Марта Прокофьева не плакала, когда на табло высветился не результат ее броска, а непонятные баллы.
Не плакала она, оказавшись одна после соревнований в пустой комнате, тогда как ее тренер Виктор Соколов, лишенный чиновниками встречи с ней, хватался за сердце, сидя на трибуне. Даже когда она рассказывала эту историю, тоже не плакала. Ведь Марта не участница лондонской Паралимпиады, она ее финалистка!
После возвращения Марты и ее тренера на родину прошло уже несколько дней. Чуть ли не ежедневно их теперь переманивают друг у друга краевые и местные СМИ, а телефоны раскаляются от постоянных звонков. По прошествии двух недель страсти немного улеглись, но история, произошедшая с молодой спортсменкой и ее тренером на чужбине, будет еще долгое время у всех на слуху. Разум отказывается понимать, почему результат Марты, по всем канонам толкнувшей ядро как минимум на серебряную медаль, вдруг отошел не то что на третий, а на восьмой план.
Разделяй и властвуй
Соколов говорит, что началось все еще с российского олимпийского комитета, где его экипировали с ног до головы, но лишили аккредитации как тренера. Мол, прилетите в Лондон, а там все будет готово. Прилетели, а там фигушки. На стадионе присутствуйте, пожалуйста, а вот на личных тренировках, тем более в секторе, ни-ни.
Так что с Мартой Виктор Соколов, тренирующий ее уже 14 лет, смог встретиться только 5 сентября после соревнований, когда добрые люди всеми правдами и неправдами помогли пригласить девушку на проходную олимпийской деревни. Соколову, равно как и многим другим российским тренерам, было запрещено посещать деревню. Как всегда кто-то из российских спортивных чиновников не подсуетился вовремя или вовсе посчитал, что такая вещь, как аккредитация, не важна. В Лондоне прямо говорили: это только у русских так — личный тренер не может быть рядом с воспитанником. Впечатления от подобной любви к соотечественникам будет позже, а сначала, перед Играми, российская сборная собралась в столице и отправилась на встречу к Владимиру Путину за напутственным словом.
А икра и вправду красная
Ждали президента долго, часа два, рассказывает Марта. Перед началом встречи спортсменов подробно проинструктировали, как следует себя вести с главой страны.
— Предварительно нас всех разделили на группы и посадили за разные столы, которые просто ломились от угощений, — рассказывает спортсменка. — Блинчики диаметром 5 сантиметров, тарталетки с икрой… Такого цвета у красной икры я никогда не видела! Оказывается, она совсем другая.
Многое из представленных яств в Алексеевском зале спортсмены так и не решились попробовать — поскромничали. Наконец Владимир Владимирович подошел к столу Марты. Глава государства был какой-то грустный и совсем не улыбался. Немного обидно было, рассказывает Прокофьева, что президент посчитал, что паралимпийцам, занимающимся зимними видами спорта, намного сложнее. Например, слепым горнолыжникам, предположил Путин. Легкоатлеты за столом возмутились и рассказали президенту, что испытывает тот же слабовидящий спортсмен, который прыгает в длину, не видя, а только чувствуя яму. И тут президент согласился, вспоминает Марта. Когда Владимиру Владимировичу представили железногорскую спортсменку и сказали, что она из Красноярского края, он заметно оживился. Было очень приятно.
— Красноярск — очень хороший город! — вынес вердикт президент.
Глава государства охотно пообщался с паралимпийцами, а когда из его стакана хорошо пригубил слабовидящий спортсмен (по ошибке, конечно), сделал вид, что ничего не заметил.
Ачинская медицина меня не любит. Даже разговаривать не желает. Считает дилетантом, который постоянно суёт свой нос куда не положено и мешает работать.
Нервы на пределе
Врачи, как известно, лечат население. А управление здравоохранения им в этом помогает. Труд, и у тех, и у других, нужный, благородный. Как и у всех, у медиков случаются ошибки, неудачи. Страшно то, что далеко не всегда неудачи врачей можно исправить. Поэтому, наверное, к их деятельности такое пристальное внимание со всех сторон. И простые граждане ими интересуются, и СМИ, и ФОМС, оплачивающий проделанную работу.
И вот представляете, после нервного срыва доктора, нахамившего больному, недовольный пациент пишет в редакцию, потому что на жалобу в медицинское учреждение реакции ноль. Дотошный журналист начинает путаться под ногами и выяснять, чего это вдруг доктор в тот день был нервный и почему не сдержался?
