Неизданная повесть (продолжение 3)

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ РУЛЕТКА 

Повесть Валерия Кузнецова

Посвящается памяти Вадима Алферьева

От автора

В основу повести легли события, случившиеся в 1995-96 годах, в пору, когда нынешние тридцатилетние красноярцы были подростками. Что-то они читали об этом в старых газетах, что-то почерпнули из слухов. А о некоторых делах могут лишь догадываться, так как их до сих пор тщательно скрывают все, кто был причастен к этому.

— Он мой ровесник. Я печатался у них в газете. Недавно отдал ему материал. Завтра мы должны были встретиться в редакции — я хотел вычитать гранки…

Глава вторая

Пресс-конференция в Доме журналистов закончилась. Начальник Управления уголовного розыска полковник Шуранов вышел на крыльцо. Это был пожилой, спортивного вида человек в гражданском костюме. Он уселся в подъехавшую «Волгу» и бросил водителю:

— Встань чуть подальше — человека подождем.

Через минуту в машину на заднее сидение сел тот, кого ждали: примерно одного возраста с хозяином машины, в отличие от него одетый неказисто — в старый крытый полушубок и кроличью шапку. Он молча умостился в угол заднего сидения, плотнее нахлобучил шапку и затих. Водитель включил зажигание, но в это время в стекло задней дверцы забарабанили, и женский голос зачастил:

— Сергей Серафимович, Сергей Серафимович, до редакции не подбросите?

Начальник Управления шёпотом выругался и тут же изобразил радостную улыбку: в машине появилась рысья шапка, затем лисий воротник, наконец хозяйка всего зверинца — сотрудница

одной из краевых газет, пишущая на криминальные темы. Пресс-конференция, посвященная убийству Владимира Артемьева, продолжилась в машине. Журналистка приводила данные о гибели репортёров в Европе и в России — и Шуранову пришлось согласиться, что в России их погибло больше. Потом она втянула начальника Управления в диспут о мотивах убийства Дмитрия Холодова и Владислава Листьева, и полковник вынужден был признать, что тут замешана политика.

— А теперь они убивают нас! — торжествующе произнесла журналистка, обращаясь к своему соседу, привалившемуся к стеклу дверцы и не встревавшему в дискуссию. Он, однако, никак не отреагировал на соседку, и та снова принялась за полковника:

— Вы понимаете, какое настроение царит сейчас в нашей среде? Это что на ваш взгляд — предупреждение, угроза?

— Приехали! — совсем некстати радостным голосом провозгласил полковник.

Машина остановилась, Шуранов повернулся к собеседнице и проникновенно сказал:

— Раиса Захаровна, я же сообщил на пресс-конференции — создана оперативная группа. Раскрытие преступления на контроле начальника Управления внутренних дел. На любую информацию об угрозе в ваш адрес будем реагировать немедленно. Да и реагируем. Ну, вспомните: когда к вам в редакцию пришли качки от Толмача с претензиями, мы же сняли все проблемы в один момент. Ради Бога, не волнуйтесь, работайте спокойно.

Журналистка мило попрощалась со всеми, включая водителя, и выскользнула, хлопнув дверью. Шуранов помахал ей приветливо рукой, и когда машина миновала одинокую фигуру на обочине дороги, снова выругался — на этот раз с облегчением. Махнул водителю рукой — в Центральный райотдел — и больше не произнес ни слова.

Возле райотдела они с мужчиной в крытом полушубке вылезли из машины и поднялись на второй этаж, где размещался уголовный розыск. Пройдя в конец коридора, мужчина в полушубке открыл ключом дверь и впустил Шуранова. Тот огляделся: грязно-зелёные шторы, обшарпанный стол, разнокалиберные стулья…

— М-да, обстановочка, — протянул неопределенно полковник, садясь возле стола. — Кофе хоть у тебя есть?

— Нет кофе, — мрачно ответил мужчина, освобождаясь от верхней одежды. Он был одного роста с полковником, но грузнее, что делало его старше своего гостя. Пиджак поверх тёмно-бордового свитера лоснился на локтях, брюки на коленках отвисали пузырями. Видно было, что человек не очень следил за собой.

