Декабрь 11, 2014 Красноярские перья 2014 Людмила Уланова

И снятся мне в ночи духмяной звезды…

Конкурс Красноярские перья 2014
Номинация «Очеркист»

С нетерпением жду очередного отпуска, строю планы, собираю вещи…

Маршрут всегда почти один и то же: на Украину, в Крым, к брату… родному и очень любимому. Туда, где душа моя всегда свободна – от условностей, обязательств, обстоятельств… Там я, как рыба в воде: умиротворённая, расслабленная, другая… Там я хохлуша до мозга костей, любящая землю, насквозь пронизанную теплом, солнцем, с её необозримыми подсолнечными полями, низкими хатками, среди которых всегда интуитивно ищу взглядом соломенную крышу; с низким чёрным небом, усыпанным крупными звёздами; с лягушачьим стрёкотом над тёплыми ставками в обрамлении плакучих ив…

Судьбоносная встреча

Под соломенной крышей прошло моё далёкое, красивое детство… Мы забирались на чердак по самодельной «дробине» вместе с дедом Кузьмой, и я сладко засыпала рядом с ним в ворохе соломы, заботливо устланном для нас бабушкой Ксеней домотканым рядном. Просыпаясь ночью, я слышала вокруг загадочные шорохи и всё теснее прижималась к спящему деду – мне было страшно, хотя я знала, что шуршат соломой всего-навсего мыши, да ласточки, в гнездах под стрехой высиживающие своих будущих птенцов. Их маленькие, в мелкую крапинку яйца величиной с крупную виноградину дед показывал мне, держа на узкой старческой ладони, и стращал: детям брать их в руки нельзя – иначе лицо покроется конопушками… Я принимала его слова всерьёз… Это было так давно, что кажется, в другой какой-то жизни… Там – на западе Украины, которую сегодня расколола и отрезала от нас война.
В Бабинцах Винницкой области берёт начало род Блиндаров, к которому я отношусь. По всей Украине живут мои родственники, но основная их часть – там, на западенщине. Все они любят меня и брата, всегда приглашают в гости, ведь после смерти отца мы покинули благодатную, красивейшую, богатую Украину и вернулись в Сибирь, к родителям мамы. Мои западенцы для меня как весточка из детства, а мы с братом для них – как живая память об ушедшем рано отце… Всякий раз в мои приезды мы с семьёй Вадима отправлялись на Днепропетровщину, где отец похоронен.
…Судьба забросила его в Сибирь. Украинец, ни слова не говорящий по-русски, в далёкие шестидесятые годы служил в Забайкальском военном округе. Во время уборочной кампании его часть дислоцировалась в селе Бараит Новосёловского района. И так уж случилось, что на сушилке вместе с солдатами работали местные студенты, среди которых была и Тоня Зыкова, моя будущая мама. Сержанту Блиндару приглянулась молоденькая стройная сибирячка с узким разрезом глаз… Тоня же не могла налюбоваться высоким красавцем с кудрявыми волосами – его мягкий инородный говор зачаровывал…
Промелькнуло золотое лето. Воинская часть оставалась в Бараите, а студенты уезжали в Красноярск. Уехала и Тоня. Но отношения с Володей на этом не закончились. Влюблённые стали переписываться, а в марте 1957 года поженились. Володя, демобилизовавшись, остался в Сибири. В 1958 году у них родилась я, а в 1961-м – мой брат Вадим. Вот так и сложилась наша «интернациональная» семья, которых по белому свету великое множество.
Девять лет прожили в Сибири. Тоня, окончив институт, преподавала некоторое время в Светлолобовской школе литературу, русский язык и историю, потом работала в вечерней школе, а затем – на радио и в редакции в Балахте. Володя, мастер на все руки, вёл уроки черчения и физкультуры в Куличенской школе. Решение уехать на Украину было обоюдным, и в 1967 году у нас началась новая жизнь.

Здравствуй, Украина!

