шабалину, и тот обещал поддержку.

Однако время шло, а Ошкуров эфира не давал. Игорь посоветовал Марине отправить телеграмму в администрацию Президента.

— Как в администрацию? Ты думаешь, им это интересно?

— Какая тебе разница? Отправишь туда телеграмму, копию — в нашу администрацию. А так  будешь до пенсии к Окурку ходить.

— Может в комитет по авторскому праву обратиться?

— Ты что не знаешь, что там его жена работает? Давай телеграмму!

Телеграмма произвела эффект, какого ни Марина, ни Игорь не ожидали. Губернатор поручил немедленно отремонтировать дом беженцев, написавших на студию письмо, провести туда свет, воду, тепло. Но самое главное — из администрации Президента на удивление быстро пришел факс с требованием не препятствовать прохождению в эфир критических материалов.

— Это Шабалин устроил, — хихикала Марина. — Он в Москву каждый день звонил кому-то, пока телеграмма не легла на стол Чубайсу. Как только факс к нам пришел, Окурку позвонили от представителя Президента — он сразу вызвал меня и велел дать заявку на эфир.

— Когда эфир? — поинтересовался Игорь.

— На следующую неделю программа уже свёрстана — значит через неделю.

— Темнит Окурок, — заключил Игорь. — Увидишь, какую-то пакость придумал. Иначе ты бы уже завтра в эфире была.

Так оно и вышло. В пятницу Илона Викторовна, предупредив Игоря о монтаже, заметила, между прочим:

— Вы не знаете, зачем ваша лучшая подруга хочет отдать оригинал своей передачи Михал Михалычу?

— Понятия не имею, — пожал плечами Игорь. — Видимо, опять начнёт её уговаривать сделать купюры. Только вряд ли у него это получится.

— Какие всё-таки дети вы с Мариной, — вздохнула Илона Викторовна. — Да наплевать ему на  купюры. Вы разве не слышали, что он второй день вербует охотников в эти самые Ерши?

— Зачем?

Илона Викторовна сострадательно покачала головой:

— Это же просто: поедет кто-нибудь в Ерши, сделает тёплый, как валенок, видеоочерк о Дрёмове, а фрагменты передачи вашей подруги использует, как иллюстрацию необъективности Марины, которая не смогла разобраться в ситуации.

— Где же он найдёт желающих гадить на Марину? — недоверчиво спросил Игорь.

— Уже нашёл, — улыбнулась Илона Викторовна. — Знаете Разина? У него жена три года не работает, с ребенком сидит. Кто её возьмет, с ребенком-то? Так вот, если Разин сделает такой материал, ему будет увеличен эфир, а его жене — гарантировано трудоустройство на студии. Редактором общественно-политического вещания.

— Откуда вы это знаете? — ошеломленно пробормотал Игорь.

— Неважно. Бегите лучше к вашей товарке. Предупредите её, чтобы не вздумала отдавать оригинал передачи Михал Михалычу. Пусть лучше перепишет на «вэхээску» — качество при перегоне будет отвратное, может это его остановит, хотя… Ему сейчас все равно.

Марина недоверчиво выслушала Игоря и скептически покачала головой:

— Даже если Разин согласиться ехать в Ерши — что это за передача получится? Сало, мед… и пчёлы. Во всяком случае, спасибо за предупреждение.

Ближе к вечеру, когда Илона Викторовна уже ушла, зазвонил телефон.

— Это Иннокентий Мануилыч беспокоит, — раздался в трубке глухой голос. — Узнаёшь?

— Здравствуйте, что случилось, — оживился Игорь. — Появилась необходимость выступить в моей программе?

— Нет, спасибо. Вы же, как это называется, художественное вещание, а я ни петь, ни плясать… У меня другое. Ты давеча говорили, что Артемьев писал статьи об «ИнфинСибе». Мне эти статьи достать не мог бы, с возвратом?

— Конечно, принесу. А если не секрет, почему вас все-таки заинтересовал «ИнфинСиб»?

— Да так, проверить кое-что надо, — уклончиво ответил Мануилыч. — Знакомых ищу.

— Так может, я вам помогу? У меня там как раз знакомая.

— То есть как? — насторожился Мануилыч.

— Да так. Человек я молодой, неженатый. Она тоже, судя по голосу…

— Ты что же, её не видел?

— Нет. Телефонное знакомство, знаете ли. У нас, у современной молодёжи это принято. Сегодня у меня как раз свидание. Ознакомительная экскурсия, так сказать.

— Вот что, Игорь, — после некоторого молчания попросил Мануилыч, — подъезжай-ка ко мне. Не нравятся мне что-то эти кульбиты.

— Нет, так мы не договаривались, — запротестовал Игорь. — Я, в соответствии с вашими указаниями никуда не вмешиваюсь, занимаюсь телевидением, попрошу и вас то…

— Прекрати, — посоветовал Мануилыч. — Я не знаю, что происходит, но думаю, что согласие сотрудницы «ИнфинСиба» на встречу с тобой – отнюдь не женский каприз.

— С чего это вы решили? — насторожился Игорь.

— По телефону долго объяснять. Давай ко мне. Повторяю, это очень важно.

… Игорь сидел, опустив голову. Мануилыч ходил по кабинету, время от времени тяжело вздыхая. Наконец остановился, изучающе разглядывая журналиста. Игорь поёжился — взгляд был тяжёлый, неприятный.

— Пацан, — произнес Мануилыч. Помолчал и повторил врастяжку. — Паца-ан. У меня даже в мыслях не было, что это ты выдрал… Ах, ты ж, емчить твою двадцать! Где они?

Игорь вынул из кармана записную книжку, развернул её и протянул Мануилычу.

— Ну, правильно, — пробормотал Мануилыч, держа в руках календарные листки. — Вот они, все — с двадцатого по двадцать седьмое. И ты, значит, решил… сам? Ох, дурной пацан, ох, дурной! Ты хоть понимаешь, какую ты пакость сделал? И когда успел? Вы же не были знакомы почти. И на поминках ты в редакцию не ходил — или соврал, ходил всё-таки?

— Нет, — помотал головой Игорь. — Я на следующий день после убийства пришёл, у меня материал должен был выйти, он его в печать готовил.  Ну, подошел к столу, где он работал.

