Главный редактор газеты «Сельская новь»:
«С 1988 года работаю в редакции газеты «Сельская новь» - в должностях ответственного секретаря, заместителя главного редактора, а с 2003 года - главным редактором краевого государственного автономного учреждения «Редакция газеты «Сельская новь».
В работе ответственна, исполнительна и требовательна к другим, умею ценить профессиональные знания и умения специалистов учреждения, объективно оценивать их деятельность, ставить перед ними задачи и осуществлять эффективный контроль их исполнения.
Использую накопленный за годы трудовой деятельности опыт ведения хозяйственной и журналистской деятельности. Планирую свой труд и труд подчиненных работников. Умею выстраивать нормальные взаимоотношения со специалистами агентства, коллективом редакции, читателями, иными органами и организациями.
Коллеги характеризуют меня, как профессионального руководителя, имеющего практический и жизненный опыт, коммуникабельного, имеющего творческий подход к делу, способного привлекать к себе людей, доверять выполнение ответственных участков работы по созданию газеты коллегам-профессионалам.
Поддерживаю на высоком уровне собственную работоспособность не только по созданию газеты, но и решению финансовых и иных хозяйственных вопросов, ориентирована на результат, способна проявлять волю и настойчивость в преодолении возникающих трудностей, с уважением отношусь к подчинённым, способна критически оценить их работу».
РУБРИКУ «ИСТОРИЯ ОДНОЙ ФОТОГРАФИИ» мы решили открыть в нашей газете в преддверии празднования 70-летия Великой Победы. И для того, чтобы вам, уважаемые читатели, было понятно, о чём можно писать в эту рубрику, мы попросили нашего главного редактора Людмилу Уланову выбрать в своём семейном альбоме фото и написать ту самую «историю…». Для примера.
Война распростёрла своё чёрное, смертоносное крыло над огромным Советским Союзом, бывшим единой многонациональной семьёй, и оставила после себя горе, разруху и… память… Священную память о павших героях, о тяготах, коснувшихся каждой семьи, о тружениках тыла, о Великой Победе, добытой нашим народом неимоверно тяжёлой ценой.
Так уж случилось, что одна часть моей семьи встретила войну первой, лицом к лицу, когда немецкие танки вторглись на территорию нашей страны через Украину (мой дед-украинец – Кузьма Блиндар ушёл в партизаны, а моего будущего шестилетнего отца и двух его младших братьев прятала от фашистов в пшенице моя бабушка Ксения). А другая часть семьи – сибиряки Зыковы (родители моей матери) узнали о начале войны, находясь в глубоком тылу. Моего сибирского дедушку Николая призвали на фронт вместе с другими односельчанами. Привожу фрагмент из его рукописей, где он рассказывает о том, что творилось 26 августа 1941 года на пристани Даурска в день отправки мобилизованных на фронт.
«Это было страшное зрелище, какое можно было когда-либо видеть! На берегу, на пристани, стоял ужасный крик, стон и плач. Плакали женщины, дети и старики, провожая на фронт своих отцов, мужей и сыновей. Провожающие повисали у них на плечах и тащились за ними на пароход… Некоторые падали с трапов в воду и карабкались обратно, стремясь пробраться на палубу. Когда погрузка была завершена, все отправляющиеся на фронт мужчины и парни сгрудились у одного борта судна, чтобы ещё раз увидеть своих близких и помахать им на прощание рукой. Пароход под тяжестью большого скопления людей сильно накренился на бок, команде парохода и местным органам власти и милиции с трудом удалось навести на палубе порядок, и только когда судно окончательно выровнялось, был дан гудок к отходу.
На берегу Енисея в тот момент творилось страшное – жёны, дети, отцы и матери лезли в воду, падали на землю, ведь каждый провожающий хорошо понимал, что их отцы и мужья идут на смертоносную войну с коварным врагом, и кто знает, придётся ли с ними свидеться. Так оно и случилось: многим ушедшим тогда не суждено было вернуться. Они пали смертью героев на полях сражений, так и не увидев больше отчего дома и своих близких. Среди провожавших на берегу остались моя жена Маруся и дети Тоня и Толя…».