Полковник критически смерил его с головы до ног — и брови его удивлённо поползли вверх: на ногах у хозяина кабинета красовались суконные ботинки на «молнии». Такие теперь только пенсионеры носили, да и то редко.

— У тебя что — другой обуви нет? Или купить не на что?

Мужчина опустил голову, рассматривая свои ботинки. Потом взглянул на обувь начальника Управления — замшевые итальянские туфли под цвет костюма. После чего уселся за стол напротив и произнёс, доставая сигареты:

— А ты что — не знаешь, что нам второй месяц зарплату не выдают? Да и выдали бы — на кой мне ляд твои тапочки. Ботинки у меня хорошие, тёплые, подошвы рифлёные, по любому гололеду пройдут. В Управление может, в таких и не пропустят — так мне там делать нечего.

Полковник поморщился, когда хозяин кабинета назвал его на «ты», однако, промолчал. Прикурил от предложенной зажигалки и только после этого спросил:

— Понял, зачем я тебя на пресс-конференцию инкогнито возил?

— Журналиста Артемьева на нашем секторе убили — чего тут непонятного? Всё ясно.

— Всё да не всё. Что я газетчикам на пресс-конференции выходную арию мистера Икс пел — это даже они догадались. Свидетельская база — ноль. Вещественные доказательства — ноль. Мотивы убийства… Какие мотивы?

— Написал чего-нибудь? — пожал плечами мужчина.

— «Написал чего-нибудь»… — передразнил полковник. — Хороший мотив для убийства. Это что же такое надо написать, чтобы человеку голову проломили и десять ножевых ран нанесли? Вон, Раиска эта, которая с нами ехала, про что только не пишет: и про насильников, и про бандитов – никто ей в подьездах засады не устраивает.

— Что касательно Раиски, так она своего мужика, который раньше на фаготе в филармонии дудел, в ваше управление уголовного розыска определила — равнодушно произнёс мужчина. – Пользуюсь слухом, не без твоей протекции. И зарплата побольше, и фирма солидная. С такой крышей кто же её посмеет обидеть? А у Артемьева, видать, крыши не было, тут кто хошь, мог счёты свести. На пресс-конференции кто-то из журналистов говорил, что он про маньяков писал,  Так опять это в Беляковке было, в районе — не наш сектор. Тут управленцам вашим сподручнее отрабатывать.

— Спасибо за совет, — раздражённый иронией собеседника, ответил Шуранов. – Тебя никто и не заставляет ехать в Беляковку. Оперативно-следственная группа у нас создана, и что кому делать, мы уж сообразим. Но ведь убили его на твоей земле, на твоём участке. Ты-тo сам что собираешься делать?

— Обсудим на секторе с ребятами…, — мужчина уныло почесал щетину на подбородке.

— …и повесите очередной «глухарь» мне на шею, — закончил полковник. – Мне, понимаешь? Нестандартное преступление и раскрывать надо нестандартно. А ты «соберёмся на секторе»… С кем соберёшься, с пацанами своими? Один рисование преподавал в четвертом классе, другой из дома культуры, третий…

Полковник осёкся: мужчина, подперев рукой подбородок, с пронзительным любопытством разглядывал его.

— Ты чего?

— Ничего. Красиво говоришь. Правильно. Совсем несмышлёныши у меня на секторе: один из дома культуры, другой действительно учитель рисования. Всё ты верно заметил. Только где ты был, когда старых оперативников косяками гнали из милиции? Когда уголовные дела на них фальсифицировали? Ты не знаешь, что опер должен на секторе пять лет поработать, чтобы от него отдача была? Все эти массовики-затейники, учителя — только через пять лет научатся раскрывать убийства. С кого ты раскрываемость спрашиваешь?

— С тебя спрашиваю, — невозмутимо ответил полковник. — Ты не пять лет — ты двадцать пять лет работаешь в уголовном розыске. Вот с тебя и спрашиваю. А точнее, приказываю. С нынешнего дня все свои заявления передашь своим пацанам — пусть учатся. А сам займёшься убийством. Мотивом убийства. Отработаешь всех журналистов, имеющих какие-то мнения  по этому поводу. Прочитаешь все статьи, написанные Артемьевым. Необходимую информацию из Управления тебе будут давать. Понадобится дополнительная помощь — звони мне. Повторяю — мне нужен мотив убийства. Тогда можно будет определить круг подозреваемых. А до той поры мы будем воздух пинать. Я переговорю с начальником отдела, чтобы он был в курсе твоей задачи. А ты подумай пока. И прежде всего вот о чём: зависнет это дело — я перетерплю. Не в первый раз. А для тебя — боюсь, в последний. Я не угрожаю — это так и есть. Сам подумай. Хорошо подумай.