Смотрю, календарь. Знаете, подумалось: вот, человека нет, а календарь, как при нём, на месте. Записи его: куда пойти, с кем созвониться… Стал листать. Вдруг вижу — «ИнфинСиб», фамилии, телефоны, пометки… А я же читал старые его материалы и знал, что Трилис — генеральный директор. Значит, он вернулся к этой теме, у него что-то есть. Ну, вырвал эти листки. Никто не видел…

— И решил чесать подряд — авось кто-нибудь клюнет, — подхватил Мануилыч, просматривая записи на листках. — А почему ты решил начать с Инги Синицкой?

— Я на имя обратил внимание, — объяснил Игорь, — Имя звучное. Ну, и девушка, наверно, с претензиями…

— Ясно, — Мануилыч вздохнул. — А дальше смотрел, что написано? Служба безопасности!

— Так, тем более. Наверняка что-то знает…

— Тьфу ты, Господи! — Мануилыч аж крякнул. — А ведь по виду не скажешь, что дурак. Ты что же — на свои чары мужские надеялся? Почему ты решил, что она не доложила, кому следует, о твоём звонке? Ты ведь домой ей звонил. Как это ты еще не догадался напрямки бухнуть: что, мол, вам известно о криминальной деятельности вашей компании?

— Не такой уж я дурак, как вам кажется, — сухо ответил Игорь.

— Ладно. Теперь уточни, когда и где вы должны встретиться?

— Сегодня в девять часов, на улице Кирова, за стадионом «Локомотив». Там стоянка, так вот за ней, в арке дома напротив. Она на своей машине приедет.

— Какая машина?

— Белый «жигулёнок».

— Ну, встретитесь — и что дальше?

— Не знаю, может, поедем куда-нибудь. Она сказала: посмотрю на ваше поведение, — Игорь иронически посмотрел на Мануилыча. — Вы что, решили, что я её начну с ходу, как это по вашему — колоть? Обычный флирт. Постараюсь ей понравиться, у меня это иногда выходит. А там — видно будет.

— Ну что ж — видно, так видно.

Мануилыч сел за стол, заполнил какой-то бланк, подал Игорю:

— Распишись.

— Что это?

— Протокол о том, что ты мне добровольно предъявил эти листки, изъятые тобой по глупости из календаря убитого Артемьева. Хотя, конечно — какое это доказательство? Туфта…

Игорь расписался.

— А теперь мне что делать?

Мануилыч поднял брови.

— Как что? К свиданию готовиться. Как это у вас, у современной молодежи: цветы, бутылку, презерватив…

— A вы?

Мануилыч ответил, перебирая листки календаря:

— А мне посоображать надо. Ты вот что… очень тебя прошу — полегче. Если уж вышла такая глупость, то хоть дальше постарайся не напортить. Имей в виду, что начальник службы безопасности, шеф этой твоей красотки — бывший оперативник. Он кого попало, не возьмёт к себе – только надёжных. Хорошо, если она решила с тобой отдохнуть. А если действительно шефу стуканула? Ладно, бывай. Завтра позвони.

Уже когда Игорь был у двери, Мануилыч окликнул его:

— Эй! А это ничего, что я с тобой на «ты» перешёл?

Игорь пожал плечами:

— Если вам так удобно… Собственно, вы же старше меня. Умнее.

— Да? — Мануилыч подозрительно посмотрел на Игоря.

После ухода Игоря он стал внимательно разглядывать записи на листках. Разбирать было трудно, попадалось много сокращений, смысл которых не улавливался. Например, напротив записи телефона инспекции по труду стояла пометка «Сибсельстроймаш» и вопросительный знак. А напротив записи «комитет по промышленности» — было выписано и подчеркнуто — «линолеумный завод». Против телефона финансового управления также стояла пометка, дважды подчеркнутая — «кредит».

Мануилыч продолжал листать в полном отчаянии оттого, что ничего не может понять. Записи и записи. Он обратился к тем пометкам, которые были связаны с «ИнфинСибом». Это были телефоны приемной, бухгалтерии. Потом фамилии каких-то людей, сопровождавшиеся номерами телефонов. Что за люди, понять было невозможно. И только против фамилии Синицкой стояла её должность — сотрудник отдела безопасности. Ну, разумеется, журналист на неё сразу и клюнул.

Мануилыч продолжал листать, вглядываясь в записи. На одном из листков, сбоку, было записано: «Ингa ездила в Курск». Инга — это Синицкая. Почему Артемьева интересовало, куда она ездила? И вообще — откуда он брал информацию? Кто ему всё это рассказывал? Из инспекции по труду? Из краевого финансового управления? Фамилия должна быть здесь. А почему здесь? Почему не раньше?

Мануилыч покрутил головой: ну, журналист, ну, пацан! Он набрал телефон редакции «Своей газеты».

— Александр? 3дравствуйте, это Шеремет вас беспокоит, Иннокентий Мануилыч. Вспомнили? Да, из милиции. У меня к вам вот какое дело: календарь Артемьева так и стоит на столе?.. Понятно, память, да, да… Пожалуйста, заберите его к себе в кабинет. Я хотел бы его еще раз хорошенько просмотреть. Нет, пока ничего не нашли, но возникли некоторые соображения, их надо проверить. Да, это касается его работы. Да, возможно… Так я зайду к вам?

Он положил трубку, взглянул на часы: заканчивался развод патрульно-постовой службы — надо идти туда. В помещении дежурной части за пультом сидел один Серёжа Овчаренко — помощник дежурного.

— А где Юрка, — поинтересовался Мануилыч.

— Дежурный на разводе, ориентировки читает.

— Так. Ты вот что… ты дай-ка мне рацию, пока никого нет.

— Ты чего, Мануилыч? — удивился Овчаренко. — На пост что ли выйдешь сегодня?

— На пост, на пост. Давай рацию.

— Чирик, — невозмутимо ответил Овчаренко.

— Взяточник, — пробормотал Мануилыч. — Пивом возьмёшь?

— Тогда две банки. Я бутылочное не люблю.

— Сговорились. Только, чтобы аккумуляторы были свежие.

