Поздравляем Людмилу Винскую с юбилеем

НЕЮБИЛЕЙНАЯ БЕСЕДА С ЮБИЛЯРОМ

Золотая клетка и лохмотья

Людмила Винская – журналистка с сорокавосьмилетним опытом работы в самых разных СМИ, лауреат ряда всероссийских творческих конкурсов, но почему-то особенно, по её признанию, гордится победой, одержанной ещё в прошлом веке, в конкурсе Союза журналистов Красноярского края.

– Людмила, а ты случайно не кокетничаешь? Неужто для тебя это главная награда в твоей профессиональной карьере?

– Ну, во-первых, кокетство – не мой профиль. А во-вторых, Красноярский Союз журналистов, в котором я состою с 1975 года, – это своё, родное, дороже дорогого. И в-третьих, карьерой свой труд в журналистике не считаю, для меня это всегда была, прежде всего, работа, причём любимая и самая разная: от корреспондента и завотделом до главреда некоторых изданий. Приходилось примерять на себя и другие «роли» – верстальщика, радиорепортёра, безработной, преподавателя Института филологии и языковой коммуникации СФУ, ведущей телепрограммы. Не всегда было весело, но и волны уныния меня не накрывали. Секрет прост: я живу по принципу – всё приходит вовремя к тем, кто умеет ждать. Но ждать не сложа лапки, а действовать по примеру лягушки, которую бросили в сливки и думали, что обрекли её на погибель, а она начала лапками молотить что есть силы… Сливки превратились в сметану, и лягуха выбралась наверх.

– А годы не давят на плечи? Как-никак семь десятилетий…

– Всё в мире относительно. Десять лет назад профессор Куликова, директор ИФиЯК, вручила мне грамоту поздравительную по случаю моего… пятидесятилетия. Да-да, именно так! Я и глазом не моргнула: 50 так 50. Но потом из чисто женского любопытства поинтересовалась: «Людмила Викторовна, почему 50, а не 60?» Ответ меня порадовал: «Мне сказали, что у тебя круглая дата, я прикинула… по виду тебе не больше пятидесяти. Неужто 60? Щас исправим!» – «Ни за что! Это станет подтверждением того, что мне всегда на 10 лет меньше»… Стало быть, сейчас я готовлюсь де-факто к 60-летию, хотя де-юре мне 70. Но одно другому не мешает. К тому же, организм мой ощущает себя примерно на 40.

– Не прочь пройтись по красноярским десятилетиям?  

– С удовольствием! В 1972-м я окончила журфак Уральского государственного университета им. М. Горького. Сразу была направлена в Красноярск, тут до сих пор и живу. Год работала на краевом радио, где сначала «рулила» отделом писем (правда, никого, кроме меня, в том отделе не было). Правда, и на эту скучнейшую должность меня брать не хотели. В общем, картина Репина «Не ждали» в новой интерпретации. Прислали по распределению и всё. Лысый дяденька в крайкоме партии, завидев пигалицу и по-своему оценив мой, с его точки зрения, безрассудный, легкомысленный образ, и, следовательно, полную бесполезность, сказал: «Девушка, поезжайте-ка в Игарку». Он тут же начал чертить толстым красным карандашом цифры всякие, сколько я там буду получать. В Игарку ехать мне не хотелось (я люблю большие города), поэтому заупрямилась: останусь тут. Он на своём стоит: «Мест нет». А я своё гну: у меня распределение ЦК КПСС. Мне в ответ снова: «Мест нет». И тогда впервые в жизни (я, по сути, неконфликтный человек) мне пришлось выставить партийному боссу ультиматум: «Ну, хорошо, мест нет. Но дисциплину-то никто не отменял. Меня партия направила в Красноярск – я приехала. Завтра я напишу в ЦК, спрошу, как мне быть. Придёт ответ, скажут в Игарку ехать – поеду». Говорю, и сама себе дивлюсь… Не моя это риторика. Но зато это язык чинуш. Попала в яблочко! На следующий день, когда я пришла в крайком партии, мне сказали, чтобы я направила свои стопы в Красноярский краевой комитет по телевидению и радиовещанию, там меня примут. Так я получила место, которое мне было положено – на радио. Мне, конечно, там не обрадовались, но что делать… Сама партия меня направила. Формулировочка, конечно, что надо: партия решила, партия подумала. Всесильная женщина была, эта наша партия.

На радио мне не обрадовались. Да и я не шибко была рада такому распределению: у меня же была газетная специализация. Словом, нелюбовь была взаимной. Но эта нелюбовь стала началом большой любви – к моей профессии. Хотя меня «радийщики» до профессии-то не допустили: определили на письма, сидела целыми днями в каморке с ножницами в руке, разрезала конверты и относила заявки в музыкальную редакцию. Очень «творческая» работа! Стригу конверты и думаю: «А где же слава? Где трое суток шагать и столько же не спать ради нескольких строчек в газете?».

