Мой отец – Владимир Беринг. Откровения дочери «врага народа»

Началась война. Из ирригационного института маму уволили. Доброжелатели донесли, что директор института пригрел у себя жену «врага народа», но директор был добрым, порядочным человеком и порекомендовал маму на кафедру химии в индустриальный институт, где она проработала до 1942 года. Когда на прежнем месте сменился директор, мама вернулась в ирригационный институт и работала там до самой пенсии.

Шла вторая половина 30-х годов. Маму без конца вызывали в «органы», по ночам на квартиру к нам то и дело наведывались сотрудники НКВД, объясняя свой интерес тем, что якобы мой отец бежал из лагеря и они его ищут. Взяли подписку, что если отец объявится, мама сообщит. Днем, вызывая маму в НКВД, передавали ей приветы от отца. А сами к тому времени его уже расстреляли. Это была своеобразная форма издевательства – мол, не забывайте, кто вы есть. Мама устала от этих бесконечных ночных визитов и в 1940 году дала согласие на брак с Ёлкиным Николаем Григорьевичем. Ей нелегко далось это решение. За его фамилией она хотела спрятаться от НКВД. Надеялась, что о ней забудут. Но бдительные «органы» дали понять, что от них не спрячешься. Последний вызов в НКВД был на следующий день после регистрации брака с Ёлкиным. Маму поздравили с новым замужеством и сообщили, что мой отец жив-здоров и в 1944 году вернется.

Я хорошо помню тот день. Мама пришла домой как неживая, села, а слезы текли по ее щекам: «Мариночка, папа жив, он скоро вернется к нам». Я стала вытирать ей лицо и сама заплакала. Мама сказала отчиму, что он должен уйти, потому что мой отец жив, отчим не возражал, сказал: как только Владимир Михайлович вернется, будет как решат мои родители».

***

О судьбе военного инженера Владимира Михайловича Беринга, в 1928-1933 годах возглавлявшего Артиллерийское конструкторское бюро оружейного завода в Подлипках, родственникам долгое время было мало что известно. На все запросы жены, Саймы Иоганновны Беринг, посланные ею в различные инстанции, приходили ответы, что ее муж находится в отдаленных лагерях без права переписки — так объясняли власти молчание давно расстрелянного человека. Дочь Марина Владимировна Беринг начала поиски отца в 15 лет, из года в год посылая письма на имя Сталина, Ворошилова, Молотова, Калинина. Она бережно хранила документы, связанные с жизнью отца, благодаря чему у нас появилась возможность хоть что-то рассказать об этом удивительном человеке.

Марина Беринг: «Дорогой товарищ Сталин!..»

До 1944 года мы ждали папу, а потом я тайком от матери начала самостоятельные поиски. Тайны не получилось, теперь мама волновалась уже за меня. В 1945 году я написала первое письмо Сталину. Я ведь читала письма папы, верила в его невиновность и была твердо убеждена, что его арест — большая ошибка; товарищ Сталин разберется, и папу освободят. Очень скоро меня вызвали в НКВД. Приняла меня высокая, красивая, сытая женщина. Я даже помню ее фамилию — Антиликатор. Я стояла перед ней – маленькая, худенькая, одним словом, дитя войны, было мне тогда 15 лет. Она кричала мне в лицо, что мой отец — преступник, что он хотел убить товарища Сталина, после этого я тоже начала кричать. Меня зареванную вытолкали за дверь и там, в коридоре, подхватили люди, ожидавшие приема. Очнулась я лежа на стульях в окружении тех, кто пришел сюда искать пропавших в лагерях родных.

Потом были письма к Ворошилову, Молотову, Калинину. После очередного письма к Сталину меня снова вызвала Антиликатор. Она заявила, что я неисправима и им придется отправить меня к моему преступному отцу. Я ответила, что именно этого и добиваюсь, хочу быть с ним. Больше меня к ней не вызывали.

Как-то, после очередного приглашения в «органы», меня приняла женщина с умными глазами и сочувствующим лицом. Она не кричала, не ругалась, а сказала только: «Девочка, не ищи сейчас папу. Время еще не пришло, потерпи немного, все уладится и вернется отец. Конечно, он не враг народа». Я спросила, когда же придет это время? Она пожала плечами. После этого я на время прекратила поиски. Много позже я узнала, что мои письма никуда из Ташкента и не уходили — их сразу передавали в НКВД.