Легенды превращаются в быль
- Конкурс Красноярские перья 2014
- Номинация «Журналистское расследование»
Удача — вот что порой является определяющим в работе исследователя.
К счастью, именно удачи сопровождали нас во время подготовки к экспедиции «Легенды реки Пясины. Продолжение», а потом уже и во время самой экспедиции. Напомним читателям, что первая экспедиция «Легенды реки Пясины», организованная руководителем музея оганерской школы N№41 Анной Карловой, состоялась в 2011 году (о её результатах и находках подробно писал наш альманах). И в обоих случаях честь быть научными руководителями экспедиций выпала авторам «Неизвестного Норильска». Непочатый край работы в обследовании территорий вокруг старых русских станков на реке Пясине подтолкнул Анну Николаевну к организации новой поездки, которая состоялась благодаря финансовой поддержке грантовой программы Горно-металлургической компании «Норильский никель».Станок Введенское в качестве основного пункта назначения для вторых «Легенд» был выбран не случайно. Во-первых, в прошлый заезд на станке удалось побывать всего сутки и за такой короткий срок участники экспедиции не успели обследовать район, сверить с существующей картой местоположение и наличие венцов — остатков старинных строений. Будучи охраняемым памятником истории и культуры регионального значения, на деле станок представляет собой техногенную помойку, оставшуюся после развала советского госпромхоза. Нам хотелось удостовериться самим и показать старшеклассникам — участникам экспедиции, что остатки старинных изб всё же не исчезли полностью с лица земли. Во-вторых, не отпускало желание обиходить два уцелевших надгробия, ибо запомнилось с последнего посещения, что столбики вокруг них сильно покосились, а цепь проржавела и выглядит довольно удручающе.
Введенское — известная точка на карте Затундры. Через него проходил зимний санный путь из Дудинки на Хатангу. О нём упоминалось ещё в ясачных мангазейских книгах, здесь бывал Харитон Лаптев, недалеко от него Александр Миддендорф пробурил скважину, изучая вечную мерзлоту, Николай Урванцев организовал здесь перевалочную базу во время Пясинской экспедиции 1922 года. Об этом знают многие, ибо многие читали и книги Урванцева, и городскую газету и другие открытые источники.
И про памятники Елене и Прокопию Поповым на Введенском тоже знает практически каждый, кто хотя бы раз побывал на Пясине или у кого есть знакомые рыбаки-промысловики. Известна и дата их смерти (гибели?) — всё это выбито на одном из надгробий — 1916 год. Но — неизвестно больше ничего. Даже в реестре Главного управления памятников истории и культуры (ещё Министерства культуры РСФСР) о надгробии Поповых сказано, что, по всей видимости, каменный памятник мог поставить только богатый человек — в память о тех, кто чем-то особо заслужил его расположение. Так долгое время считали и мы. Но сегодня, имея на руках сведения, которые удалось найти в процессе работы над экспедицией, мы вплотную приблизились к разгадке, кем были эти люди и кто мог поставить им каменные надгробия.
Как известно, клады ищут в архивах, поэтому, готовя теоритическую базу экспедиции, объединив всю имеющуюся у нас инофрмацию и собирая дополнительные сведения, мы отправились в Дудинку — искать сохранившиеся документы тех лет, например, метрические книги Дудинской Введенской церкви. До Октябрьской революции функции загса лежали на церковных служащих, именно они совершали все требы, касающиеся рождения новых членов общества, заключения браков и отпевания умерших. Недолгие поиски и умозаключения привели нас к начальнику управления записи актов гражданского состояния Ирине Михайловне Пановой. К огромному сожалению, в стенах современного дудинского загса обнаружилось только две метрических книги. Найти их Ирине Михайловне не составило большого труда, и она принесла их нам для изучения. И вот тут как раз пришло время говорить об удаче — иначе как назвать тот факт, что в книгах всего за два года — 1907-й и 1910-й — оказались сведения о людях, судьбой которых мы заинтересовались! С неимоверным восторгом и трепетом, который понятен тому, кто ищет и находит, мы, наконец, увидели запись в I части Метрической книги за 1910 год (1907-й уже тщательно просмотрен к этому времени!): 3 декабря 1909 года на станке Введенском (!) родилась дочь Варвара — у крестьянина Затундринского общества Прокопия Никандровича Попова и законной жены его Елены Никитичны! Слава богу, теперь мы знаем доподлинно отчества Прокопия и Елены! Дело в том, что в упомянутом описании Главного управления охраны памятников истории и культуры, на который была ссылка выше, высказано предположение, что похороненный на Введенском Попов был сыном лесного ненца Немке Попова, крещёного ещё в 1860-1861 году, судя по записи в аналогичной метрической книге, и наречённого Семёном. А в материалах похозяйственных карточек переписи 1926-1927 гг. по северу Красноярского края записаны дети Немки, среди которых значится Прокопий (Перимча) Семёнович Попов. Благодаря найденной нами записи, мы теперь можем утверждать, что Прокопий Попов, похороненный на станке Введенском, не был сыном Немке.