Мой дед вернулся с войны только в августе 1946-го. Он служил в сибирском лыжном батальоне в составе 34-й Сибирской дивизии, боевое крещение принял под городом Юхнов Тульской области, был ранен дважды, лечился в госпиталях, а после был направлен, по состоянию здоровья, в город Куйбышев на охрану промышленных объектов, откуда и мобилизовался с большим послужным списком: заместитель начальника гарнизона по политчасти, политрук, парторг батальона, политрук учебной роты, политрук курсов по подготовке связистов…
Там же, на Даурской пристани, встречали мужа и отца Маруся, Тоня и Толя… Жена и дочь-подросток бросились к нему и, обхватив за шею, повисли на нём – не оторвать… И он, целуя и успокаивая их, почувствовал, что кто-то крепко обнимает его за ногу – это был шестилетний Толя, который только и смог, что уцепиться за отцовское военное галифе, ведь был ещё так мал…
О моей бабушке Марии Зыковой можно написать роман, настолько сильной и одержимой была эта маленькая, деревенская женщина, вынесшая на своих плечах все тяготы военного лихолетья. Она держала огромное хозяйство, обшивала детей и ещё полсела, ткала ковры и половики, рефетила занавески; выращивала огородину, солила соленья, пекла пироги и булки. Пока мужики воевали, и в селе некому было бить скот, она бралась и за это, казалось бы, не подъёмное для женщины дело. «А куда было деваться?! – спокойно говорила она, рассказывая о тех временах. – Бабы просили меня, а я не могла отказать… Помогала…».
На фотографии из семейного архива запечатлены Тоня (моя мама) и Толя (мой дядя). Я не случайно выбрала именно её: они дети военных лет, которых берегла, кормила и одевала мужественная мать-солдатка. Эта фотография единственная, где брат и сестра, в одинаковых нарядах, стоят рядышком, вместе. Жизнь развела их на долгие годы: Толя с семьёй жил и работал в Ташкенте, Тоня из Сибири уезжала вместе с мужем на Украину… Потом судьба снова свела брата и сестру в Красноярском крае.
Их нет уже в живых.… Дядя Толя умер в 46 лет от рака. Мамочка ушла в мир иной в марте 2014-го. Они лежат рядом со своими родителями, на балахтинском кладбище. От них остались лишь фотографии и рукописи мамы и деда. А ещё – наша огромная любовь к ним! Из воспоминаний мамы я взяла заметки как раз о том времени, когда сделана эта фотография:
«Толе – два годика. Мне – пять. Пошли играть на колхозный конный двор – в «бригаду», она напротив нашего дома. Вдруг из загона вырвался табун. Я успела отскочить, а брат с испугу упал наземь… Кони вихрем проскакали через него… Ни один не задел ребёнка, перепрыгивая через… «тело». Потом братик падал в жалицу. Рыдал… Мы с мамой и бабушкой смазывали его своими соплями. И он… постепенно от боли и обиды отходил.
Сшила нам мама кожаные чулки – сагыры, с ремешками у голяшек. Наваксила их дёгтем, как полагается. Нарядились мы в обновки – радёхоньки! И хвастать в «бригаду» побежали! Ох, и смеялись взрослые над нашей радостью! А как от нас «вкусно» пахло!
Военные сороковые… Отцы и старшие братья – на фронте. А детство-то выпирало! Не забыть устраиваемые в доме деда новогодние ёлки… Наряжали ёлку в самодельные игрушки. Избу опутывали сработанными флажками, гирляндами… Костюмы шили из тряпок, из марли… Программу придумывали – в ней были заняты все! И мы с Толенькой – самые маленькие артисты! Но… когда Толю, как правило, наряжали в девчоночьи наряды, дед Андрей потешался над ним, доводя до слёз… «Ах, оказывается, у нас красивая девчонка появилась?! Вот, теперь всегда будешь ходить в фартуке!». И – программа утренника моментально лишалась… «одарённого артиста», бывшего «гвоздём» представления….