Шуранов пошел к двери, на выходе остановился и произнес, подбирая слова:

— А на счёт оперов старых, которых гнали и… почему я молчал. Да, молчал. А тебе чего бы хотелось, чтобы я вслед за ними ушёл? Чтобы под танк бросался? Если бы у меня тогда не хватило ума промолчать, ты бы сегодня так с начальником Управления уголовного розыска не разговаривал. Ты бы стоял по стойке «смирно». А может, тебя вообще бы уже в милиции не было, понял? Кстати, тебя лично, насколько я помню, эта кампания не коснулась. Тебе ведь в своё время даже должность начальника отдела в Управлении предлагали — не захотел. И в райотдел никто тебя силком не гнал — сам ушёл. Поломался и ушёл. Не так, Мануилыч? А если так, стало быть, ты — лично ты — не пострадал и получил, что хотел. Вот и трудись на благо родины в райотделе, если тебе тут больше нравится, чем в Управлении. И ещё… Я, конечно, помню, что мы начинали с тобой в одно время, но, пожалуйста, не говори мне «ты». Есть дисциплина, верно? Есть служебная этика…

— Верно, — вздохнул тот, кого Шуранов назвал Мануилычем. — Только служебная этика — дело обоюдное. Или может, какие новые инструкции появились? Мы тут в райотделе не в курсе.

— Ишь, какой обидчивый, — усмехнулся полковник. — Хорошо, будем на «вы» обоюдно.

— Вот и ладушки, — медленно проговорил Мануилыч, когда за гостем закрылась дверь.

… Примерно в это же время, когда полковник Шуранов разговаривал в Центральном райотделе с бывшим сослуживцем Мануилычем, на краевой студии телевидения закончился худсовет. Редакторы программ, режиссёры разошлись по своим делам, оживлённо обсуждая происшедшее. А произошло действительно необычное: худсовет проголосовал против предложения директора телестудии отстранить Санину от эфира. Не помогли выступления специально прибывшего депутата Законодательного собрания Рудина и представителя краевой администрации по связям с общественностью. Не помогла тщательно продуманная и аргументированная получасовая речь Окурка, который напомнил коллегам об активизации коммунистов в стране, начиная с Государственной думы и кончая вылазками на местном уровне. Выступить Игорю, как и предсказывала Илона Викторовна, не удалось. Когда ему надоело рисовать чёртиков, и он поднял руку, Окурок сделал вид, что не заметил его. Через некоторое время Игорь снова попросил слова.

Директор телестудии сверкнул очками в его сторону и сардонически произнес:

— Не напрягайся, Стариков. Я полагаю, всё, что ты хочешь сказать, уже изложено в твоём газетном интервью с Саниной. Я полагаю также, что ты не упустил возможности ознакомить членов худсовета со своим опусом, опубликованном сегодня в «Своей газете». Так что твоя точка зрения присутствующим известна.

Саниной отказать в выступлении Окурок не посмел:

— Только, пожалуйста, Светлана Ивановна, без пропаганды. Не надо напоминать людям то, что они могут прочесть в «Красной газете».

— Успокойтесь, Михал Михалыч, — улыбнулась Светлана. — Я не буду напоминать вам, что пишет «Красная газета». Я напомню то, что должен знать каждый тележурналист. Когда в студии сидит домохозяйка, рабочий или сельский житель — разумеется, им надо помочь, чтобы он они не растерялись в непривычной обстановке, Но когда перед камерой сидит человек, претендующий на политическое лидерство  это, извините, другое дело. Он должен понимать, зачем пришёл в студию и что ему надо сказать телезрителям. Он представляет политическую партию — значит, он должен представить её достойно. А я, да будет вам известно, договорилась о передаче с одним человеком, на студию же, за десять минут до эфира он прислал своего заместителя. Самому, видите ли, некогда. Что мне было делать — отменить передачу? У нас вообще мода пошла — местных политиков приводят в павильон под локоток и приятно им улыбаются, какую бы чушь они ни несли. Почему? Потому что они демократы, сторонники реформ и партии власти? С каких это пор свидетельством ума и порядочности стал не человек, его мысли и поступки — а его партийная принадлежность?