Сергей открыл «оружейку» — маленькую комнатку, где хранилось оружие, рации, противогазы, бронежилеты и прочая амуниция.

— А это что? — удивился Мануилыч при виде алюминиевой молочной фляги, стоявшей в углу. — Новое секретное оружие?

— Это брага, — не оборачиваясь, объяснил Овчаренко. Он выбирал рацию, копаясь в сейфе, одновременно посвящая Мануилыча в тайны работы дежурной части. — Понимаешь, участковые изъяли где-то флягу бражки. Отлили в бутылку и отправили на экспертизу. А опечатанную флягу начальник велел к нам поставить, потому — выжрут ведь, собаки. И водой дольют.

— А у вас в целости будет? — с сомнением спросил Мануилыч.

— У нас? Да ни одна смена этой фляги не касается!

— Что-то не верится.

— Нет, вначале-то все перепробовали. Там печать пластилиновая, её бритвочкой подрезать да потом на место присобачить — пара пустяков. Но потом Мишка Товстуха поругался из-за чего-то с нашей сменой. То ли Юрий Александрович ему дежурство не вовремя сдал, то ли камеры не помыли… И тогда Товстуха последний раз выпил из этой бражки, а потом… долил её и передал по смене.

— Чем долил? — не понял Мануилыч.

— Тем самым, — многозначительно ответил Овчаренко. — Теперь Юрий Александрович вторую смену уринотерапией занимается.

Мануилыч поморщился:

— Что же ты ему не скажешь?

— А я сроду в стукачах не ходил, — обиженно ответил помдеж. — А потом, ты не в курсе… я его просил перед новым годом рапорт написать, чтобы с меня выговор сняли. Он знаешь, что ответил? Ты, говорит, парень хороший, но почему от тебя к концу смены пивом тащит? Нет уж, походи еще маленько с выговором. Ладно, я не гордый, пусть у меня будет выговор. И пусть от меня тащит пивом. А от него — мочой. Товстухиной.

— Ну, я смотрю, тут у вас интересно.

— Борьба за выживание, — пожал плечами Овчаренко. — Как у Эйнштейна.

— У Дарвина, — поправил Мануилыч.

— Один хрен физики-лирики. Так на счёт пивка не забудь.

— Как договорились. Вечером верну две банки вместе с рацией. Только, пожалуйста, будь на связи. Можешь понадобиться.

…Игорь приехал на «Локомотив» за несколько минут до назначенного времени. На остановке и возле ларьков было довольно много народу, но, пройдя несколько шагов и, свернув, он очутился на совершенно пустынной улице Кирова. На стоянке возле решётки стадиона темнело несколько машин, «Жигулей» среди них не было видно. Напротив, через дорогу — первые два здания — старые четырёхэтажки, дальше шёл частный сектор: огороженные глухими заборами тёмные дома с закрытыми ставнями.

— Ничего себе местечко для свиданий, — проворчал Игорь, перейдя безлюдную улицу и остановившись возле арки, ведущей во двор. Он снова взглянул на стоянку, затем на часы.

— Сколь натикало, мужик? — раздался за спиной чей-то голос.

Игорь оглянулся: перед ним стоял ражий детина, насмешливо разглядывавший его. Игорь отступил на шаг и почувствовал сильный толчок в спину. Детина с ходу поймал его за руку, кто-то сзади вывернул другую.

— Что вы делает-те! — прохрипел Игорь, чувствуя, что его, скрюченного, волокут во двор эти двое. Он пытался упереться ногами, но его легко приподняли, и сильный удар поддых выбил  остатки дыхания. Пока он, задыхаясь, силился глотнуть воздуха, неизвестные завернули за кирпичную трансформаторную будку. Здесь был тупик: сплошной стеной, примыкая к будке, стояли стайки, занесённые снегом. Те двое молча и деловито поставили Игоря на колени, один из них, навалившись сзади, завернул ему руки, другой, раскорячившись, встал перед ним. Достал бутылку, сопя, раскрыл ее.

— Значит так, мужик. Сейчас выпьешь эту бутылку — не тронем. А будешь кобениться…

Он больно впился пальцами в щеки Игоря и сунул ему горлышко бутылки в рот. Ничего не понимая, Игорь попытался выплевывать льющуюся водку, но получил сзади удар по голове.

— Я тебе, суке, что сказал? — прорычал детина. Он нагнулся над Игорем и больно ухватил за волосы, задирая ему голову. Игорь зажмурился, ожидая следующего удара, но вдруг детина взвыл и рухнул на него. Потом он услышал глухой стук о доски сарая — и державший его сзади, ослабил хватку. Игорь повалился лицом в снег и тут же вскочил. Детина лежал у его ног, скорчившись и мыча. Рядом со вторым сидел на корточках какой-то человек. Он повернул голову в его сторону — Игорь узнал Мануилыча.

— Ну, чего встал? — прошипел тот. — Расстегни ему штаны и спусти до колен. Да быстрее.

— Чего? – удивлённо переспросил Игорь.

— Делай, что говорят! — рявкнул Мануилыч.

Ничего не понимая, Игорь расстегнул брюки детине и рывком спустил их до низу. Тем временем Мануилыч возился со вторым, приговаривая:

— Пей, дурашка, пей, тебе говорят…

Затем он поднялся и, отстранив Игоря, уселся верхом на детину. Заботливо приподнял его голову и принялся поить его из бутылки. Детина стонал, хрипел, но послушно глотал.

Наконец Мануилыч швырнул бутылку в снег, потом оттащил детину к стене сарая. Достал рацию и принялся вызывать кого-то:

— Двадцать первый, двадцать первый, ответь двадцатому.

— На связи двадцать первый.

— Ребята, я во дворе дома тридцать один по Кирова. Здесь два клиента. Помогите поднять. Только пройдите к нам дворами. Там, с улицы Ленина мимо сберкассы…

— Подъезжаем, Мануилыч.

Он достал сигареты и протянул одну Игорю:

— Ну что, как говорится, со свиданьицем. Покурим?

Игорь покосился на лежавших.

— Эти не убегут?

Мануилыч хохотнул:

— А ты не пробовал бегать со спущенными штанами?

— Как же вы… — начал было Игорь, но замолчал, увидев предостерегающий жест.