Бабушек в детстве у нас было две: мамина мама – баба Марфа, и папина – баба Катя. Растила нас баба Марья. Вот… пьём чай. А сахар тогда был кусковой, и мало его было. Баба пососёт свой кусочек и в фартук спрячет. Потом мы заскулим – она его из кармана – в крошках! – нате, внучки, кушайте! А мы рады! … Голодали, как и все. Хлеба не хватало. С карточками (талонами) очередь с вечера занимали. А бабе Кате было поручено стряпать хлеб для колхозной бригады: ей давали муку, и она стряпала изумительные белые калачи в русской печи. Разложит их баба в сельницу – духмяный запах завораживает! Отстаиваются эти «диковины», потом их увозят. «Витушки» – так звали… Мы жили в «горнице» с отдельным входом. Но и к бабе дверь была. Её на крючке держали. «Операцию» придумала мама! (сейчас мы не говорим: честно это было или нечестно – нас спасала!). Она ловко открывала крючок, я проскальзывала к бабе в кухню, брала два-три калача (чтоб баба не заметила), подавала их маме. Поймана я не была. Так вот выживали, без морали…
Мама пасла колхозных овец. Я – с нею. Солнце, воздух! И вот моя мудрейшая мама валит без труда разомлевшую на жаре овцу, у которой шерсть подлиннее. И мы овцу щипаем. Думаю, ей приятно от этого было. А нам – полезно. За день «лёгкой паутинки» с нескольких овец надёргаем немало. И не видно! Вот и вязала мама нам красивые вещи. И меня вязать научила!
О нашем дедуле. Он был у нас единственным (маминого в Германскую убило!), любимым. И мы у него – тоже. За обеденным столом под божницей рядом с дедом Андреем сидели. А ртов-то было много – семейка, что надо. По одной деревянной ложке из общей миски зачерпнут – и дно открывается… Баба Катя с моей мамой (невестку баба любила!) подливать не успевают… И ругала нас мама, за стол не велела садиться (дома, мол, поедите!). Да куда там! Всё равно залезем – «крыша»-то в лице деда надёжная! Сначала, как я помню, деда ухаживал за племенными быками. …Вот едет он на лошади и в поводу ведёт бычару страшнющего – с кольцом в носу. Ведёт его к реке, на водопой. Едет и печально так поёт:
Осыпалися листья осенние,
Хороша эта ночка в лесу.
Выручай меня силушка мощная!
Я в неволе, в тюрьме срок несу…
И я, малышка, стоя на крыльце, вижу деда, слышу его песню и… плачу! Жалобная потому что!
Потом, когда все ушли на фронт, дедку выбрали бригадиром. Для войны он был староват. Утром подъезжает дед к дому на Серухе: «А ну-ка, Толя, срочно собери бабёнок в бригаду!». Крохотуля садится в седло, едет от дома к дому: «Баба Таня, тётя Валя (и так далее), деда собирает вас в бригаду!». Сколько удовольствия у Толи! Или возвращается вечером дедка с поля. Мы его за деревней встречаем, забираемся в седло – Толя спереди, я – сзади. Едем, счастливые! А дома он достаёт из кармана какой-нибудь чёрствый кусок хлеба, а может, какие-то ягодки: «Это вам от зайчика!». Легко мы обманывались. И искренне, по-детски, радовались!
В голодные военные годы кормов не хватало – телята, лёжа в телятнике, дохли… А собаки, голодные, их, ещё живых, на части рвали! И стали тех одичавших собак отстреливать! Помню, у соседей попала пуля Полкану в голову. Но он оказался живуч, выздоровел. Однако что-то в голове у него повредилось. И ходил он кругами – не мог передвигаться прямо. Мы плакали, наблюдая. Да, это надо было видеть…
В 1942-1943 годах открыли в Коме детский дом. Привезли детей из Ленинграда, из блокады. Учились мы вместе (2-й, 3-й, наверное, класс). Дети, обездоленные, без родителей, из голода и из-под бомбёжек… Они были злыми, жестокими по отношению к нам, домашним, с мамами. Иду я в школу – в бантах, с завтраком в сумке: кусочек хлеба, сала, яйцо… Анька Зарубина (и фамилию помню!) сзади. Хвать – ленточки развязала, щелчков мне отвесила. Завтрак отбирали демонстративно, и на глазах съедали… Мы не жаловались!».
Вот так жили в войну дети (наши родители) в далёком тылу. К сожалению, этот печальный период советской истории оставил неизгладимый рубец в жизни каждого человека. Нам очень дороги свидетельства деда и эти мамины рассказы! Погружаешься в них, и не хочется отрываться… Родные люди воскресают в нашей памяти, увлекая нас в прошлое. Спасибо им за рукописи! Они сумели отразить в них яркие моменты своей жизни, помогли нам вникнуть в нашу родословную, сохранить память о том важном и сокровенном, чем является для каждого из нас семья – от самых истоков».
Итак, уважаемые читатели! Наш автор подошёл к редакционному заданию творчески, использовав ценные рукописные свидетельства своих родных об истории семьи. Вы можете присылать в нашу новую рубрику воспоминания ваших отцов и дедов, воевавших на фронтах Великой Отечественной войны; рассказы об их подвигах; о вкладе в Победу тружеников тыла, подкреплённые соответствующими фотографиями. Фотографии военных лет должны быть более или менее качественными, чтобы на них просматривались лица и сюжеты. Внуки могут снять на фото своего легендарного дедушку в кителе с наградами и написать историю об одной из них (например, за что был получен дедом орден Мужества). Фотографии с празднования Дня Победы тоже могут послужить поводом для рассказа.
В общем, найдите «своё» фото и «свой» повод увековечить память о наших победителях на страницах районной газеты в преддверии Великого праздника.
С нетерпением жду очередного отпуска, строю планы, собираю вещи…
Маршрут всегда почти один и то же: на Украину, в Крым, к брату… родному и очень любимому. Туда, где душа моя всегда свободна – от условностей, обязательств, обстоятельств… Там я, как рыба в воде: умиротворённая, расслабленная, другая… Там я хохлуша до мозга костей, любящая землю, насквозь пронизанную теплом, солнцем, с её необозримыми подсолнечными полями, низкими хатками, среди которых всегда интуитивно ищу взглядом соломенную крышу; с низким чёрным небом, усыпанным крупными звёздами; с лягушачьим стрёкотом над тёплыми ставками в обрамлении плакучих ив…
Судьбоносная встреча
Под соломенной крышей прошло моё далёкое, красивое детство… Мы забирались на чердак по самодельной «дробине» вместе с дедом Кузьмой, и я сладко засыпала рядом с ним в ворохе соломы, заботливо устланном для нас бабушкой Ксеней домотканым рядном. Просыпаясь ночью, я слышала вокруг загадочные шорохи и всё теснее прижималась к спящему деду – мне было страшно, хотя я знала, что шуршат соломой всего-навсего мыши, да ласточки, в гнездах под стрехой высиживающие своих будущих птенцов. Их маленькие, в мелкую крапинку яйца величиной с крупную виноградину дед показывал мне, держа на узкой старческой ладони, и стращал: детям брать их в руки нельзя – иначе лицо покроется конопушками… Я принимала его слова всерьёз… Это было так давно, что кажется, в другой какой-то жизни… Там – на западе Украины, которую сегодня расколола и отрезала от нас война.
В Бабинцах Винницкой области берёт начало род Блиндаров, к которому я отношусь. По всей Украине живут мои родственники, но основная их часть – там, на западенщине. Все они любят меня и брата, всегда приглашают в гости, ведь после смерти отца мы покинули благодатную, красивейшую, богатую Украину и вернулись в Сибирь, к родителям мамы. Мои западенцы для меня как весточка из детства, а мы с братом для них – как живая память об ушедшем рано отце… Всякий раз в мои приезды мы с семьёй Вадима отправлялись на Днепропетровщину, где отец похоронен.
…Судьба забросила его в Сибирь. Украинец, ни слова не говорящий по-русски, в далёкие шестидесятые годы служил в Забайкальском военном округе. Во время уборочной кампании его часть дислоцировалась в селе Бараит Новосёловского района. И так уж случилось, что на сушилке вместе с солдатами работали местные студенты, среди которых была и Тоня Зыкова, моя будущая мама. Сержанту Блиндару приглянулась молоденькая стройная сибирячка с узким разрезом глаз… Тоня же не могла налюбоваться высоким красавцем с кудрявыми волосами – его мягкий инородный говор зачаровывал…
Промелькнуло золотое лето. Воинская часть оставалась в Бараите, а студенты уезжали в Красноярск. Уехала и Тоня. Но отношения с Володей на этом не закончились. Влюблённые стали переписываться, а в марте 1957 года поженились. Володя, демобилизовавшись, остался в Сибири. В 1958 году у них родилась я, а в 1961-м – мой брат Вадим. Вот так и сложилась наша «интернациональная» семья, которых по белому свету великое множество.
Девять лет прожили в Сибири. Тоня, окончив институт, преподавала некоторое время в Светлолобовской школе литературу, русский язык и историю, потом работала в вечерней школе, а затем – на радио и в редакции в Балахте. Володя, мастер на все руки, вёл уроки черчения и физкультуры в Куличенской школе. Решение уехать на Украину было обоюдным, и в 1967 году у нас началась новая жизнь.
Здравствуй, Украина!