Окурок бросил тревожный взгляд на сидевшего в сторонке депутата Законодательного собрания Георгия Юрьевича Рудина. Тот кивнул головой и поднял руку.

— Позвольте, Светлана Ивановна. Я, разумеется, не могу судить о степени вашего профессионализма. Согласен и с тем, что представитель «Яблока» в передаче не очень чётко формулировал свои мысли. Но он, плохо ли хорошо ли — представлял свою партию. А вот кого вы на этой передаче представляли? Чьи интересы? Раскройте секрет?

— Никакого секрета, Георгий Юрьевич. Я представляла интересы телезрителя, которому наплевать на программу «Яблока» — он может услышать её в более грамотном исполнении по центральному телевидению. Но вот чем хочет заняться эта партия, чтобы изменить экономическую ситуацию не во всероссийском масштабе, а здесь у нас, в крае? Как я ни пыталась – добиться ответа так и не могла. Кстати, ваши телевыступления грешат тем же самым. Вы довольно бегло излагаете программу «выбороссов», но когда дело доходит до того, что сулит эта программа простым людям — у вас почему-то всегда кончается время.

Рудин поднял брови, собираясь что-то сказать, Окурок замахал руками:

— Нет, нет… Давайте прекратим эти теледебаты, у нас все-таки художественный совет. Светлана Ивановна, я же просил… Одним словом, давайте подведём черту. У меня предложение: кто за то, чтобы признать программу «Позиция» слабой в художественном отношении и тенденциозной в политическом — прошу голосовать…

После худсовета Рудин и директор телестудии остались одни. Секретарша принесла кофе, и они некоторое время молчали, помешивая ложечками в чашках.

— Ну, Стариков, ну, паразит! — не выдержал Ошкуров. — Он ведь специально перед худсоветом опубликовал это интервью с Саниной. Вы видели — у всех были газеты с его материалом. Конечно, голосовали против — кто же руку поднимет на героиню сопротивления? А как  бы хорошо: худсовет проголосовал, я с чистой совестью отбираю её эфирное время…

— А что теперь нельзя? — полюбопытствовал Рудин.

— Да можно в принципе. С нового года составим новый график. У нас и так общественно-политического вещания переизбыток, вот мы и сократим его за счёт санинской программы. Она у нас в штате на радио. Пусть там и кукует со своими коммунистами, это не мои дела.  А на телевидении мне её на дух не надо. Вон, пожалуйста — сторонниками обрастать начала.

— Послушайте, а действительно — какая муха вашего Старикова укусила? — оживился Рудин. — Я его помню. Когда я баллотировался в Законодательное собрание, он же сделал мне прекрасную предвыборную рекламу: опубликовал в нескольких газетах интервью, вывел на радио, телевидение. И совершенно бесплатно.

— Когда это было, — махнул рукой Ошкуров. — Тогда им зарплату давали, гонорары, а сейчас… Знаете, во сколько обходится выезд ТЖК? А бензин? Да я им каждый день твержу: ищите спонсоров. У меня нет денег на выезды, на съёмки, на гонорары. В администрацию как нищий хожу, та же песня: денег нет. А проскочит какая-нибудь Санина с критическим материалом — тут же звонок: куда смотрите!

— В принципе деньги найти можно, — задумчиво проговорил Рудин. — Надо только продумать какую-то интересную телевизионную программу. Идеологически выдержанную. Нашу программу, вы понимаете? — Рудин многозначительно поднял брови. — Просчитать её стоимость, найти хороших исполнителей. Надёжных.

— Вы знаете, пожалуй, у меня есть такой журналист, — Ошкуров барабанил пальцами по столу, вспоминая. — Гоша Сушко, в молодёжной редакции работает. Инициативен, но управляем. Честолюбив. И — хороший организатор.