Появились милиционеры. Они подняли задержанных и повели их на улицу.

— Нет, ребятки, — запротестовал Мануилыч. — Выйдем, как и зашли: на Ленина, через дворы.

Дождавшись, когда постовые погрузят задержанных в машину и, наказав, чтобы их числили в медвытрезвителе до утра за отделом, Мануилыч тронул Игоря за рукав:

— А теперь пойдём, глянем, чем дело кончится.

Они перешли дорогу и остановились возле киоска. Отсюда было хорошо видно стоянку автомобилей возле «Локомотива».

— Ну, и где твои «Жигули» с девушкой, которая спешит на свидание? Нету. А во-он ту «иномарку» видишь? Вон, с краю.

Машина тёмного цвета была почти не видна. Она стояла последней в ряду, как раз напротив входа в арку здания. Мануилыч посмотрел на часы.

— Прошло пятнадцать минут с тех пор, как они завели тебя туда. Давай-ка возьмём по банке пива… А ты пока гляди за машиной!

Игорь увидел, как из машины вышел человек. Постоял, оглядываясь, затем не спеша двинулся в арку.

— Ага, инспекторская проверка, — удовлетворённо кивнул Мануилыч. Он протянул деньги в окошечко и взял две банки пива, продолжая поглядывать через дорогу. — Так, теперь пей пиво и не поднимай голову.

Человек снова появился в арке дома. Он огляделся, перебежал дорогу и сел в машину. «Иномарка» выкатилась из ряда, развернулась и, набирая скорость, исчезла в темноте улицы.

 — Теперь понял, что получилось бы, сунься ты во всё это один? — спросил Мануилыч, прихлебывая пиво.

— А этот, в «иномарке», кто был?

— Я полагаю, это был начальник службы безопасности «ИнфинСиба», Дмитрий Георгиевич Костровец. И поскольку он не знает, куда девался ты вместе с его придурками, у него очень кислое настроение. Но не это главное. Главное другое.

— А что? — поинтересовался Игорь.

Мануилыч покосился на него неприязненно.

— Тебе скажи… Опять со своим журналистским расследованием куда-нибудь вляпаешься. Ну, хорошо. Доброе дело мы сделали — не дали пропасть телевизионщику в недрах вытрезвителя.

— Как вытрезвителя? — упавшим голосом спросил Игорь.

— А ты что думал — они тебе из спины ремни будут резать? Ты погляди на себя — ни одного синяка на лице. А говоришь, били.

— Били, еще как…

— Ну, пару тумаков заработал. Прибавь к этому бутылку водки, которую они на тебя чуть не вылили. Вот и получается: напоить стервеца, да сдать в «трезвяк» — вся работа.

— Зачем такие тонкости?

— Это у Дмитрия Георгиевича бы спросить. Так ведь не скажет. Ну, ладно, я ещё две баночки пива возьму да подамся в отдел: рацию надо сдать, крестников моих присмотреть… А ты, друг сердечный, давай домой. Только Инге своей не вздумай звонить, очень тебя прошу. Сейчас спешить не надо. Бывай.

Игорь пожал протянутую руку и не удержался — спросил:

— Иннокентий Мануилыч, как вы думаете, Артемьев — это тоже они?..

Мануилыч пожевал губами:

— Знаешь, что с тобой хорошо делать? Дерьмо хлебать.

— Почему? — обиделся Игорь.

— А потому, что ты все время вперёд норовишь забежать. Я тебе русским языком говорю: не надо спешить.

Когда Игорь ушёл, Мануилыч, глядя ему вслед, заключил, разминая сигарету:

— Догадливый. А что чудом целым остался – не дотумкал. И слава богу…

                        Глава седьмая

— Что за дела, командир? Отделал, как последнюю парчушку, напоил… Что за хрень? Вообще уже наглость до беспредела!

Вошедший в кабинет детина прошёл к столу и уселся напротив Мануилыча, отвернувшись к окну. Ноздри вздрагивали, желваки ходили ходуном. Видно было, что он едва сдерживался. Мануилыч любовался картиной. Нет, самые талантливые актёры — это не Таганка и не МХАТ. Самые талантливые актёры — блатные. Они искренни: не актёрствуют, не играют — живут. Вот и задержанный сейчас — в образе. И не выйдет из него, хоть застрели.

— Сигарету?

Детина, продолжая сохранять оскорблённый вид, принял сигарету, прикурил от поднесённой Мануилычем зажигалки.

— Ты, мужик, не серчай, у меня же работа…

— Ага, — оживился детина. — Работа известная — забить «трезвяк», накрутить штрафов…

— Вот тут ты не прав. Ты же не в вытрезвителе сейчас, ты — в уголовном розыске, стало быть, должен сообразить. Тебя как звать?

 — А никак. И говорить я с тобой не собираюсь. А когда выйду — с прокурором поговорю. По надзору. Понял?

— Как не понять? Только зря понтуешь. Как говорят: с понтом под зонтом, а сам под ведром.

— Ладно, поглядим, кто понтует. Запиши: от показаний отказался. А дойдёт до прокурора…

— Слышал я уже про это, — миролюбиво ответил Мануилыч. — Но если я тебя сейчас отпущу — пойдёшь ты, хороший мой, не к прокурору…

Детина стрельнул глазами в его сторону, но продолжал хранить молчание.

— …А пойдешь ты, набушмаченный фраер, прямым ходом к этому…

— К кому? — презрительно перебил его детина.

— Да к этому… как его? К Дмитрию Георгиевичу.

— Не знаю никакого Дмитрия Георгиевича, — холодно произнёс детина.

— Костровца? Не знаешь? Да ты что? — изумился Мануилыч. — Вот тут ты врё-ёшь! Дмитрий Георгиевич вас с утра, поди, обыскался. Он вам поручил серьёзное дело, доклада ждёт, а вы обделались. Да так жидко, что узнай он об этом — он же вас по стенке размажет.

— Лепи, лепи, — пробормотал детина.

— А давай — на спор, — азартно перебил его Мануилыч. — Сейчас я ему позвоню — и будет ясно, кто лепит, а у кого просто очко играет!

Не дожидаясь ответа, он набрал номер телефона.