И я начала потихоньку пописывать в «Красноярский рабочий». В радиокомитете начальники увидали вдруг, что чучело это, которое сидит и режет конверты, ещё какие-то буквы в слова составляет и в «Красрабе» печатается. Они заревновали, видать, и перевели меня в молодёжную редакцию. Там  я претерпела всё, что можно. Один «Репортёр» чего стоит! Это такой тяжеленный магнитофон, который берёшь на плечо и едешь к трудящимся –  делать репортажи, брать интервью. Освоилась я быстро, но начало моего радиорепортёрства было трагикомичное. Я же на радио не специализировалась. Полный профан была. А мне «Репортёр» сунули и направили в рабочую общагу: мол, отобрази быт советских трудящихся. Хожу по этажам, что-то записываю. Мужики там пьют, женщины ругаются, а мне надо что-то светлое делать. Но добывать светлое меня в универе всё же научили. И я его нашла. Принесла с задания аж две бобины с записями. А надо было всего-то пять минут репортажа. Мои тексты-расшифровки с записями должны были сверять операторы и выискивать нужные фразы. Я только потом представила, как мужики меня, наверное, материли. Но мне ни слова упрека не сказали. Вот это братство было! Это я ценю превыше всего. Верить и доверять друг другу.

– Кстати, о доверии… Как ты считаешь, сегодня народ доверяет журналистам?

– Прежде основная масса аудитории, ещё, может быть, лет 15-20 назад, доверяла СМИ. «По телевизору же передавали! В газете писали!», – говорили все, если надо было сослаться на авторитет. Я и сама так относилась к журналистике, будучи частью аудитории. А теперь мы научились не всему доверять. Тем не менее, чему-то «СМИшному» мы всё же доверяем. Или, точнее, попадаемся на крючок. Рабов-то из себя не выдавили, а уж обывателей-то не выдавим никогда. Например, когда телевизор мне говорит, что моющее средство надо покупать с красной крышкой, потому что с зелёной – уже не то, я не то что верю, но пойду, говоря по-русски, в шоп-маркет-бутик и обязательно выберу красную крышку. А вот когда кто-нибудь из правительства обещает нам очередной рай, только уже к 2050 году, я не верю. На моем веку СМИ транслировали столько прожектов и обещаний, и столько раз обманывали людей! Мама родная! Как общество может безоговорочно доверять СМИ? Это же инструмент, и он всегда в чьих-то руках и обслуживает чьи-то интересы. Но при этом есть журналисты, которые вопреки всему обслуживают интересы «простых» людей, как «элита» называет население России. Но есть и псевдонезависимые журналисты. Прежде они судили-осуждали власть, а когда кормушку для них открыли да пригласили к ней, они присели и стали кушать из неё. Я их не осуждаю. С осуждениями вообще надо быть осторожнее

Мне кажется, задача журналистики как таковой – без всяких громких клятв напоминать власти о долге, а обществу об идеалах. Есть те, которые этого не делают, а есть те, которые борются, ищут истину, себя постоянно теребят: так ли поступаю. Зачем им это надо? Ну… они по-другому не могут.

– Но о стоЯщих за правду коллегах ты, всё равно, говоришь с бОльшей симпатией, чем о тех, кто просто зарабатывает деньги. Значит, по-твоему, журналист должен иметь чётко выраженную гражданскую позицию?

– А как без этого? Но это не значит, что ты должен быть «упёртым, несгибаемым борцом» Вот я была членом КПСС, тоже, между прочим, давала своего рода клятву. Кстати, данное слово не нарушила, из партии в свое время не вышла – это партия ушла от меня, я осталась с партбилетом КПСС. Зачем я буду переходить в КПРФ? Это моя гражданская позиция. До этого я верила, что в 1980-м году коммунизм таки будет построен. Вот натурально верила. У меня даже по научному коммунизму «отл.» в зачетке. Перед этим я верила, что мы боремся за мир, а все капиталисты – псы злющие. Это тоже была моя позиция, которую в меня внедрили, но что же я теперь буду кого-то в том винить? Потом началась перестройка, и меня направили на «ликбез» в высшую партийную школу. А там профессура вывалила на нас массу такой информации!.. Глаза не то, что из орбит, чуть на пол не упали, ум за разум зашёл. Что партия родная творила напару с комсомолом – я и не подозревала. Естественно, у меня мнение о многих вещах изменилось. И позиция гражданская поменялась. Многие тогда начали выходить из партии, писать заявления крутые такие, на первых полосах газет их публиковать со своими портретами, с шумом на партсобраниях выступать. Крыли партию-мать по матушке, будто до этого и не были обладателями партбилетов. Ведь каждый из нас составлял частицу партийного организма. Если бы партия была существом живым, она сильно огорчилась бы. Такой ажиотаж стоял! А я – девушка не экзальтированная, я осталась в партии, пока она сама от меня не удрала. Но у меня уже повернулся разум-то: что-то не то мы, братцы, делали. И я начала, удивляясь самой себе, высказывать своё мнение по разным поводам. В частности, прямой эфир, помню, был на красноярской студии телевидения. Мы с Леопольдом Михайловичем Балашовым, редактором «Красноярского рабочего», ведём в программе Светланы Паниной дебаты. И в завершении передачи я вдруг ляпаю (а эфир-то прямой) в запале: «Ну, если честно сказать, не люблю я никакие революции и Великую Октябрьскую социалистическую – тоже». Балашов бросился поправлять заблудшую: «Не, ну это ты, Людмила, уж хватила через край». И тут эфир закончился. Что началось на следующий день! У нас уже был представитель крайкома партии, и он меня пропесочил знатно: «Вы можете не любить Октябрьскую революцию как женщина, как человек. Но как заместитель редактора вы её любить обязаны». Круто! До сих пор помню эту реплику.

Другой случай. Опять в прямом эфире. Опять дебаты. Время дебатов тогда было. Сидит напротив меня деятель коммунистический, советский, который быстро ущучил, что к чему, стал уже обладателем «Мерседеса», нескольких квартир и т.д… А я напротив него, простая русская баба, государством битая, ничего не имеющая, кроме своего мнения, примерно такого, как про революцию и полную свободу. И деятель говорит мне: «Людмила Андреевна, вам не кажется, что вы как-то быстро перекрасились из одного цвета в другой?». Я помню, что ему сказала: «Знаете, красок так много, что хочется, когда понимаешь, что они все тебе доступны, попробовать любую. Это, во-первых. А во-вторых, представьте: человек был незрячим. Он ничего не видел. Он думал, что темнота вокруг. Но пришёл доктор, сделал операцию и человек увидел свет, дерево растёт. А ему говорили: нет света, деревьев нет. И что, вы будете теперь этого человека осуждать за то, что он прозрел? Примерно то же самое произошло и со мной. Я продолжаю жить, но я уже не слепая, я смотрю на мир и многое в нем замечаю. А вам какое авто больше нравится – «Волга» или «Мерседес»? Собеседник дёрнулся и обозвал меня язвой. За что? Но, имея гражданскую позицию, не нужно лютовать. Позиция должна быть созидательной. Не навреди – это не только из клятвы врачей. Этому вообще полезно следовать всем нам…

…После радио я оказалась в «Красноярском рабочем». Это случилось в 1973 году. Я тогда думала, что проработаю там всю жизнь и уйду на пенсию, мне подарят ковёр или телевизор. И стану я пенсионеркой на лавочке. Без малого четверть века моей жизни – это брак с «Красрабом». Пришла туда старшим корреспондентом, потом стала заместителем ответственного секретаря и, в конечном счёте, добралась до должности заместителя главного редактора.

Когда ушёл из жизни редактор Леопольд Михайлович Балашов, его должность занял другой человек. Стало ясно: в старом царстве с новым царём мне делать нечего. Я подала заявление об уходе и отправилась в свободное плавание. Но тут очень кстати поступило предложение делать «Аргументы и факты на Енисее». Так я на четыре года оказалась в «АиФе», где была бильд-редактором. Один из приметных случаев, произошедших тогда: мы однажды покритиковали Батурину лужковскую. Тут из Москвы звонит замредактора «АиФа» и говорит: «Ещё раз опубликуете критический материал про Батурину – все вылетите». Я в простоте, девушка провинциальная, интересуюсь: «Но вы же её иногда поругиваете». «Мы – это мы! А вы – это вы. Понятно! То, что позволено Юпитеру, не позволено быку…» Однажды молодой коллега спросил меня, могут ли быть идеальные отношения между журналистикой и обществом? Вопрос, конечно, интересный… В идеале, журналист – это врач. Его задача видеть общество как тело и, если надо — «лечить его». Само общество тоже должно себя лечить, оно должно быть требовательным к себе, а потом уже к СМИ. Размечталась! Знаю же: этого никогда не будет. Потому что начальство преследует цель, как выжить, удержаться при властных креслах, журналистам надо кормиться, а общество бьётся, как рыба об лёд, слушая, как власть и пресса поют дуэтом: «Народ, мы заботимся о тебе!».

– А сама-то ты как оцениваешь свой вклад в создание гражданского общества?

– Помпезный вопрос. И коварный. Но отвечу, так и быть. Я не знаю, как моя роль, которую я играю, действует на зрителей, если говорить театральным языком, но, тем не менее, я эту роль играю. Выбрала её сама. Если человек проходит по земле – следы его остаются. Потом идёт следующий за ним, уже по намеченному пути. Журналист оказывает влияние на создание гражданского общества даже тогда, когда не пишет. Во времена Советского Союза вызвали в краевой комитет партии и аккуратно предложили подготовить выступление какого-нибудь рабочего, который скажет, что В.П. Астафьев, у которого были трения с некоторыми из секретарей, заслуживает всяческого порицания. Я просьбу-приказ выслушала, задала уточняющие вопросы, но на баррикаду не бросилась. Просто покинула стены крайкома и разыскивать рабочего не стала. И сама не стала сочинять фальшивку. Статья не была написана. Позвонить и напомнить журналистке о «долге» перед Родиной в крайкоме не решились.

Я убеждена: каждый может или что-то делать, или ничего не делать. Если я живу в России и мирюсь с тем, что есть, следовательно, я достойна того, что я имею. Вот я живу в этой небольшой квартирке, ничем не жертвую, не пластаюсь, не хочу расшириться. Это мои проблемы. То же самое и с гражданским обществом. Кто к нам придёт и скажет:«Вот вам все свободы! Берите!» Если вы живёте в гражданском обществе, вы несёте персональную ответственность, за то,  какое оно – это гражданское общество. Каждый его созидать должен. Каждый! Если мы хотим, чтобы его сделал Путин, а мы пришли на готовенькое, то это не есть гражданское общество. Тогда нам нужен царь, мы будем на него молиться, а он всё устроит. Но мы должны будем стоять у трона на коленях.

Мы говорим: «Как? У нас гражданское общество, а нам не дают того-то, того-то». Возьмите! Я всегда привожу простой пример. Выхожу на улицу. Весна. Все вокруг интеллигентные люди, многие имеют дорогостоящих собак. Пёс, помимо того, что он кушает, ещё выбрасывает отходы собачьей жизнедеятельности. Никто их не подбирает. А вот в Стокгольме, где мне доводится бывать довольно часто и где очень любят собак, их хозяева ходят с совочками и пакетиками. Убирают за своими любимцами. У нас… выйдешь весной, снег растаял – всё загажено. Это кто загадил всё? Наши питомцы. А кто должен убирать за ними? Какое тут общество! Да ещё гражданское. Я с вас смеюсь, как говорят в Одессе. Так что я критично отношусь не только к власти, но и к народу, а в первую очередь, к себе, любимой. Даже не критично, а объективно.

Вот, помню, мэр Красноярска Пимашков дал слово привести за несколько лет набережную Качи в порядок. Я одну знакомую привела в тот район и говорю: «Сейчас закрой глаза, я тебя подведу к берегу, и ты увидишь кое-что». Она давно не была в наших краях. Открыла глаза, и это изумление надо было видеть. Пимашков слово сдержал. А мы что творим? Поставили нам урны рядом с беседками, никуда ходить не надо: выпил пиво и брось банку в урну. Как бы не так! Дворники не успевают справляться. Вот оно наше гражданское общество. А начать его строительство надо с мелочей. Нам до этого ещё далеко. Мы пока только знаем, что такое общество гражданское может быть. Но никто его нам не подарит.

Я часто вспоминаю этюд Марка Розовского. На сцену выходят один за другим люди-человеки, бредут по кругу, не смотрят друг на друга  и хором повторяют: «Что я могу сделать один?». Нет, чтобы остановиться, посмотреть по сторонам и сказать: «Мужики и бабы, ну давайте соберёмся! Подумаем давайте: что мы можем сделать?».

– Ну и вопрос под занавес: что ты предпочтёшь, если придётся делать выбор: золотую клетку или свободу в лохмотьях?
– Лохмотья. Не люблю замкнутых пространств.

– А какого качества ты бы лишила всё человечество?
– Ненависти.

– Главное заблуждение твоей жизни, оставшееся в прошлом?
– То, что надо, прежде всего, думать о других. Прежде всего, нужно думать о себе, чтобы не совершить ошибок по отношению к другим.

– В чем смысл твоей жизни?
– Можно сказать об этом словами из произведения Островского «Как закалялась сталь»: смысл жизни – прожить её так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Делать побольше добра, поменьше зла, построже спрашивать с других и ещё строже с себя.

Беседу вела Татьяна ФИЛИПЕНКО-ПОПОВА