— Ну, вот видите? Это же решение вопроса! Молодёжная тематика — то, что нужно. КВНы там всякие, диспуты, фестивали, понимаешь. Трибуна, с которой мы можем воздействовать на нашу молодёжь. Думаю, финансирование такой программы можно пробить. Здесь и пропаганда различных форм малого бизнеса, и реклама — а это значит спонсоры.  В общем, берите-ка всё в свои руки, просчитайте, а я тем временем переговорю в комитете по делам молодёжи. Они ухватятся за идею и включат это дело в бюджетное финансирование на будущий год. Правда, уже поздненько, ну да бюджет всё равно ещё не принят. Так что попытаться можно. Сформируете редакцию, наберёте туда свежих людей… А от этих, понимаешь, нытиков, избавляйтесь. Не такая обстановка. Летом, возможно, будут выборы Президента, пропагандистский аппарат должен быть абсолютно надёжным. А у вас всякие там санины голову поднимают. Вы же помните девяносто первый год, когда они публиковали списки неугодных.  

— Это не Санина голову поднимает, — мрачно сказал, протирая очки Ошкуров. — Это коммунисты голову поднимают.

— Ничего. Как говорил Григорий Мелехов — помните в «Тихом Доне»: поднятую голову рубить легче, — усмехнулся Рудин.

-Угу, — с сомнением промычал Михал Михалыч. — Только мне кажется, это не из «Тихого Дона», это из «Поднятой целины».

— Да? Ч-чёрт, давно не перечитывал классику. Работа, работа… некогда следить за литературой.

— Во-во, — подтвердил Окурок. — Надёргаешься, накричишься, домой придешь, стакан водки хлопнешь — и вся классика.

Собеседники замолчали, пригорюнившись.

— Слушай, — произнес Рудин, переходя на «ты» и тем самым давая понять, что официальная часть закончилась, — кстати, о классике. Давай в выходные устроим разгрузку. Слетаем на охоту. Ты не думай, никаких излишеств. Деловая встреча в неформальной обстановке. И твои проблемы будет возможность решить, и — отдых на природе.

— Оно бы неплохо, так ведь в понедельник обратно попасть надо. Хозяйство моё видал? Чуть отпустишь…

— Да бож-же ты мой! Я тебя, что — на пьянку зову? В пятницу вертолётом на место, в субботу вечером дома. От сторонних глаз да языков подальше. Брать с собой ничего не надо, там всё есть. Главное — люди будут интересные. К иным в Городе только через секретаря попасть можно, и то не каждому, понял?

Окурок, возликовавший в душе, озабоченно вздохнул:

— Конечно, отдых нужен… Видишь, какая обстановка.

— А я что говорю, — перебил его Рудин. — Разрядка нужна. Проветримся, душу отведём — и снова в бой. Мы же с тобой кто — бойцы! И забота у нас какая? Забота у нас простая: не допустить возврата к прошлому. Ты же помнишь проклятое время, когда все тряслись и лизали задницы, кому ни попадя?

— Как не помнить, тяжелейшее время было, — вздохнул Окурок. — Ладно, договорились.

Он проводил гостя до дверей. И крепко, по-мужски пожав друг другу руки, бывший выпускник ВПШ и бывший секретарь парторганизации разошлись, озабоченные перспективой возврата к прошлому, о котором они старались не вспоминать.

Глава третья

Мануилыч не был на месте происшествия: убийство произошло вечером, выезжала дежурная смена, материалы он увидел только утром. Конечно, в последующие дни нагнали участковых, организовали поквартирный обход, пытаясь найти толковых свидетелей… Но это была уже залепуха для начальства. Как и оперативно-следственная группа, в которую навключали оперативников из городского, краевого управления, выделили им машины и завели ежевечерние планёрки, где все отчитывались о проделанной за день работе. В результате никто ни за что не отвечал, зато УРД — уголовно-розыскное дело — набухало бумажками не по дням, а по часам.

Мануилыч понимал, что Шуранов приехал к нему не от хорошей жизни. Разумеется, у него в Управлении были толковые работники, так ведь на толковых-то и вешают самые тяжёлые дела. А тяжёлых дел в этом году было полно: в Городе начался отстрел предпринимателей. Уголовники, доившие раньше покорных коммерсантов и мирно сосуществовавшие друг с другом, столкнулись с сопротивлением. Предприниматели, получившие в короткий срок капитал, недвижимость, положение в обществе, отказались подчиняться «петрухам», «косякам» и прочим блатным лидерам. Началась большая стрельба. Причём, гибли не только «положенцы». Молодая поросль предпринимателей, не имевших уголовного прошлого, тем не менее, быстро переняла стиль паханов и к вящей радости уголовного розыска стала мочить «синяков» — татуированных уголовных авторитетов. И хотя общий итог был в пользу милиции, оперативникам приходилось по долгу службы заводить дела, искать подозреваемых — в общем, если не влиять на процесс, то хотя бы контролировать его.