— Здравствуйте, девушка. Мне бы Дмитрия Георгиевича. Кто спрашивает? Скажите, Шеремет Иннокентий Мануилыч. Ага… Жду. — Мануилыч подмигнул детине. — Диман? Привет. Как жизнь? Бьёт ключом? Понятно. Я вот что надумал: надоела мне эта ментовка — пойду я, пожалуй, к тебе — если ты не передумал, конечно. Нет, я понимаю, что не сегодня. У меня ещё дело тут не закончено… Да, да, обязательно. Но вот предварительно — кем бы ты меня взял? Замом? Спасибо. А на счёт оклада? Во-он как? А что за работа? В общих чертах… Филиалы? И много? Ага, Сибстроймаш, металлургический… Ясно, руководящая работа. Это как раз по мне — кадры, охрана — это я люблю. Ну, что — считай, в принципе договорились.  Что? Да ради бога, любую справку. Как, говоришь, фамилии? Записал… Хорошо, хорошо — узнаю — сразу брякну. Лады, до связи!

Мануилыч положил трубку, надел очки и прочёл запись:

— Жарков Александр Дмитриевич и… Парамонов Петр Иванович. Так кто ты у нас?

Детина молчал, покусывая губы и глядя в сторону. Мануилыч невозмутимо достал из ящика стола пропуск.

— Ага, ты у нас Парамонов Пётр. Петюня. Работаешь на Сибстроймаше. А второй, стало быть, Шурик, который внизу сидит. Так и что, Петюня? Со мной говорить будешь или всё-таки к прокурору пойдёшь. С жалобой на то, что я тебе, извиняюсь, вчера незаконно яйца отбил?

— Чего тебе надо? — также глядя в сторону, спросил детина.

— Мне, как твоему будущему начальнику, — рассудительно ответил Мануилыч, — надо, чтобы ты написал подробную объяснительную: как, с кем и что ты вчера делал вечером за трансформаторной будкой. 3ачем ты это делал, понял? По чьему указанию.

— Слышь, как тебя… Это же вилы! После этого Дмитрий Георгиевич… ты меня сдать хочешь?

— Нет, Петюнчик, — улыбнулся Мануилыч. — A вот если ты мне такой объяснительной не напишешь — я тебя сдам, с ба-альшим удовольствием. Он же почему ваши фамилия продиктовал? Он боится — и совершенно правильно, — что вы залетели и дела не сделали.

— Да какое дело! — плюнул детина. — Подумаешь — фраера напоить… Не убили же.

— Верно, — заметил Мануилыч. — Но если ты даже такого пустяка сделать не мог — иди на вокзал бутылки собирать. Мне такие люди не нужны. А я — как ты слышал — собираюсь у Костровца работать. С кем? С такими, как ты? Не-ет, мне нужны люди надёжные. Поэтому ты сейчас напишешь всё, как я сказал. Потом мы сходим к начальнику отдела — он тебя оштрафует. И твоего друга тоже. А после этого пойдёте к Костровцу и доложите, что всё сделали. И я подтвержу, что никто вас не задерживал. А тот мужик, скажу — да, был в вытрезвителе. И живите себе спокойно.

— Зачем же тебе объяснительная эта, зачем к начальнику нас водить? —  проворчал детина.

— Для уверенности, что ты снова передо мной козлить не будешь, — улыбнулся Мануилыч.

— Ладно, — вздохнул детина, — давай бумагу.

— Не спеши, — успокоил его Мануилыч. — Я ещё с твоим корешем не побазарил. Ты иди пока в камеру. Подумай. А мы с Саней пообщаемся. Может чего-нибудь другое придумаем.

— Чего другое? — встревожился детина.

— Откуда я знаю? — невозмутимо ответил Мануилыч. — Ты, милый, иди. Твое дело телячье.

Через некоторое время после того, как задержанного увели, в кабинет зашёл Овчаренко.

— Ты чего? — спросил Мануилыч, глядя на него поверх очков.

— Так я же ещё смену не сдал, — махнул рукой старшина. — Я говорил тебе вчера, у нас война с той сменой. Товстуха привязался к материалам, Юрий Александрович психует — ругань у них на всю катушку. А я на подхвате, задержанных развожу. Слышь, Мануилыч, я тебе Сашку Жаркова привёл. Ты бы его не оформлял, а?  Он тоже на Калинина живет, в соседнем доме. У него кличка Саня-Скипидар

— Он что — на Сибстроймаше работает?

— Не-е, он в охране. Ну, сторожем. Здесь недалеко автотранспортная какая-то фирма… забыл, как называется. В общем, от «ИнфинСиба», филиал или что-то, не знаю. Вот он у них подрядился. Он вообще-то безобидный, разве, когда выпьет, любит кулаками помахать.

 — Понимаешь, Серёжа, они с этим, вторым, вчера затащили мужика, отбуцкали и хотели напоить зачем-то.

— Это не Сашка придумал, — уверенно ответил Овчаренко. — У него тяму не хватит. Это тот его сблатовал. Мне Сашка рассказывал: когда на Сибстроймаше беспорядки были, зарплату им не выдавали, его тамошняя шпана подрядила, вроде как в охрану. Так они тогда забастовщиков — ну, этих, кто требовал зарплату — отлавливали и потихоньку метелили. Санька мне хвастал, что, мол, хорошо заплатили за это.

— Н-да, — вздохнул Мануилыч. — Безобидный у тебя приятель.

— Так, а жить-то как? — воскликнул Овчаренко. — Жрать-то надо? У нас на Калинина — погляди — целые дома не работают. Саньку после того, как он на Сибстроймаше покрутился, сразу же сторожем взяли. Знаешь, как он доволен? Дети, жена, мать старая — все на его деньги живут. Да и ничего он сейчас такого не делает: сутки дежурит, двое отдыхает. А то, что он там когда-то кого-то… чего уж старое вспоминать? Не оформляй его, а? Наш он, калининский.

— Ладно, — Мануилыч пристукнул ладонью по столу. — Как себя поведёт. Ты ему скажи, чтобы тут передо мной не выделывался, как тот.

— Скажу, — обрадовался Овчаренко. — Я его сейчас… подготовлю.