Отвечать или не отвечать?
Из беседы журналиста «НП» с главным врачом городской детской больницы Александром Третьяковым:
Г.: Александр Петрович, я вам отправлял запрос про тот зимний случай с переломом челюсти у подростка. И ни звука от вас.
Т.: Мы делаем ответы только на запросы правоохранительных органов. (?!) И на официальные жалобы самих родителей.
Г.: Вы не правы…
Т.: Нет, я прав. Это моё дело, предоставлять или не предоставлять информацию. Мы и так бумагами завалены. Я имею в виду с точки зрения модернизации…
Г.: Извините, есть Закон о СМИ, в котором прописано, кто и как должен давать информацию средствам массовой информации.
Т.: Если не согласны, напишите жалобу. Соответственно, через прокуратуру или другие органы будет дан ответ.
Г.: Обязательно!
Т.: Почему мы вам должны что-то отвечать, если вы нам ничего также не должны?
Г.: Если вам не нравится то, что напечатано в газете, вы можете также выступить в СМИ.
Т.: Вы поймите, нам некогда заниматься отписками (?!).
Г.: Александр Петрович, у чиновников есть пресс-служба. Её работа – писать хорошее про работодателей. Вы тоже про себя в СМИ негативную информацию давать не будете.
Т.: За год мы пролечиваем порядка 100 тысяч детей. Из них 20 жалоб. Это 0,02%. Нам физически не хватает времени, чтобы об этих 99, 98% положительных случаев писать. Мы не те люди, которые лезут на рожон, чтобы похвастаться. Мы, медики, воспитаны по-другому.
Что пора закрывать тему детской челюстной хирургии, было ясно после второй статьи. Взять документы, подготовленные медиками, и на их основе написать, чем сердце, то есть челюсть успокоится. Однако огромное количество откликов ачинцев на сайте газеты о произошедшем внесло свои коррективы. И вот теперь – о документах, рождённых в недрах учреждений ачинской медицины. Точнее, об их отсутствии.
Журналист больнице враг?
Отправляюсь в детскую больницу к её главному врачу – Александру Третьякову. В планах – получить материалы: служебного расследования № 1 о неоказании медицинской помощи подростку с переломом челюсти, проведённого по горячим следам, и расследования № 2, состоявшегося после приказа горздрава о признании первого неполным. Также предполагаю получить приказ о наказании виновных и, что самое важное, «порядок работы с больными с переломами челюсти».
Представляюсь секретарю и направляюсь в кабинет. То, что происходит дальше, повергает меня в шоковое состояние. В дверях появляется руководитель детского медучреждения и, расставив руки в стороны, загораживает проход.
–Я с вами разговаривать не буду и интервью давать тоже, – вместо «здравствуйте» заявляет он.
–А я не интервью брать пришел, – отвечаю. – Мне нужны документы, о которых мы говорили на встрече у начальника управления здравоохранения.
–И документы тоже никакие не дам, – моментально реагирует Александр Третьяков. – А то пишете всякое, не согласовываете.
Направляясь к выходу, думаю:
–Что я не согласовал-то? Рассказ мамы пострадавшего? Комментарии ачинцев с сайта газеты? Или записанные на диктофон его собственные слова?
«Любезно» проводив журналиста до дверей, которые охраняет женщина (то ли медсестра, то ли сотрудница ЧОПа), главврач что-то выговаривает ей, показывая в мою сторону. По-видимому, наставляет хорошо запомнить моё лицо и больше в больницу не пускать.
Счастье было так близко
В управление здравоохранения вхожу с опаской. Вдруг и там такой же приём? Светлана Трофимова уделяет несколько минут своего драгоценного времени. Сообщает, что график внеурочного стоматологического обслуживания разработан, ею утвержден. Дело за малым – оборудовать в травмпункте, что в переулке Пионерский, кабинет дантиста. Как только всё получится, сообщение об этом радостном событии разместят в прессе.
Что касается акта проведённого в детской горбольнице управлением здравоохранения служебного расследования, то, как и в прошлый раз, его Светлана Юрьевна журналисту представить отказалась. Мотив – документ внутренний, гражданам-больным неинтересен. Например, по мнению руководителя местного здравоохранения, ничего не может быть интересного в ведении «журнала учёта приёмного покоя».