Убийство журналиста — совсем из другой оперы. Ножом и монтировкой работала только беспортошная шпана на городских окраинах. Уголовники и положенцы практиковали исключительно огнестрельное оружие: один-два выстрела на поражение, контрольный в затылок — всё вместе занимало не более десяти секунд. Это было удобно, надёжно и практически не раскрываемо. Потому, что киллер, как правило, приглашался со стороны.

Убийцы Артемьева были из разряда шпаны. Маловероятно, чтобы с ним расправились по заказу положенцев или уголовников – не их конингент. Тогда кто? Отобрать сходные преступления, выявить подходящий по «окраске» уголовный профиль — не проблема. Но этот путь ведет к расширению круга поисков, а его надо сужать. В каком направлении? Это самое трудное решение. Потому что тот, кто определил направление поиска и двинул в этом направлении всю машину уголовного розыска — тот и отвечает за раскрытие преступления.

Вот поэтому Шуранов и вспомнил о Мануилыче. Ему нужен был именно такой человек — не управленец, перегруженный информацией о преступных группировках, киллерах, разборках, имеющий под рукой любые учёты и службу наружного наблюдения. Ему нужен был человек, способный непредвзято реконструировать то, что случилось за четыре дня до нового года в подъезде одной из девятиэтажек на берегу Реки. Человек, которого не надо ежечасно подталкивать, человек, на которого можно положиться. А на Мануилыча можно было положиться. Шуранов хорошо помнил его еще по совместной работе в Управлении. И потом, когда он ушел на сектор — полковнику часто встречалась его фамилия в информации по раскрытию тяжких преступлений. За свою жизнь Мануилыч досконально изучил уголовный мир Города. Бывшие его подопечные, отсидевшие не один срок, величали его так же, как и коллеги по работе — «Мануилычем» и «дядей Кешей». Многие сотрудники милиции — дежурных частей, ГАИ, патрульно-постовой службы, уголовного розыска — за долгие годы не раз встречавшиеся по разным делам, охотно делились с ним информацией, в том числе и конфиденциальной, что давало Мануилычу преимущество перед своими товарищами.

В том, что Шуранов предоставил ему карт-бланш, на первый взгляд не было ничего странного: сектор его, он — старший инспектор… Напротив, выход прямо на начальника Управления избавлял его от нудных, ежедневных отчётов — куда ходил, что делал, где справки и прочая мура, на которую так изобретательны проверяющие из Управления.

Но с другой стороны, Мануилыч знал: розыск — это рулетка. Не на ту цифру поставишь — не поможет ни опыт, ни авторитет сыскаря, ни Шуранов. Да и возраст критический. Молодой опер проколется, получит выговор, отряхнётся и дальше побежит. А ему прокалываться нельзя, и так из отдела по работе с личным составом косятся.

Вон, недавно таскали целую неделю. Новый министр приказал всем завести тетрадки, прошнуровать, засекретить и записывать туда ценные указания. Такие тетради для служебной подготовки существовали всегда, но раз министр приказал завести новые…

Мануилыч купил общую тетрадь, аккуратно прошнуровал, засекретил, написал на первой странице крупно: «Я всё знаю!» – и сунул тетрадку в сейф. Первый же проверяющий увёз тетрадку в Управление. На другой день приехал какой-то «летёха» в отглаженной форме и заставил его писать объяснение.

— На какую тему? – полюбопытствовал Мануилыч.

 — Если вам заранее известно содержание директив министра внутренних дел, поделитесь секретом получения информации  – и мы вместе посмеёмся.

Молодой управленец впервые столкнулся с таким откровенным неуважением к основе основ служебной подготовки: конспектированию министерских указаний — и решил искоренить крамолу на корню. Глядя на розовощёкого проверяющего, Мануилыч улыбнулся:

— Да нет никакого секрета. Со времён Тикунова ничего нового в директивах наших министров внутренних дел не появилось — а все его инструкции я помню назубок.