Через час, подписав у начальника отдела материалы по мелкому хулиганство и отпустив оштрафованных задержанных, Мануилыч позвонил Костровцу:

— Диман, это твой будущий зам звонит.Докладываю: прошерстил книги доставленных и к нам, и в вытрезвитель. Жаркова и Парамонова нет, а Стариков доставлялся в средней степени опьянения. Отпущен утром, так как штраф уплатил сразу

— Спасибо, старик, — раздалось в трубке. — Извини, что эксплуатировал. Компенсация за мной.

— Да ладно тебе, — улыбнулся Мануилыч. — А если не секрет, что случилось? Твои люди?

— Нет, один парень из отдела ценных бумаг попросил узнать. Вроде, его соседи что ли… В общем, ерунда. Ну, до связи.

Положив трубку, Мануилыч некоторое время смотрел на неё. Затем, покачав перед ней пальцем, произнес:

— Нет, Диман. Это для тебя ерунда, но на такой ерунде и прокалываются. Помнишь, ты на яблоках прокололся? Тоже ерунда была, а как повернулось? Сибстроймаш, Сибстроймаш… Что тот парень записал в своём календаре?

… Несколько дней Игорь ходил сам не свой. То и дело на память приходил этот полубезумный, полушутовской случай. Затащили, поили водкой… Что они хотели от него? Откуда взялся этот милиционер? Почему он так уверен, что всё подготовлено? Для чего — чтобы всего-навсего отправить его в медвытрезвитель? Чушь! Могли ведь голову проломить – как Артемьеву. Но он ничего такого не публиковал. Неужели только из-за того, что познакомился с Ингой? И она его сдала? ЦРУ какое-то… Он же не ищет секретов, никогда не имел никаких дел с «ИнфинСибом». Это Артемьев собирал материалы. А у него ничего нет, кроме этих календарных листков, про которые опять же никто не знает, кроме Мануилыча.

Но, с другой стороны, если его специально ждали — другого объяснения просто нет — значит,  хотели… проучить, напугать?  Но такое бывает только в кино, у Дамиано Дамиани. Хотя нет. В Городе тоже было. В прошлом году… да, весной! Избили директора металлургического завода. Там готовились выборы нового директора, а у старого было много шансов. Потом на Сибстроймаше были волнения. Тогда лидера инициативной группы (как же его звали?) избили. Били арматурными прутьями, он попал в больницу с переломами. После этого на Сибстроймаше наступила тишина. Лидер, выписавшись из больницы, куда-то потерялся.

Потом был Артемьев. И вот, наконец, он, Игорь. Но он же не директор, не лидер. Он вообще из художественного вещания! Его-то за что? Неужели только за звонок этой Инге? Нет, её надо разыскать и всё узнать. Хотя бы просто поблагодарить, что не убили до смерти.

— Кого не убили? Что с тобой?

Игорь поднял голову — перед ним стояла Горина.

— Я зашла — ты сидишь, губами шевелишь. У тебя что — неприятности?

Игорь смерил взглядом главного редактора. Горина села напротив.

— Ты видел разинскую передачу?

— Какую?

— Которую он из Ершей привёз. Ну, которую он делал вместо запрещённой, Марининой. Слушай, это такая лажа! Он использовал её сюжеты в черно-белом варианте, ужасного качества — и за кадром комментировал. Понять ничего невозможно. Но передача на час эфира. Гонорар, отхватит неплохой. Я сама ведомость подписывала по указанию Ошкурова.

— Каждый пишет, как он дышит, — пожал плечами Игорь. Он оживился. — Кстати, на счёт гонораров. Скажи пожалуйста, почему я получил за свой «Бурлеск» копеечный гонорар. Постановочные, декорации, костюмы… Этого же ни в одной редакции нет. И что — не в счёт?

— Игорь, это Ошкуров, а не я! — замахала руками Горина.

— Гонорарную ведомость я заполнил два месяца назад, — возразил Игорь. — На прошлой неделе в бухгалтерии, посмотрел микрофонную папку — и знаешь, что увидел? Моей ведомости нет. Вместо неё другая, заполненная твоей рукой. Ты срезала сумму наполовину. Мне — ладно, а людям-то за что? И почему без моего ведома? Втихую, чтобы никто не знал?

— Если тебя не устраивает главный редактор, — поджала губы Горина, — можешь пойти и сказать Михал Михалычу. Я не держусь за должность.

— Да? — с сомнением сказал Игорь. — Себе ты тоже срезаешь гонорары?

— Хочешь проверить – пожалуйста, — окончательно обиделась Горина.

Игорь махнул рукой.

— Ладно. Зачем пришла? Пожаловаться на тяжкую жизнь?

— Кому жаловаться, — уныло произнесла Горина. — Все только и считают кто, кого, насколько… Конечно, я вас всех и обворовываю, кто же ещё? Когда меня обворовывают — никто не видит.

— Это кто же у нас такой смелый? — удивился Игорь.

— Наша юная поросль, Гоша Сушко…

— Погоди, погоди! Это же твой протеже. Ты ещё когда на радио работала, вытащила его откуда-то то ли из Минусинска, то ли из Мухосранска – и пристроила в молодёжку. Он, по-моему, до сих пор раз в неделю несёт в утренней программе какую-то околесицу.

— Несёт, — грустно подтвердила Горина. — Цветёт махровым цветом — аж уши вянут: «Женщины Северного округа голодуют», «Устами молодости Сибири с вами говорит журналист Георгий Сушко», «Книгочтеи, оставайтесь с нами»… У него что ни слово, то Цицерон с языка слетел.

— Ну, милая, сама товар выбирала, теперь не жалуйся

— Так я его с каким условием брала? — с отчаянием воскликнула Горина. — С тем, что он в университет поступит. Сама характеристику написала, дура. А его со второго курса выперли за академическую неуспеваемость. Всех преподавателей учил журналистике, при том, что сам ни черта не знал.  И теперь, оказывается, комитет по делам молодёжи финансирует его программу «Мир и молодёжь», которую он полностью содрал с моих «Отцов и детей». Буквально всё, вплоть до выгородки. Композиция, стиль, работа ведущего — один к одному. Но моя-то передача — на наших копейках, а его — оплачивается молодёжным комитетом.