Без бумажки вы здоровы
Секретность медицинских документов, ставших вдруг таковыми по воле чиновников, для меня непонятна. Каждая их буква, касающаяся того, как меня или моего ребёнка будут лечить, мне очень даже интересна. И даже, казалось бы, скучные и маловажные пункты значат на самом деле очень много. Так, в том же «журнале» зафиксировано только одно посещение пострадавшим подростком и его родителями приёмного покоя детской горбольницы. На самом деле их было два. А по словам начальника горздрава, комиссия, работавшая в детской лечебнице, ориентировалась только на документы (в том числе и на пресловутый «журнал»). Получается, что уже в этом факте она была дезинформирована.
Кое-что об особенностях национальной медицины (комментарии врачей без комментариев)
В прошлом номере «НП» вышла статья «Предатели Гиппократа». В ней мы рассказали совершенно дикую историю о том, как местные врачи «оказывали» помощь подростку со сломанной челюстью. Пришло время дать комментарии медиков.
Травмпункт ЦРБ
Вот что пояснил журналисту заведующий травмпунктом Павел Чеботарь:
–Вся помощь детям, то есть гражданам до 18 лет, оказывается в детской больнице. Как плановая, так и экстренная. Да и что мы могли сделать? Обезболивающий укол – и все.
У нас есть челюстно-лицевой хирург. Он единственный и работает шесть дней в неделю. В субботу – до 3-х часов. Поэтому мы его не дергаем вечером и не вызываем в выходной день. А случай, о котором идет речь, произошел в субботу в семь вечера.
Зашинировать может только врач-специалист. Но наш доктор, даже придя в понедельник на работу, не стал бы это делать, потому что у нас взрослая больница. Отправил бы в край в детскую стоматологию. Но я не могу за него отвечать. Вызовите в приемном покое стоматолога, он вам прокомментирует.
Административный корпус ЦРБ
Главный врач ЦРБ Денис Лебедев:
–Бывают случаи, когда мы обязаны оказывать медицинскую помощь вне зависимости от возраста. Но только тогда, когда существует угроза жизни пациента. Но и при этом юридический аспект не уходит на второй план. Можно ведь оказать помощь недолжным образом, и состояние больного ухудшится, вплоть до летального исхода. Тогда сразу тюрьма, потому что это уже будет не халатность, а преступление. Если все закончится хорошо, то врачу скажут «спасибо». А если нет? С него спросят: «На каком основании вы оказывали помощь?» И дело не в том, что у нас нет какой-то лицензии, а в том, что доктор сам может пострадать. Так что даже в экстренных случаях это решение врача – оказывать помощь или нет. Учитывая юридические риски, он может и отказаться – никто его не накажет.
Я читал жалобу пострадавших. Претензии в ней обоснованы только в отношении детской больницы. Если там что-то не сделали, у них и спрашивайте. Мы этим мальчиком вообще не должны были заниматься. Нам запрещено. В медицинской академии недаром два факультета: лечебный и педиатрический. Даже опытный «взрослый» врач может не быть таковым при лечении детей.
Городская детская больница
С главным врачом ГДБ Александром Третьяковым мы встретились в его кабинете:
–Ребенка мы госпитализировали 28 ноября, чтобы оказать экстренную помощь, стабилизировать общее его состояние. Но у нашего учреждения нет лицензии на оказание стоматологической помощи, нет специалиста – стоматолога, нет оборудования. Мы же не будем лечить геморрой в пульмонологии.
Мы оказали единственно в тот момент возможную помощь – обезболили. Больше ничего с этим ребенком, по сути, сделать не могли. Неспециалист своими действиями «смазал» бы клиническую картину или усугубил ситуацию. Пациент был проконсультирован в стоматологической клинике, ему даны рекомендации проводить лечение амбулаторно, то есть приходить к врачу на процедуры. Пробыл он у нас два или три дня.
Врачи отказались помочь подростку с открытым переломом челюсти.
Название статьи родилось сразу после разговора с нашей читательницей. Но за все время работы над материалом меня мучили сомнения: «Не перегнул ли я?» Однако, поставив себя на место женщины, рассказавшей эту совершенно дикую историю, понял, что не перегнул.
ЦРБ. Приемный покой
Когда Татьяна Григорьевна Сидорова (все имена изменены. – Ред.) услышала в телефонной трубке голос сына: «Заберите меня с катка. Мне сломали челюсть», она даже не представляла, в какой кошмар превратится жизнь ее семьи в ближайшие несколько дней. Через полчаса после звонка родители заводили шестнадцатилетнего Егора в приемный покой центральной районной больницы.
–Помогите, – обратилась Татьяна к медработникам.