— Это какой Тикунов, который после Щёлокова что ли?

— Нет, он был министром гораздо раньше Щёлокова, — улыбнулся Мануилыч.

— И вы уже тогда работали? – округлил глаза управленец. Он забыл про свою цель и смотрел на Мануилыча, как смотрит археолог, на случайно отрытый им череп питекантропа.

— Я работал при Тикунове, Щёлокове, Федорчуке, Власове, Бакатине, Пуго… И Тикунов был среди них единственным профессиональным юристом. Поэтому я и помню его директивы. А какие указания мог дать тот же Бакатин, который был строителем в Кемерово? Кстати, ты не знаешь, какое образование у нашего нынешнего министра? Часом, не консерваторское?

Управленец сглотнул комок, молча собрал бумаги и ушёл жаловаться начальнику РОВД. Тот поручил замполиту провести служебное расследование, Мануилычу приказом по отделу было объявлено замечание за нетактичное поведение и уклонение от служебных занятий. После этого замполит его иначе как «уклонистом» не называл. Мануилыч посмеивался, но понимал: в случае чего — долго искать крайнего не будут. По возрасту пенсионер, по выслуге пенсионер, управленцам хамит — ату его! Поэтому и не обольщался на свой счет.

Единственно, из-за чего он держался — из-за некомплекта в уголовном розыске. Отправят его на покой, останутся на секторе массовики-затейники — и придёт уголовке полный кирдык.

Намёк Шуранова был совершенно ясен. Так что, как ни крути, оставалась у Мануилыча одна-единственная надежда — на свою лёгкую руку. Авось и в этот раз не выпадет «зеро» — а остальное ему годилось.

Весь следующий день Мануилыч провел возле девятиэтажки, где был убит Артемьев, под различными предлогами заговаривая с жильцами. Неторопливый, словоохотливый сельского обличья пожилой мужчина, разыскивающий живущую где-то здесь на квартире непутёвую племянницу, — внушал доверие и желание просветить провинциала об опасностях городской жизни. Мануилыч частенько прибегал к подобному методу, который давал гораздо больше информации: как ни странно, с чужаком люди, особенно пожилые, были откровеннее, чем с милицией и даже с соседями. Он взял на заметку, что дом старый, и жила в нём лет двадцать назад городская элита. С течением времени элита переехала в более комфортабельное жильё, а квартиры достались детям, родне и знакомым.

Традиции, однако, сохранились: двор был чистый, подъезды оборудованы кодами — просто так не зайдешь. Последнее обстоятельство особенно настораживало: преступники могли пройти либо зная код, либо — вместе с Артемьевым. Но журналист был парнем крепким — он мог не пустить их в подъезд. В конце концов, просто убежать наверх и поднять шум.

Таким образом, если это была не случайная выходка уличной шпаны, нападавшие знали Артемьева в лицо, знали время прихода – значит, следили за ним. И главное: не хотели его убивать! Или не имели приказа. Иначе, зачем бессмысленно тыкать ножами, когда можно было покончить одним ударом? Непрофессионалы? Поразмыслив, Мануилыч отправился в ЖЭК, уже официально. Вышел он оттуда уже, когда стало смеркаться, и отправился в редакцию газеты, где работал Артемьев. Вернулся к себе в кабинет далеко затемно.

Некоторое время сидел, бессмысленно уставившись перед собой. Соображал. Первая версия: случайная шпана. Резонная версия — жиличка из третьего подъезда подтвердила — забегают, двор проходной, центр рядом. Могли увязаться за одиноким прохожим? Но компанию шпаны во дворе заметили бы. А тут — ничего. Во всяком случае, книгу учёта происшествий за тот день проверить надо. И с участковыми поговорить: кто доставлялся на опорный пункт, какие скандалы, разборки были в тот вечер. Но про драку в подъезде жильцы бы знали, дом блочный, звукоизоляция такая, что слышно, как кошка мяукает на площадке.