Память снова и снова возвращает меня в те счастливые годы. Зеленодольск Днепропетровской области стал для нас новым домом. Новый класс, новые друзья, новое мироощущение, ведь лето там было нескончаемым, а зима – короткой и сказочной. Криворожская ГРЭС-2 давала тепло и электроэнергию молодому городку, а всё его население обслуживало гидроэлектростанцию. Отец работал энергетиком в ЦТАИ, а мама – корреспондентом в станционной многотиражке.
Каждое лето мы отправлялись на каникулы в Бабинцы. На дорогу уходила всего одна ночь в общем вагоне поезда, в котором яблоку негде было упасть. Обычно нас провожал (или ехал с нами) брат отца Борис. В страшной толчее отец как-то умудрялся пробраться в вагон, а дядя Боря подавал ему меня в узкое вагонное окно, и я быстренько занимала третью, багажную полку, где невозможно было дышать от духоты, но зато можно было лежать, вытянувшись во весь рост, в то время, когда все остальные сидели на нижних полках, плотно прижавшись друг к другу.
В двух часах езды до Киева мы выходили в Белой Церкви и бегом бежали на автобус, который вот-вот должен был тронуться с привокзальной площади. До городка Сквиры автобус целый час громыхал по мощённым булыжником дорогам так, что мы подпрыгивали на своих сиденьях, вокруг звучала родная украинская речь, в автобусе пахло яблоками, которые сельчане везли на рынок.
В Молчановке наше транспортное движение заканчивалось, и начинался пеший путь – 4 километра – до Бабинец (автобусы туда тогда ещё не ходили). Часто во сне я проделываю этот заветный путь вместе с папой… Прямая мощёная дорога, обрамлённая высокими осокорями, убегает вдаль. Вокруг простираются ржаные поля, пронизанные алыми маками… Небо над нами синее-синее, а горизонт тает в солнечном, струящемся мареве… Мы шагаем с отцом в ногу, сбиваясь, я тут же подстраиваюсь под его широкий шаг. Иногда останавливаемся передохнуть, и, подхватив чемоданы, снова устремляемся в путь – в село, которого нет лучше в целом мире.

Лучшее в мире село

Бабинцы трудно заметить сразу, ведь они буквально утопают в садах. Первые хаты, белённые известью, проглядывают сквозь зелень вишен и яблонь по чуть-чуть, по самую малость – то окно мелькнёт, то соломенная стреха крыши. И в самом селе домов почти не увидишь: они прячутся в глубине усадеб, на первый план выступают деревья, цветники, увитые виноградом арки над воротами и калитками. Повсюду вдоль дорог – плакучие ивы, склонившие к самой земле свои длинные косы. Сплетя их, можно сделать качели для младенца, в них можно спрятаться от людских глаз и целоваться влюблённым; можно найти под ними желанную прохладу в жаркий день…
Мы идём по селу, и нас приветствуют узнающие папу односельчане: «Доб-рого ранку, Володя! А це хто?! Та це ж Милка… Дывысь, як на батька похожа… Ксеня с Кузьмой вас чекають»… Да, деды нас ждали всегда с большим нетерпением, а бабушка до слёз радовалась приезду сыновей и внуков. Накрывала стол под грушей во дворе, нарезала серый домашний хлеб, бережно держа его у груди, разливала горилку по чаркам, подавала в глиняных мисках наваристый борщ из петуха… Как я любила эти застолья и разговоры при встречах! Как счастлива была в эти минуты!
Потом отец уезжал, и Бабинцы на всё лето становились нашими. Через неделю мы забывали русские слова, начинали «шокать» и говорить в унисон с бабушкой и соседями. Мы сутками пропадали на улице, мы растворялись в природе, как масло на сковородке: нам было мало и мало солнца, воды, воздуха! Ставки (рукотворные озерца посреди села) были самым любимым местом в дневную жару. Мы почти не вылезали из них: бултыхались в тёплой воде вместе с лягушками, ныряли с гребли, плавали на лодках за кувшинками. Потом отправлялись в прозрачный синий лес из голубых елей, где под толстым слоем преющей хвои прятались маслята. Ребятня по очереди гоняла деревенское стадо на пастбище: коровы ели себе травку где-нибудь на краю села, а мы дурачились, играли, рассказывали друг другу смешные байки или страшные сказки из серии: «Однажды тёмной-тёмной ночью, в темно-тёмном лесу…».
В садах наших бабушек – Ганны, Марийки, Соломии – мы рвали груши, яблоки и сливы прямо с деревьев, а проголодавшись, угощались варениками «с сыром» и вишней. В любом доме, всегда, были вареники – холодные, посиневшие от сока вишни, но такие вкусные! Вечером наряжались, причём бабушка всегда норовила «напнуты» меня «хусткою» (заставляла повязать платок), и шли в клуб – в кино. А после кино, когда над селом уже опускалась ночь, в кромешной темноте неторопливо брели в свой край через шумящую водопадом греблю… В эти мгновения рисовались в нашем воображении эпизоды из «Вечеров на хуторе близ Диканьки»: казалось, вот-вот чёртик на самом деле оседлает висящий над хатами тонкий рожок месяца. Чёрное небо в крупных звёздах низко склонялось над селом, будто хотело поведать нам все тайны мироздания, земля казалась таинственной, мечталось о чём-то большом и светлом.

Обед в маслобойне

Утром нас с братом будила бабушка, почти силком стаскивая с сеновала, лишь только для того, чтобы покормить жареным карпом, пойманным дедом в ставке на зорьке. В полдень она отправляла нас в «олийню», где наш дед Кузьма Прокопьевич бил подсолнечное масло… В олийне вдоль стен высились горы мешков с семечками и так вкусно пахло! Дед наливал нам свежее, янтарное масло в тарелочку, давал по куску серого хлеба, и мы, макая хлеб в масло, обедали в маслобойне, сидя на кругляшах макухи (прессованных отходах от семечек после отжима масла. Внешне они были похожи на пласты халвы и шли на корм курам и поросятам).
А ещё мы очень любили смотреть, как очищали от тины и водорослей ставки, в которых местный колхоз разводил зеркального карпа. В один из дней мужчины спускали воду из верхнего ставка в нижний, и когда оголялось дно, открывалась поразительная картина: огромные карпы, величиной примерно с лодку, тяжело бились в тине; вокруг шлёпали хвостами рыбины поменьше. Всех их лебёдками и большими сачками грузили в кузов машины и перевозили в нижний ставок, бережно опуская в воду. Верхний ставок тщательно очищали, наполняли его чистой водой и снова запускали в него карпов… Ловить рыбу запрещалось, но рыбаки всё равно потихоньку рыбачили, прячась с удочками в камышах.
Иногда в селе играли свадьбы, и я не припомню свадебного обряда красивее, чем на Украине. Жених и невеста – в сорочках-вышиванках, все девушки – в венках с разноцветными лентами. Впереди торжественного шествия несли ветки плодового или соснового дерева, украшенные цветами, ленточками, калиной. В некоторых районах, в основном, на юге страны, веточку обвивали тестом и запекали в печке. На протяжении всей свадьбы веточка, символизирующая девичью красу, стояла на столе. Веточки называли «девованием», дружки разламывали их на кусочки и раздавали девушкам… Детям тоже перепадало по кусочку, а то и по целой веточке: я и сейчас помню сладковатый вкус свадебного теста… Подружки невесты пели протяжные девичьи песни, пели так, что хотелось плакать, но не от горя, а от какой-то неведомой тихой грусти…
Много чудного, запоминающегося подарила нам Украина. Именно там, в Бабинцах, в хатах, где в красном углу висели иконы под расшитыми рушниками, а в дымовые печные ходы были вмазаны яркие блюдечки, впитали мы дух украинский и доб-рые народные традиции. Там до сих пор в доме бабушкиной двоюродной сестры, который сохранили её дети, как самую священную память, висят на стенах фотографии наших родителей и дедов, там до сих пор пахнет нашим детством.