— Ну, и пошла бы к Михал Михалычу.

— Ходила!

— А он что?

— Да, говорит, действительно нехорошо — две одинаковых передачи в эфире. Снимайте свою, зачем подражательством заниматься. Представляешь? Это, я Гоше подражаю!

Горина всхлипнула.

— Чего ты ревёшь. Ёжику понятно, что не может Окурок снять с эфира передачу, за которую администрация платит деньги. А за твою ему ещё и платить надо. Да, Гоша, развернулся.

— Ещё как! Помнишь санинскую передачу «Неудобные вопросы»? Ну, ту, что сняли с эфира? Так вот Гоша и её украл. Позавчера весь день в студии губернатора записывал. Полдня выгородку ставили, Гоша художницу до слёз довел. Потребовал себе три смены монтажа.

— Как монтаж? Это же был живой эфир!

— У Саниной был живой эфир. А у Гоши будет отмонтированная запись. Чтобы губернатор смог спокойно ответить на любой неудобный вопрос.

— Та-ак, — протянул Игорь. — Ну, что же, мальчик растёт, ему нужно жизненное пространство. Только я тут при чём? Надеюсь, художественное вещание вы ему не собираетесь доверять?

— Вот я поэтому к тебе и зашла. Ты же в курсе насчет скандала в симфоническом оркестре. Даже что-то писал.

— Не «что-то», а сделал полосу в «Евразии».

— Тем более. Я, правда, не читала, но слышала хорошие отзывы. И когда Михал Михалыч сказал, что нам бы надо откликнуться, а то везде об оркестре говорят, а мы молчим, — я предложила тебя. Цени.

— Ценю. А что Ошкуров?

— Сперва поморщился. Но я ему сказала, что ты — в материале, всё знаешь. Он согласился, только попросил без фрондёрства. Ты же знаешь, там и губернатор замешан, и Леонид Абрамович Сероштан. Ну, и Миллер ушёл из оркестра. В общем, материал — не позавидуешь. Так снимешь — оттуда прилетит, эдак — отсюда напинают. Михал Михалыч сказал, что нужен объективный, спокойный материал. Главное — дать слово и тем, и другим. Понимаешь?

Игорь кивнул. Он понимал. Скандал с оркестром был громким. Оркестранты выразили недоверие дирижёру — Генриху Ивановичу Миллеру, человеку, который, создал этот оркестр, сделал его академическим. Но это ещё полскандала. Когда конфликт было уже невозможно скрывать, Миллер ушёл из оркестра, послав в газеты открытое письмо, в котором прощался с филармонией, никого не виня в конфликте, но и не объясняя его причин. Журналисты бросились разрабатывать тему. Финалом её стало интервью губернатора, заявившего, что с уходом Миллера для него оркестра не существует. А начальник управления культуры Леонид Сероштан, поняв своего шефа буквально, издал приказ о расформировании оркестра.

И скандал, готовый было угаснуть, вошёл в новую фазу. Было собрано несколько тысяч подписей под письмом, в котором выражался протест против произвола администрации. Из Москвы пришел возмущённый факс от Никиты Михалкова. Оркестранты обратились с открытым письмом к губернатору. Из Министерства культуры прислали растерянный запрос: каким образом управление культуры может расформировать академический оркестр, чей статус утвержден министерством культуры РФ?

Горина была права. В любом случае автору передачи должно влететь — не с той, так с другой стороны. Поэтому Окурок принял мудрое решение: пусть влетит кому угодно, только не ему.

— Понимаю, — повторил Игорь.

— Вот и славно, — с облегчением вздохнула. Горина. — Тебе двух выездов хватит?

— Не жадничай, я же не уложусь.

— Хорошо, три выезда. И день монтажа.

— Два.

— Ну, два… может быть. Ты главное материал сними, а на монтаж я как-нибудь тебе время выкрою. Чего там монтировать?

— Это, смотря как снимать.

Проводив Горину, Игорь принялся названивать в филармонию, договариваться о съёмках.

Глава восьмая

Костровец вышел из приёмной в прекрасном настроении. Шеф подписал все бумаги, в том числе на приобретение новой машины и средств связи. Он благосклонно отнёсся к докладу о торговых точках. Правда, Трилис никак не отреагировал на сообщение о том, что у «Салмана» сгорело три точки и угнана машина. Костровец опасался, что Трилис опять начнёт копать – кто да что. Но кивок был: он принял к сведению. Костровец коротко и деловито доложил, какие меры приняты для усиления охраны торговых точек их фирмы, отметив, что никаких покушений на поджог больше не происходило. В сочетании с предыдущей информацией о поджогах у конкурентов было ясно, что коллизия с уголовниками исчерпана. В заключение, Костровец сообщил, как о чём-то несущественном, что попытки журналистов выйти на контакт с его сотрудниками нейтрализованы, сотрудникам даны чёткие инструкции.

— Мы установили этого парня. Телевизионщик, личность несерьёзная, пьяница. Недавно доставлялся в медвытрезвитель, где-то на улице подобрали в невменяемом состоянии.

— Вот видите? — наставительно произнёс Трилис. — Всякая шваль только и мечтает покопаться в нашем белье. Поэтому, пожалуйста, держите ситуацию под контролем. Всегда помните, что наша компания реализует проекты, которые благотворно отражаются на экономике региона и, в конечно счёте, всей страны. Это крайне сложное и деликатное дело. И когда безграмотные, аморальные люди начинаю вмешиваться… Одним словом, сделайте выводы. Малейшая небрежность, упущение могут привести к сбою. А это не шутки.

— Понятно, Семён Ананьевич, — наклонил голову Костровец.

Он прошёл к себе в отдел и остановился возле компьютера, за которым работала Инга.

— Ну, что — не звонил тебе наш общий знакомый?

Инга подняла на него глаза.

— Какой? А-а… нет, не звонил больше.

— И не позвонит, — улыбнулся Костровец. — Скажи мне спасибо за то, что я стою, понимаешь, день и ночь на страже твоей нравственности.

— Что с ним случилось? — еле слышно спросила Инга.

— Ничего особенного. Жив-здоров. Пришёл к тебе на свидание пьяный в зюзю. — Костровец оглянулся на работавших за столами сотрудников и понизил голос. — Естественно, попал в вытрезвитель. Так что — выбирай знакомых-то.