А был ли он ненцем? Скорее всего — нет. На такие размышления нас наталкивает, во-первых, упоминание Харитона Лаптева в его «Записках…» о том, что «…по сей реке (Пясине — ред.) с самой вершины живут русские промышленники… которые промышляют, как и протчие, песцов». Во-вторых, сама запись в Метрической книге определяет сословную принадлежность Поповых — крестьяне. Напомним, что крестьянами Затундринского общества назывались оседло живущие люди, в противовес кочующим тундровикам, которые в метрических книгах значились совсем иначе, например: «Карасинской управы самоедин…» или «Долгано-Тунгусской управы долган…»
Справедливости ради надо сказать, что затундринские крестьяне, имея в своей крови немалую долю крови кочующих родов, внешне иногда ничем не отличались от инородцев. Об этом свидетельствует и Урванцев в своей книге «Норильск»: «…вплоть до Октябрьской революции в официальных документах пясинское население именовалось «затундринскими крестьянами», считалось и сами считали себя русскими, хотя внешне ничем не отличались от коренного населения…» В данном контексте уместно будет привести описание этих же людей из книги М.Ф. Кривошапкина «Енисейский округ и его жизнь», изданной ещё в середине XIX века, которых автор называет коренными туруханцами:
«…Крепкий сложением, смуглый, стройный, мужественный, добрый, безвозмездно делящий с каждым последний кусок, верный в исполнении своего слова, хоть бы то стоило жизни, и простой без лукавства, тот, говорю, туруханец, с которого маточную слизь обмыли снеговой водицей, которого усыпляли воющие ветра, а будили неожиданно проносившиеся и стучавшие в окна пурги…»
Удачей оказалось и наличие в Таймырском краеведческом музее единственной Ведомости Дудинской Введенской церкви, но за (лучшего нельзя было и ожидать!) 1916-1917 гг. — списка жителей посёлков, находившихся на территории современных Дудинского и Усть-Енисейского районов. Пока главный хранитель музея Ирина Анатольевна Скатова выносила нам драгоценный список, мы, честно говоря, размечтались о том, что сходу в составе жителей станка Введенское найдём и Поповых — ведь они погребены были как раз в 1916 году. Но, увы, к моменту составления этого списка, Прокопий и Елена были уже в мире ином. И вот ещё одна удача! Если бы не запись в Метрической книге, находящейся в загсе, мы никогда не обратили бы внимания на Варвару, 8 (!) лет отроду, записанную среди племянников Филимона Лаптукова, живущих в дер. Введенское (так в списке 1916-1917 гг. поименован наш станок). Ведь воспреемником, т.е. крёстным отцом девочки, судя по записи в Метрической книге, был именно Лаптуков — Никита Алексеевич. Значит, это та самая Варвара, что родилась у Поповых в 1909 году!
Но почему нет в списках жителей Введенского самого Никиты Алексеевича? Не вместе ли с Поповыми он погиб?
Во всяком случае, теперь мы можем почти со 100-процентной уверенностью утверждать, что осиротевшая Варвара Попова была принята в семью Алексея Алексеевича Лаптукова (приписана она именно к его двору) и вместе с другими тремя ребятишками-племянниками (тоже дети Поповых?) стала Лаптуковой.
Кстати, этот же список помог восстановить правильное имя урванцевского помощника с Введенского, которого Николай Николаевич называл Филиппом Никитичем Лаптуковым, по прозвищу Лимка. В действительности, подходящий по возрасту из жителей Введенского в 1916-1917 годах Филипп (52 года) был Яковлевичем и по фамилии Щукин. А вот тот самый Филимон — как раз Лаптуков, 34 лет от роду. Вполне логично предположить, что именно о нём говорил Урванцев, ибо производное уменьшительное имя от Филимона, конечно же, Лимка, а посему это вовсе не прозвище. В 1929 году Филимон (Лимка) Лаптуков был ещё жив — о нём пишет в своём отчёте, вышедшем в свет в 1937 году, ихтиолог Н.А. Остроумов (именно в этом году состоялась одиночная экспедиция учёного). Он же упоминает о том, что в 1931-м Лаптуков был раскулачен, а строения на Введенском заняты под склады Таймырсоюза…
Лаптуковы, кстати, также оказались потомками русских поселенцев и кочевых родов. В статье П. Третьякова, опубликованной в 1869 году в «Записках Русского географического общества», посчастливилось найти свидетельство одного из Лаптуковых, который говорил, что прадед его казак Лаптуков находился на Ессейском озере для усмирения взбунтовавшихся тунгусов. После ездил с ясаками в Якутскую область, где и дослужил до отставки. По возвращении в Туруханский край перебрался на реку Пясину, где и основал себе жилище. «Ласковостью и гостеприимством он не только приобрёл себе дружбу окрестных самоедов, — написано в статье, — но даже вошёл с ними в родственные связи, женившись на 16-летней дочери одного из этих дикарей. Девушка оказалась умною, преданною и отличною хозяйкой. Впоследствии, когда она освоилась с русским языком и бытом, Лаптуков обвенчался с ней в с. Дудинке. В это время было ему 70 лет. От этой четы родилось 19 человек детей, из коих осталось живых 5 сыновей и столько же дочерей. Все девицы вышли замуж за пришлецов, прибывших с р. Енисея и поселившихся по рр. Дудыпте и Пясина…»
Впрочем, вернёмся к Поповым. Увы, в четырёх дворах станка Введенское образца 1916-1917 гг. среди 15 его жителей уже не значится ни одного представителя этой фамилии — только Лаптуковы (в церковных книгах их фамилия пишется то через «а», то через «о») и Щукины. Были ли среди оставшихся трёх детей, записанных вместе с Варварой при дворе Алексея Лаптукова как племянники Филимона (от 5 до 12 лет), отпрыски погибшей четы, пока неизвестно. Но уже то, что удалось узнать — далеко продвинуло нас в понимании жизни и быта одного отдельно взятого станка русской Затундры.
