Мой отец – Владимир Беринг. Откровения дочери «врага народа»
Верю, надеюсь, жду…
В марте 1953 года умер Сталин, а летом 1954 года я поехала в Москву, пошла в Военную прокуратуру СССР с заявлением о снятии с моего отца всех обвинений. Принимавший меня помощник военного прокурора сказал, что в 1933-1934 годах по этой статье не было виновных, но предупредил, чтобы я не надеялась на встречу с отцом, потому что вряд ли он еще жив. Сказал: если жив — вернется, если не вернется, то через год я получу документ о его реабилитации. Через год я получила документ о частичной реабилитации отца. Частичной, потому что в 1937 году отец работал в должности начальника механических мастерских Дудинского лагерного пункта Норильлага НКВД СССР и его обвинили «во вредительской деятельности в целях срыва строительства Норильского комбината».
Сначала мне прислали свидетельство о смерти отца по причине сердечнососудистой недостаточности. Я потребовала, чтобы указали действительную причину смерти. Мне выслали новое свидетельство в обмен на предыдущее. В 1955 году я получила справку о реабилитации отца по первому делу. И только в 1958 году — полную реабилитацию. Но я не могла смириться с его гибелью и продолжала надеяться и ждать.
Во время хрущевской оттепели стали появляться произведения о лагерях, где томились наши родные. В одной из таких книг мне встретилась фамилия генерала Тодорского, который помогал семьям репрессированных в поисках близких. Я написала ему письмо: сообщила, что у меня нет справки о смерти папы, но мне кажется, что он жив и работает в каком-нибудь секретном учреждении. В ответном письме генерал Тодорский спросил, не возвращалось ли нам наше письмо с надписью типа «адресат выбыл, освободился». По мнению Тодорского, это означало, что человека расстреляли. Такой конверт у нас был…
Я перестала ждать, но не прекратила поиски. Теперь я искала место казни отца. Ответов на запросы не было. Я опять обратилась к Тодорскому, и он ответил, что я никогда не узнаю правды, потому что заключенных часто направляли на секретные объекты, которые и по сей день остаются засекреченными. И все же я узнала, где расстреляли моего папу. В апреле 1990 года управление КГБ по Красноярскому краю известило, что решением Тройки УНКВД Красноярского края от 27 сентября 1937 года отцу назначили высшую меру наказания – расстрел, 8 октября того же года в Дудинке приговор привели в исполнение. В связи с отсутствием документов место захоронения неизвестно. Мама так и не узнала, где расстреляли отца, она умерла в 1987 году.
Мать и сын
Как сложилась судьба самой Марины Владимировны? Тоже несладко. Не считая того, что вся ее жизнь была связана с поисками отца и места его захоронения, уже в преклонном возрасте ей снова довелось менять место жительства. Напомню, в 1933 году после многочисленных арестов друзей и сослуживцев отца, они с матерью бежали в Ташкент, где к тому времени уже обосновались родственники Владимира Беринга или, правильнее было бы сказать, фон-Беринга. Приставка «фон» указывала на дворянское происхождение семьи, но поскольку революция отменила сословия, приставка «фон» не только отпала за ненадобностью, но сделалась вредной и опасной. В архиве Марины Владимировны сохранилась юношеская фотография отца, на которой он собственноручно начертал: «Гражданинь Владимир», словно давая понять всю чуждость сословных предрассудков.
В Ташкенте Сайма Иоганновна с дочерью прожили почти всю жизнь. Там Марина вышла замуж, родила сына Марата. Личная ее жизнь не заладилась, она ушла от мужа и жила вместе с матерью и отчимом Николаем Григорьевичем Ёлкиным. Сайма Иоганновна прожила со вторым мужем 31 год до самой его смерти. Она преподавала в ирригационном институте, была заместителем декана, одновременно работала внештатным инспектором детской комнаты милиции.