— Нужен он мне! — с сердцем произнесла Инга.

— Не расстраивайся, — заговорщически прошептал Костровец.- Мы тебе такого кавалера найдём — закачаешься. Нового русского с бабками, с тачкой…

— Да не надо мне никого, — раздраженно ответила Инга.

— Не надо, так не надо. Найди мне папку «Защита». И занеси туда, против Старикова, что двадцать седьмого января он доставлялся в медвытрезвитель.

Костровец подмигнул ей и доверительно прошептал:

— Социализм — это учёт!

… Мануилыч и Саша Бокарев сидели молча, разглядывая распечатку, полученную из информационного центра.

— Даже, если оставить только Город — и то получается восемьдесят шесть нападений, — уныло заключил Бокарев.

— Давай сокращать, — предложил Мануилыч. — Уберём явное уличное хулиганство, очевидные попытки грабежа.

Они снова замолчали, изредка перебрасываясь короткими фразами и делая пометки. Они сидели уже около часа, выбирая полученные с машины сведения о преступлениях, совершённых в течение прошлого года сходным способом: группой, с применением ножей, кастетов, металлических прутьев.

Подобных нападений получалось множество, в разных местах Города, в разное время. Классифицировать как-то их было трудно. Группы были разнородные, потерпевшие тоже не укладывались ни в какую схему: мужчины, женщины, даже школьники.

— Ну, вот… пятьдесят два осталось, — удовлетворенно произнёс Мануилыч. — Уже легче. Теперь давай смотреть потерпевших. Зачем нам женщины, домохозяйки, дети? Студенты вон — на кой ляд нам студенты? Или вот, пенсионер?

— Так у нас никого не останется, — пробормотал Бокарев, берясь за ручку. На некоторое время в кабинете снова стало тихо.

— Тридцать семь, — подытожил, наконец, Бокарев.

— Но это же не полторы сотни, как вначале было, — улыбнулся Мануилыч. — Вот запроси материалы из отделов, раздай своим ребятам — и изучайте на здоровье, может что-то и вылезет. Хотя кое-что уже сейчас наводит на мысли. В Кировском районе четыре случая, в Советском — два, так? Теперь, смотри: в Кировском во всех четырех случаях потерпевшие — рабочие Сибстроймаша. А в Советском — о, гляди! Директор металлургического завода, Савин.

— Ну и что? Он же не журналист, за что его бить? — возразил Бокарев.

— Саша, если бы я знал, за что избили Савина, я бы здесь с тобой не сидел. А вот на счёт Сибстроймаша тебе могу дать справку. На-ка, почитай.

Бокарев взял протянутый листок и пробежал его глазами.

— Это что за бригада такая? — спросил он. — И кто этот Жарков?

— Вот видишь, у тебя возникают конкретные вопросы, — невозмутимо ответил Мануилыч. — Это хорошо. До Жаркова мы еще дойдём, а пока послушай, что я узнал после беседы с этим парнем. Этот Сибстроймаш дышит на ладан: денег не платят, цеха закрывают: якобы продукция не пользуется спросом, объёмы производства падают… Тем не менее, на Сибстроймаше существует акционерное общество «Лайма». Причем, понимаешь, какая штука? Сибстроймаш трещит по швам, а «Лайма» процветает, хотя, заметь — ни черта не производит.

— И чем «Лайма» зарабатывает?

— Ну, изучение спроса, поиск заказчиков, сбыт сибстроймашевской продукции. И вот что интересно: возглавляет эту самую «Лайму» заместитель директора Сибстроймаша по экономике Страшников. А что еще интересней: сорок процентов акций Сибстроймаша принадлежит «Лайме»…

— Погодите, — замахал руками Бокарев. — Вы что — мне лекцию сейчас будете читать? Я же всё равно ни черта не пойму. Какое это имеет отношение к Артемьеву, ко всем нашим делам?

Мануилыч с сожалением посмотрел на собеседника.

— Вот то-то и оно, милый мой Саша. Я ведь вначале также сидел и думал: какое наше собачье дело? Выехал на место происшествия — бери след. А вот нет следов! Ты сидишь здесь и варежку жуешь: какой мотив убийства, за что парня убили? Наверно хулиганы, пьяная шпана… И крутишься, как щенок, ловишь свой хвост. А зайди-ка с другой стороны.

— Хорошо, — вздохнул Бокарев. — Значит эта «Лайма» живёт за счёт Сибстроймаша?

— Так, — кивнул Мануилыч. — И не просто живёт — а шикарно: приобретает обстановку, технику, оплачивает работу своих сотрудников, имеет оборотный капитал… Но работяги всё видят: что их продукция уходит на сторону, что за их счёт кто-то паразитирует — а им шиш. И тогда они попытались, как акционеры, это дело поломать. Стали требовать собрания, перевыборов, отправили жалобу в инспекцию по труду… Инспекция, отпасовала материалы в прокуратуру, начались проверки и прочие дела. Именно в это время на заводе появилась охрана. Не ведомственная, не милицейская, а неизвестно чья. Работяги создали комиссию для переговоров с администрацией — охрана эту комиссию не пустила на завод. Активистов предупредили, что переломают ноги. Потом лидеру их устроили тёмную. Били, обрати внимание, арматурными прутьями. И потихоньку-полегоньку общественная активность сошла на-нет. Уголовное дело в прокуратуре по материалам инспекции прекратили. Тех, кто бил, ясное дело, тоже не нашли. Потерпевшие, якобы, отказались от заявлений…

— И вы нашли этого Жаркова? — Бокарев показал на листок.

— Жарков у меня на крючке. Крючок, конечно, хилый, но пока держит. Он в этой самой охране работал. Платили, говорит, хорошо. Бить он особо, вроде, не бил никого, ну, там зуботычину кому или под зад ногой… И парней этих из охраны не знает. Что интересно — они все друг друга плохо знали. Но одного он мне назвал — тот за старшего был. И когда рабочего лидера отправили в больницу, старший на другой день выдал им премии. Такие дела. — Значит, бригада, — Бокарев придвинул к себе распечатку и принялся