Память снова и снова возвращает меня в те счастливые годы. Зеленодольск Днепропетровской области стал для нас новым домом. Новый класс, новые друзья, новое мироощущение, ведь лето там было нескончаемым, а зима – короткой и сказочной. Криворожская ГРЭС-2 давала тепло и электроэнергию молодому городку, а всё его население обслуживало гидроэлектростанцию. Отец работал энергетиком в ЦТАИ, а мама – корреспондентом в станционной многотиражке.
Каждое лето мы отправлялись на каникулы в Бабинцы. На дорогу уходила всего одна ночь в общем вагоне поезда, в котором яблоку негде было упасть. Обычно нас провожал (или ехал с нами) брат отца Борис. В страшной толчее отец как-то умудрялся пробраться в вагон, а дядя Боря подавал ему меня в узкое вагонное окно, и я быстренько занимала третью, багажную полку, где невозможно было дышать от духоты, но зато можно было лежать, вытянувшись во весь рост, в то время, когда все остальные сидели на нижних полках, плотно прижавшись друг к другу.
В двух часах езды до Киева мы выходили в Белой Церкви и бегом бежали на автобус, который вот-вот должен был тронуться с привокзальной площади. До городка Сквиры автобус целый час громыхал по мощённым булыжником дорогам так, что мы подпрыгивали на своих сиденьях, вокруг звучала родная украинская речь, в автобусе пахло яблоками, которые сельчане везли на рынок.
В Молчановке наше транспортное движение заканчивалось, и начинался пеший путь – 4 километра – до Бабинец (автобусы туда тогда ещё не ходили). Часто во сне я проделываю этот заветный путь вместе с папой… Прямая мощёная дорога, обрамлённая высокими осокорями, убегает вдаль. Вокруг простираются ржаные поля, пронизанные алыми маками… Небо над нами синее-синее, а горизонт тает в солнечном, струящемся мареве… Мы шагаем с отцом в ногу, сбиваясь, я тут же подстраиваюсь под его широкий шаг. Иногда останавливаемся передохнуть, и, подхватив чемоданы, снова устремляемся в путь – в село, которого нет лучше в целом мире.
Лучшее в мире село
Бабинцы трудно заметить сразу, ведь они буквально утопают в садах. Первые хаты, белённые известью, проглядывают сквозь зелень вишен и яблонь по чуть-чуть, по самую малость – то окно мелькнёт, то соломенная стреха крыши. И в самом селе домов почти не увидишь: они прячутся в глубине усадеб, на первый план выступают деревья, цветники, увитые виноградом арки над воротами и калитками. Повсюду вдоль дорог – плакучие ивы, склонившие к самой земле свои длинные косы. Сплетя их, можно сделать качели для младенца, в них можно спрятаться от людских глаз и целоваться влюблённым; можно найти под ними желанную прохладу в жаркий день…
Мы идём по селу, и нас приветствуют узнающие папу односельчане: «Доб-рого ранку, Володя! А це хто?! Та це ж Милка… Дывысь, як на батька похожа… Ксеня с Кузьмой вас чекають»… Да, деды нас ждали всегда с большим нетерпением, а бабушка до слёз радовалась приезду сыновей и внуков. Накрывала стол под грушей во дворе, нарезала серый домашний хлеб, бережно держа его у груди, разливала горилку по чаркам, подавала в глиняных мисках наваристый борщ из петуха… Как я любила эти застолья и разговоры при встречах! Как счастлива была в эти минуты!
Потом отец уезжал, и Бабинцы на всё лето становились нашими. Через неделю мы забывали русские слова, начинали «шокать» и говорить в унисон с бабушкой и соседями. Мы сутками пропадали на улице, мы растворялись в природе, как масло на сковородке: нам было мало и мало солнца, воды, воздуха! Ставки (рукотворные озерца посреди села) были самым любимым местом в дневную жару. Мы почти не вылезали из них: бултыхались в тёплой воде вместе с лягушками, ныряли с гребли, плавали на лодках за кувшинками. Потом отправлялись в прозрачный синий лес из голубых елей, где под толстым слоем преющей хвои прятались маслята. Ребятня по очереди гоняла деревенское стадо на пастбище: коровы ели себе травку где-нибудь на краю села, а мы дурачились, играли, рассказывали друг другу смешные байки или страшные сказки из серии: «Однажды тёмной-тёмной ночью, в темно-тёмном лесу…».
В садах наших бабушек – Ганны, Марийки, Соломии – мы рвали груши, яблоки и сливы прямо с деревьев, а проголодавшись, угощались варениками «с сыром» и вишней. В любом доме, всегда, были вареники – холодные, посиневшие от сока вишни, но такие вкусные! Вечером наряжались, причём бабушка всегда норовила «напнуты» меня «хусткою» (заставляла повязать платок), и шли в клуб – в кино. А после кино, когда над селом уже опускалась ночь, в кромешной темноте неторопливо брели в свой край через шумящую водопадом греблю… В эти мгновения рисовались в нашем воображении эпизоды из «Вечеров на хуторе близ Диканьки»: казалось, вот-вот чёртик на самом деле оседлает висящий над хатами тонкий рожок месяца. Чёрное небо в крупных звёздах низко склонялось над селом, будто хотело поведать нам все тайны мироздания, земля казалась таинственной, мечталось о чём-то большом и светлом.
Обед в маслобойне
Утром нас с братом будила бабушка, почти силком стаскивая с сеновала, лишь только для того, чтобы покормить жареным карпом, пойманным дедом в ставке на зорьке. В полдень она отправляла нас в «олийню», где наш дед Кузьма Прокопьевич бил подсолнечное масло… В олийне вдоль стен высились горы мешков с семечками и так вкусно пахло! Дед наливал нам свежее, янтарное масло в тарелочку, давал по куску серого хлеба, и мы, макая хлеб в масло, обедали в маслобойне, сидя на кругляшах макухи (прессованных отходах от семечек после отжима масла. Внешне они были похожи на пласты халвы и шли на корм курам и поросятам).
А ещё мы очень любили смотреть, как очищали от тины и водорослей ставки, в которых местный колхоз разводил зеркального карпа. В один из дней мужчины спускали воду из верхнего ставка в нижний, и когда оголялось дно, открывалась поразительная картина: огромные карпы, величиной примерно с лодку, тяжело бились в тине; вокруг шлёпали хвостами рыбины поменьше. Всех их лебёдками и большими сачками грузили в кузов машины и перевозили в нижний ставок, бережно опуская в воду. Верхний ставок тщательно очищали, наполняли его чистой водой и снова запускали в него карпов… Ловить рыбу запрещалось, но рыбаки всё равно потихоньку рыбачили, прячась с удочками в камышах.
Иногда в селе играли свадьбы, и я не припомню свадебного обряда красивее, чем на Украине. Жених и невеста – в сорочках-вышиванках, все девушки – в венках с разноцветными лентами. Впереди торжественного шествия несли ветки плодового или соснового дерева, украшенные цветами, ленточками, калиной. В некоторых районах, в основном, на юге страны, веточку обвивали тестом и запекали в печке. На протяжении всей свадьбы веточка, символизирующая девичью красу, стояла на столе. Веточки называли «девованием», дружки разламывали их на кусочки и раздавали девушкам… Детям тоже перепадало по кусочку, а то и по целой веточке: я и сейчас помню сладковатый вкус свадебного теста… Подружки невесты пели протяжные девичьи песни, пели так, что хотелось плакать, но не от горя, а от какой-то неведомой тихой грусти…
Много чудного, запоминающегося подарила нам Украина. Именно там, в Бабинцах, в хатах, где в красном углу висели иконы под расшитыми рушниками, а в дымовые печные ходы были вмазаны яркие блюдечки, впитали мы дух украинский и доб-рые народные традиции. Там до сих пор в доме бабушкиной двоюродной сестры, который сохранили её дети, как самую священную память, висят на стенах фотографии наших родителей и дедов, там до сих пор пахнет нашим детством.