Когда же всё-таки были установлены надгробия? Кажущийся очевидным ответ — в 1916 году или около того — на поверку оказался не таким уж очевидным. Первое и самое главное сомнение внесли свидетельства Николая Урванцева, который, как было написано выше, не раз бывал на станке Введенском в 1922 году. По его описаниям, к тому времени станок был практически опустевшим (о причинах этого скажем чуть ниже), на двух кладбищах «уцелело на одном шесть, на другом восемь крестов». Не сказать о каменных надгробиях Николай Николаевич не мог. Значит, в 1922 году, спустя 6 лет со дня смерти Елены и Прокопия Поповых, их ещё не было. Что же касается запустения, наблюдаемого в тот период практически по всем станкам Пясины, Енисея да и всей Затундры, то это объясняется нарушением отлаженных веками схем жизнеобеспечения на Севере Красноярского края. С приходом новых времён после Октябрьской революции поставки продовольствия, необходимых товаров для жителей Затундры практически прекратились, закупки у них же промысловой добычи оказались временно никому не нужны. А жить оседло и выживать в тяжёлых северных условиях без элементарных вещей (спичек, патронов) и продуктов питания (муки, соли) практически невозможно. И люди стали уходить с родных мест, спасая себя и своих детей. Такое в истории Севера случалось не раз (первое запустение случилось после варварского уничтожения пушного зверя в XVII веке, когда у промысловиков физически закончился объект их зарабатывания средств к существованию). Но как только жизнь налаживалась, люди снова тянулись к богатствам Таймыра и снова заселяли всерьёз и надолго неприветливые места.
Подсказку, когда были установлены надгробия Поповых, может дать материал, из которого они отлиты. Безусловно, впереди специальные исследования, но сегодня, навскидку, мы можем предположить, что отлиты они были на норильском кирпично-бетонитовом заводе (КирБЗ) — очень уж похожи визуально вкрапления бетононаполнителя на продукцию первых производств. И если это так, то заказ мог произойти только после 1935 года — именно тогда заработал первый кирпичный завод на территории. К тому времени Варваре, например, должно было исполниться 26 лет…
Но, может быть, надгробия установлены были ещё позже. Косвенным признаком этого могут служить монетки, лежащие в углублениях обоих памятников. Говорить о том, что оставлять на могилах или других памятных местах дары для духов — это традиция кочевых племён, не совсем верно. Что касается кладбищ, так, например, у нганасан или эвенков вообще не принято приходить на место упокоения умерших родственников. Наоборот, они обходят их стороной. А вот русские промысловики, долганы — потомки русских, эвенков и якутов, — одиночные путешественники не преминут задобрить неведомых духов, будь даже трижды христианами. Даже мы, современные атеисты, попадая в дикий и суровый мир северной природы, нет-нет да и оставим на удачу в памятном месте или конфету, или глоток водки, или денежку. Таким своеобразным местом первобытного поклонения стали и надгробия Поповых. Но, насколько удалось рассмотреть монетки (брать с таких мест предметы категорически запрещено!), старше 60-х годов ни одной не нашлось…
Экспедиция закончилась, мы отремонтировали и покрасили ограду памятника чете Поповых, которая, надеемся, будет стоять ещё не одно десятилетие. Но не закончена работа над загадкой этой семьи. О всех новых находках и открытиях мы обязательно напишем на страницах нашего альманаха.
Имеет ли к ним отношение ещё одна примечательная находка, которую мы сделали в двух километрах от Введенского и которая находится сейчас в музее 41-й школы, это ещё тоже предстоит узнать. О самой же находке (вот, кстати, ещё одна удача экспедиции!), судя по всему, старинной деревянной конструкции, которой участники экспедиции дали кодовое название «ковчег» — мы расскажем в следующем номере «Неизвестного Норильска».
Опубликовано в альманахе «Неизвестный Норильск», № 21, ноябрь 2014 г.
Материал на полосах:
