Ничто не вечно, кроме красоты
Урожай собран. Сложены аккуратной горочкой в покосившихся сенях старого дома тыквы и кабачки. Засыпана картошка. Даже печь, наконец-то отозвалась на уговоры хозяйки – за окном холодные утренники, осень избу выстудила, а она все дымила, но, свершилось – огонь ярко пылает в топке, сверху о чем-то ворчит кастрюлька с супчиком. Простое убранство большой кухни – стол да шкаф, горница, в которой самым ярким украшением останутся навсегда фото детей и внуков, спрятавшиеся в серванте, да иконы святых, коим каждый день молится.
И вроде не заметно время шло, а уже девятый десяток разменяла, но это не важно, ведь из зеркала на Г.П. Филиппову все еще смотрит совсем не старая женщина. Она всегда полна внутренней энергии и желания жить, встречает каждый день радостной улыбкой. Лишь изредка затуманит память голову, повесит слезинку горести на ресницы… Как выжили, как выросли. Как торопились жить, увидеть, наверстать…
Детство. И было то оно всего те семь лет, что до войны прожила. Даже школьницей побыть успела. Жили в Белгороде, а вернее в промрайоне Белгород-2, что был в нескольких сотнях метров от станции. Пакгаузы, нефтебаза, депо. Отец работал главным бухгалтером южной железной дороги, мама – рядовой бухгалтер. Семья только внешне казалась идеальной, личностные отношения родителей не ладились. Были и серьезные разногласия – мама истово верила в бога, в уголочке хранились иконы, а отец, коммунист, атеист, раскидывал их в яростном исступлении.
Большой и горячей любви к отцу дочь не испытывала, и даже когда мама просила поблагодарить его за очередные подарки, на которые кстати глава семьи не скупился, не могла пересилить себя и просто расцеловать.
Однажды случилось страшное – в июне, ярким светлым днем в городе появились беженцы. Грязные, оборванные, голодные солдаты. Женщины со слезами кричали: куда уходите, нас на кого оставляете, а они все шли и шли, склонив головы. А с ними мешались миряне – женщины, дети, старики. Узлы, повозки, крики, плач. Так для Галины началась война, и все это напугало впечатлительную девочку до болезни. Губы обметала лихорадка, началось воспаление легких. Она лежала больная, а отец уезжал в эвакуацию – предприятие, получившее статус оборонного, срочно вывозили на Урал. В Белграде оставались мама с больной одиннадцатилетней дочерью и сыном семи лет.
А потом в городе появились немцы. На улицах стрекотали мотоциклы, слышалась чужая речь. Оккупация ввела свои порядки, школы закрылись, предприятия не работали. Семья осталась без средств к существованию. Бомбежки были частыми, до 15 налетов в день. Практически жили в погребе. Горожане успевали нагрести зерна из разбомбленных складов. Кто-то обживался, чем мог. А неумеющая брать чужое мама Галины, так и оставалась ни с чем. Единственное, чем поживились – тумбочкой, и ту потом пришлось отдать. Ели что могли найти – их хлеб – картофельные очистки пополам с просяной половой. За тарелку похлебки Галя ходила по родственникам и знакомым полы мыла. А потом бегали с братом на рынок – воду продавать. В разбитом городе водопровод не действовал, а на площадь собирались крестьяне из соседних деревень – продавать или обменивать голодным горожанам продукты питания. Хлеб, сало, молоко. А Галя с братом воду приносили им, напиться – рубль, а хлеба булка – 300 рублей. Вот и бегали с края на край, чтобы хоть кусок хлебушка заработать.
Город трижды переходил из рук в руки. И помнятся ей до сих пор сибиряки воины, что встали на постой в их избе. Красавцы как на подбор, в новых шапках, тулупах, валенках. Накормили, обогрели. И ушли Москву защищать. Так и были то одни, то другие вновь возвращались.