Страшная утрата
Отец трагически погиб: утонул в водохранилище, на котором стоит Криворожская ГРЭС-2. Зеленодольск отметил недавно своё 50-летие. Он очень сильно изменился за эти годы – молодые стройные тополя превратились в высоченные и толстенные деревья с наполовину высохшими ветвями, розы на улицах сменили герани – у обнищавшей Украины не хватает средств на поддержание порядка в небольших местечках. Но всё равно город нашего детства не потерял своей былой красоты и прелести: он возмужал и ещё больше зарос зеленью. По праздникам включают фонтан на главной городской площади, и так же, как сорок лет назад, торгуют цветами и семечками на привычном нам пятачке на улице Ленина… Там мы всегда покупаем свежие гладиолусы для отца. На его могиле два года назад мы с братом заменили памятник… Как вовремя мы это сделали! Ведь сегодня могилы наших родных для нас недосягаемы, и совершенно непонятно, когда теперь мы попадём на Украину, чтобы снова положить на них цветы…
Всё изменилось в один миг… Наши родственники на украинском западе, благодаря информационной войне, считают Россию агрессором, а это накладывает отпечаток и на наши с ними отношения: разговаривая по телефону, мы пытаемся убедить друг друга каждый в своей правоте, изо всех сил стараясь не поругаться… Жену брата Веру – чистокровную украинку, родившуюся под Киевом – в городе Василькове, но живущую уже почти 30 лет в Крыму, родные винят в том, что она осталась с семьёй в Джанкое – фактически теперь в России, как будто отрёкшись от них. А ведь там её дом, и говорит моя невестка одинаково хорошо и по-русски, и по-украински. В Макеевке, где мы с мамой после смерти отца прожили ещё один год, сегодня страдают от войны мои одноклассники… Некоторые из парней пошли в ополчение, чтобы защищать свою землю от силовиков украинской армии; некоторые из девочек отправили своих детей кто куда: в Россию, в более безопасные области Украины, некоторые остались дома, под бомбёжками, вместе с престарелыми родителями, которые не могут (да и не хотят) покинуть родные места.
«Только бы не было войны…»
Нет ничего страшнее войны! Это хорошо понимала моя ныне покойная бабушка Ксения, в Великую Отечественную прятавшая троих своих сыновей в пшенице от фашистов. Всякий раз, поднимая чарку за очередную нашу встречу, она твердила, как заклинание: «Только бы не было войны!». Эти её слова казались нам странными: о какой такой войне может идти речь?! А вот же… Война пришла, ворвалась в дома мирных украинцев, перечеркнув всю их жизнь… Расколола наш мир на «до» и «после». Страшно! Дико! Нелепо! И с ещё большей силой мне хочется сегодня дотронуться руками до бабушкиной иконы, хранящейся теперь в Крыму, в доме брата (мы вывезли её из заброшенной дедовской хаты в один из последних приездов в Бабинцы), чтобы попросить у Всевышнего защиты для народа, кровь которого течёт во мне и не даёт мне права забыть, что значит для меня Украина.
Вы для меня, как весточка из детства…
Как ветерок далёкой родины моей.
Нет для меня прекрасней в жизни места,
Чем Бабинцы… Что может быть милей
Дорог брусчатых, что к селу подводят,
Тенистых улиц и сверкающих ставков?
Там где-то души моих предков бродят,
И снова детства сны тревожат мою кровь.
А снятся мне в ночи духмяной звёзды
На низком чёрном небе над селом…
И запах сеновала, на котором
Мы ночевали с братиком вдвоём.
Нас утром наша бабушка будила
Лишь для того, чтоб карпом покормить,
Которого наш дед Кузьма на зорьке
Ходил из камышей в ставке ловить.
Потом бежали мы — в ставке купались
И с гребли прыгали в прохладу вод.
И по грибы с друзьями отправлялись…
В прозрачный лес… И синий небосвод,
И налитые ягоды на вишнях,
И хаты наших бабушек в селе –
Всё было очень-очень милым, близким,
И всё принадлежало это мне!
Их имена шепчу, словно молитву:
Марийка, Ганна, баба Соломия…
Кузьма и Савва, дед Ганон и Ксеня…
Не отзовутся, даже если крикнуть…
А были ведь! Встречали нас с любовью,
Вареники из сыра доставали
И серый хлеб (вкуснее я не ела!),
Держа у сердца, аккуратно нарезали.
Дзернята гарбузови и початки,
Борщ з пивня украинский –
Всё из детства… И не дают покоя эти мысли,
И от тоски мне никуда не деться…
Живу за тридевять земель, в Сибири,
Но по ночам мне били хатки снятся
И тёплый-тёплый украинский ветер…
И так не хочется, поверьте, просыпаться.
Во сне бреду вдоль поля в звёздах мака,
Шагаю в Бабинцы от самой Мочанивки…
А рядом — мий коханый, гарный тато…
Я до сих пор люблю его улыбку.
Меня простите вы за откровенье:
Всю жизнь я сердце надвое делю –
В Сибири рождена, но Украину
Я каждой клеточкой своей люблю!
Опубликовано в газете «Сельская новь» 3.10.2014 г.