–Закройте дверь, мы работаем, – отреагировали женщины в белых халатах, оторвавшись от кроссворда. Однако, поняв, что тихий субботний вечер безнадежно испорчен, поинтересовались, что у посетителей за проблема, и вызвали врача. Вышедший доктор, увидев подростка, спросил: «Сколько лет?» и, услышав ответ, заявил: «Я ничего не буду делать. Идите в детскую больницу». Закаленное сердце профессионала не дрогнуло даже при виде окровавленного лица пациента.
–Вы хоть какую-нибудь помощь окажите, и мы пойдем в детскую, – попросила убитая произошедшим мать.
–Нет, – последовал категоричный ответ.
Туда-сюда, обратно
Семейство направилось в городскую детскую больницу.
–А мы вам ничего не можем сделать, – заявила Сидоровым очередная представительница ачинской медицины. – У нас нет нужного вам специалиста. Идите в ЦРБ. Ошарашенная медицинским обслуживанием семья направилась обратно в сторону взрослой лечебницы. Поняв, что в приемном покое ловить нечего, пошли в травматологический пункт. Посидев в очереди, наполовину состоявшей из подпитых мужиков, мать с сыном зашли в кабинет.
–Сколько лет? – вопрос звучал как приговор.
–Шестнадцать.
–До свидания. Идите в детскую больницу.
Татьяна Григорьевна, вытерев платком кровь с губ Егора, попыталась объяснить:
–Мы только что оттуда. Там сказали, что помочь не могут, так как у них нет специалиста.
–А мы не имеем права его обслуживать, ему только 16.
Напоминание, что присутствующие когда-то давали клятву Гиппократа, действия не возымело.
ГДБ. Второй заход
Сидоровы, уже совершенно не понимая, что происходит, снова пришли в городскую детскую больницу. Заканчивался третий час хождений. Детские доктора, увидев, что от настырной семейки так просто не избавиться, предложили сделать Егору рентген челюсти.
–Сидим, ждем, когда снимок отдадут, – рассказывает мама пострадавшего подростка. – На сына больно смотреть. Спрашиваю, долго еще ждать? А мне в ответ: «А что, вы куда-то торопитесь?» Представляете, после того, как нас три часа туда-сюда гоняли, еще спрашивают, тороплюсь ли я! Как язык повернулся такое сказать! Хотя что удивляться, не она же под дверями со своим ребенком сидела.
Наконец снимок отдали. Правда, без описания. Врач в приемном покое констатировала: «Я никакого перелома не вижу».
–Что это был способ избавиться от назойливых посетителей, я поняла позже, – продолжает свой рассказ Сидорова. – А вначале даже обрадовалась. Думаю, может, и правда только сильный ушиб. Все-таки человек шесть лет в институте учился. Прошу:
–Вы сделайте обезболивающий укол ребенку, и мы домой пойдем.
Подобрев, «специалист» по переломам челюсти вызвала медсестру. После укола посоветовали утром в понедельник идти в стоматологию.
На перекрестке ул. Брянской и Обороны в Красноярске развернулось строительство — подрядчик вгрызается в гору, намереваясь поставить на этом месте автозаправку.
ДЕЛА.ru разбирались, кто согласовывал строительство на одном из самых аварийноопасных перекрестков города, кому понадобилось возводить объект на насыщенной заправками улице и что об этом строительстве думают заинтересованные органы.
Стройплощадку на перекрестке ул. Обороны и Брянской не заметить при всем желании невозможно — при движении что по одной улице, что по другой сразу бросаются в глаза результаты масштабных земляных работ, которые строители проделали, чтобы углубиться в склон Караульной горы, идущий вдоль ул. Брянской.
На перекрестке ул. Брянской и Обороны у Кожвендиспансера началось строительство заправки
Немаловажно и то, что высокий зеленый забор, ограждающий стройплощадку, стоит впритык к дороге. При этом одна из двух полос Брянской (при движении в сторону Солонцов) в этом месте занята автомобилями, поворачивающими на ул. Обороны. Таким образом, для транзитных машин остается узкое горлышко, в которое и приходится протискиваться — создается затор.
Для размещения новой АЗС строители срывают подножье Караульной горы
Табличка на зеленом заборе, ограждающем стройку, гласит, что заказчиком работ является ООО «Бенур». ДЕЛА.ru связались с представителем фирмы Вячеславом Малышевыми попросили прояснить, согласовано ли строительство с городом.
Тот заверил, что работы полностью законны и согласовывались, в частности, со службой строительного надзора и жилищного контроля Красноярского края, с Росприроднадзором, с департаментом городского хозяйства администрации Красноярска и с управлением государственной вневедомственной экспертизы.