Другая версия: сердечные дела. Несерьёзная версия, но пренебрегать нельзя. Артемьев — парень холостой, жил один. Были же у него увлечения. По опыту Мануилыч знал: добрая часть тяжких телесных повреждений — результаты драк из-за женщины. И характер телесных повреждений укладывается: били ножом в спину, ягодицы, ноги. То есть Артемьев побежал, поняв, зачем они пришли. А когда ударили по голове, и он упал — добивать не стали. Им не надо было убивать — им надо было проучить. Так, чтобы на всю жизнь запомнил. О том, что человек может умереть от кровопотери, не сообразили. Точно – не профессионалы.

И, наконец, третья версия: месть за публикацию. Газетчики больше всего на ней настаивали. Кто-то из них даже сформулировал… Мануилыч потёр лоб, вспоминая:  убийство — заранее спланированная акция тех, против кого он выступал. А выступал он и против мошенников-экстрасенсов, и против депутатов с их блатными дачами. О маньяке-убийце в Беляковке тоже писал, вполне мог задеть кого-нибудь из его окружения или родственников. Деревня — не город: если пропечатают в газете, проходу не будет. Вполне могли сорвать зло. Но только сельскому жителю разыскать в городе журналиста, да выследить, да подколоть в подъезде –  ума не хватит. Здесь нужен горожанин. С машиной. К тому же, с навыками сыскной работы.

Или эта баба-экстрасенс, которая шантажировала любовника, а тот её сдал в милицию. Фамилию он в материале не назвал, но ведь в городе её все знают. Если после публикации клиентура пошла на убыль — не исключено, что решила посчитаться с автором. Женщины — народ мстительный. Но опять же, нужен опытный режиссёр. Дурака с заточкой найти не проблема, а вот организаторы на дороге не валяются.

Ну, жуликоватые депутаты с их левыми дачами вряд ли дойдут до поножовщины. Трусоваты. Вот жалобу настрочить, заявление в суд… Кстати, в редакции говорили, что один из них, Трилис, кажется, звонил Артемьеву, грозил всеми карами и даже по телевизору объявил, что подаст в суд. Было это осенью, в суд он не подал – видимо, действительно рыльце в пуху. И вот зимой его обидчика подкалывают в подъезде. Вообще-то версия соблазнительная, но… Депутат — и уголовники. А потом, если мочить всех журналистов, которые про дачи писали последние два-три года — в Городе некому будет газеты издавать.

Наконец, четвёртая версия, но её практически реализовать невозможно: каждую неделю Артемьев давал в номере криминальную хронику, выбирая из оперативных сводок дежурной части наиболее интересные происшествия. Разумеется, фамилии не назывались, но очертить круг участников происшествий не трудно: где-то проскакивало название улицы, место работы, другие детали… Словом, и тут могли найтись обиженники, жаждущие мести за то, что какой-то писака опозорил на всю округу…

Ну, хватит! Мануилыч пришлёпнул ладонями по столу. Эти версии определяют в принципе круг поиска. Широкий круг, по нему до пенсии ходить можно. Что-то надо взять за основу, а остальное доложить Шуранову: у него оперативно-следственная группа, учёты, машины… Но все это — технология, а вот за что зацепиться-то? Что докладывать Шуранову?

Мануилыч вспомнил их давешний разговор и тяжко вздохнул: кто его тянул за язык? Мало ли с кем в молодости он не работал, не пил, не ходил по девкам. Смешно думать, что всякий раз полковник будет выслушивать его соображения по тому или иному поводу. Ему надо, чтобы Мануилыч задержал подозреваемых, а как он это сделает – Шуранову до фонаря. 

Заверещал телефон.

— Иннокентий Мануилович, — послышалось в трубке. — Бокарев Александр беспокоит, узнаете?

Саша Бокарев был крестником Мануилыча. Он привлёк его внимание, когда был ещё кинологом — молодым любознательным сержантиком с собакой, выезжавшим на происшествия. Не без помощи Мануилыча его перевели тогда в группу по карманным кражам, потом он заочно закончил юрфак и стал опером. Он сохранил уважительный тон в отношениях с Мануилычем несмотря на то, что был уже начальников отделения в УВД.

Вот и сейчас, предварительно извинившись и сославшись на распоряжение полковника Шуранова, Саша поинтересовался, есть ли у Иннокентия Мануиловича соображения по убийству. Мануилыч подробно пересказал свои версии и возможности их отработки.