[quote type=»large» align=»left»] «Имеется и согласование с ГИБДД. Согласованы расположения дорожных знаков, рекомендованных к установке на пересечении ул. Обороны — ул. Брянской, а также схема организации движения транспорта на период строительства и при дальнейшей эксплуатации автозаправочной станции», — сказал Малышев. [/quote]
Он добавил, что не возражают против появления заправки и руководители расположенного через дорогу медучреждения — краевого кожвендиспансера. «Печать и подпись на согласовании проекта главного врача КВД тому подтверждение», — отметил Малышев.
Урожай собран. Сложены аккуратной горочкой в покосившихся сенях старого дома тыквы и кабачки. Засыпана картошка. Даже печь, наконец-то отозвалась на уговоры хозяйки – за окном холодные утренники, осень избу выстудила, а она все дымила, но, свершилось – огонь ярко пылает в топке, сверху о чем-то ворчит кастрюлька с супчиком. Простое убранство большой кухни – стол да шкаф, горница, в которой самым ярким украшением останутся навсегда фото детей и внуков, спрятавшиеся в серванте, да иконы святых, коим каждый день молится.
И вроде не заметно время шло, а уже девятый десяток разменяла, но это не важно, ведь из зеркала на Г.П. Филиппову все еще смотрит совсем не старая женщина. Она всегда полна внутренней энергии и желания жить, встречает каждый день радостной улыбкой. Лишь изредка затуманит память голову, повесит слезинку горести на ресницы… Как выжили, как выросли. Как торопились жить, увидеть, наверстать…
Детство. И было то оно всего те семь лет, что до войны прожила. Даже школьницей побыть успела. Жили в Белгороде, а вернее в промрайоне Белгород-2, что был в нескольких сотнях метров от станции. Пакгаузы, нефтебаза, депо. Отец работал главным бухгалтером южной железной дороги, мама – рядовой бухгалтер. Семья только внешне казалась идеальной, личностные отношения родителей не ладились. Были и серьезные разногласия – мама истово верила в бога, в уголочке хранились иконы, а отец, коммунист, атеист, раскидывал их в яростном исступлении.
Большой и горячей любви к отцу дочь не испытывала, и даже когда мама просила поблагодарить его за очередные подарки, на которые кстати глава семьи не скупился, не могла пересилить себя и просто расцеловать.
Однажды случилось страшное – в июне, ярким светлым днем в городе появились беженцы. Грязные, оборванные, голодные солдаты. Женщины со слезами кричали: куда уходите, нас на кого оставляете, а они все шли и шли, склонив головы. А с ними мешались миряне – женщины, дети, старики. Узлы, повозки, крики, плач. Так для Галины началась война, и все это напугало впечатлительную девочку до болезни. Губы обметала лихорадка, началось воспаление легких. Она лежала больная, а отец уезжал в эвакуацию – предприятие, получившее статус оборонного, срочно вывозили на Урал. В Белграде оставались мама с больной одиннадцатилетней дочерью и сыном семи лет.
А потом в городе появились немцы. На улицах стрекотали мотоциклы, слышалась чужая речь. Оккупация ввела свои порядки, школы закрылись, предприятия не работали. Семья осталась без средств к существованию. Бомбежки были частыми, до 15 налетов в день. Практически жили в погребе. Горожане успевали нагрести зерна из разбомбленных складов. Кто-то обживался, чем мог. А неумеющая брать чужое мама Галины, так и оставалась ни с чем. Единственное, чем поживились – тумбочкой, и ту потом пришлось отдать. Ели что могли найти – их хлеб – картофельные очистки пополам с просяной половой. За тарелку похлебки Галя ходила по родственникам и знакомым полы мыла. А потом бегали с братом на рынок – воду продавать. В разбитом городе водопровод не действовал, а на площадь собирались крестьяне из соседних деревень – продавать или обменивать голодным горожанам продукты питания. Хлеб, сало, молоко. А Галя с братом воду приносили им, напиться – рубль, а хлеба булка – 300 рублей. Вот и бегали с края на край, чтобы хоть кусок хлебушка заработать.
Город трижды переходил из рук в руки. И помнятся ей до сих пор сибиряки воины, что встали на постой в их избе. Красавцы как на подбор, в новых шапках, тулупах, валенках. Накормили, обогрели. И ушли Москву защищать. Так и были то одни, то другие вновь возвращались.