Страшная утрата

Отец трагически погиб: утонул в водохранилище, на котором стоит Криворожская ГРЭС-2. Зеленодольск отметил недавно своё 50-летие. Он очень сильно изменился за эти годы – молодые стройные тополя превратились в высоченные и толстенные деревья с наполовину высохшими ветвями, розы на улицах сменили герани – у обнищавшей Украины не хватает средств на поддержание порядка в небольших местечках. Но всё равно город нашего детства не потерял своей былой красоты и прелести: он возмужал и ещё больше зарос зеленью. По праздникам включают фонтан на главной городской площади, и так же, как сорок лет назад, торгуют цветами и семечками на привычном нам пятачке на улице Ленина… Там мы всегда покупаем свежие гладиолусы для отца. На его могиле два года назад мы с братом заменили памятник… Как вовремя мы это сделали! Ведь сегодня могилы наших родных для нас недосягаемы, и совершенно непонятно, когда теперь мы попадём на Украину, чтобы снова положить на них цветы…
Всё изменилось в один миг… Наши родственники на украинском западе, благодаря информационной войне, считают Россию агрессором, а это накладывает отпечаток и на наши с ними отношения: разговаривая по телефону, мы пытаемся убедить друг друга каждый в своей правоте, изо всех сил стараясь не поругаться… Жену брата Веру – чистокровную украинку, родившуюся под Киевом – в городе Василькове, но живущую уже почти 30 лет в Крыму, родные винят в том, что она осталась с семьёй в Джанкое – фактически теперь в России, как будто отрёкшись от них. А ведь там её дом, и говорит моя невестка одинаково хорошо и по-русски, и по-украински. В Макеевке, где мы с мамой после смерти отца прожили ещё один год, сегодня страдают от войны мои одноклассники… Некоторые из парней пошли в ополчение, чтобы защищать свою землю от силовиков украинской армии; некоторые из девочек отправили своих детей кто куда: в Россию, в более безопасные области Украины, некоторые остались дома, под бомбёжками, вместе с престарелыми родителями, которые не могут (да и не хотят) покинуть родные места.

«Только бы не было войны…»

Нет ничего страшнее войны! Это хорошо понимала моя ныне покойная бабушка Ксения, в Великую Отечественную прятавшая троих своих сыновей в пшенице от фашистов. Всякий раз, поднимая чарку за очередную нашу встречу, она твердила, как заклинание: «Только бы не было войны!». Эти её слова казались нам странными: о какой такой войне может идти речь?! А вот же… Война пришла, ворвалась в дома мирных украинцев, перечеркнув всю их жизнь… Расколола наш мир на «до» и «после». Страшно! Дико! Нелепо! И с ещё большей силой мне хочется сегодня дотронуться руками до бабушкиной иконы, хранящейся теперь в Крыму, в доме брата (мы вывезли её из заброшенной дедовской хаты в один из последних приездов в Бабинцы), чтобы попросить у Всевышнего защиты для народа, кровь которого течёт во мне и не даёт мне права забыть, что значит для меня Украина.

Вы для меня, как весточка из детства…
Как ветерок далёкой родины моей.
Нет для меня прекрасней в жизни места,
Чем Бабинцы… Что может быть милей
Дорог брусчатых, что к селу подводят,
Тенистых улиц и сверкающих ставков?
Там где-то души моих предков бродят,
И снова детства сны тревожат мою кровь.
А снятся мне в ночи духмяной звёзды
На низком чёрном небе над селом…
И запах сеновала, на котором
Мы ночевали с братиком вдвоём.
Нас утром наша бабушка будила
Лишь для того, чтоб карпом покормить,
Которого наш дед Кузьма на зорьке
Ходил из камышей в ставке ловить.
Потом бежали мы — в ставке купались
И с гребли прыгали в прохладу вод.
И по грибы с друзьями отправлялись…
В прозрачный лес… И синий небосвод,
И налитые ягоды на вишнях,
И хаты наших бабушек в селе –
Всё было очень-очень милым, близким,
И всё принадлежало это мне!
Их имена шепчу, словно молитву:
Марийка, Ганна, баба Соломия…
Кузьма и Савва, дед Ганон и Ксеня…
Не отзовутся, даже если крикнуть…
А были ведь! Встречали нас с любовью,
Вареники из сыра доставали
И серый хлеб (вкуснее я не ела!),
Держа у сердца, аккуратно нарезали.
Дзернята гарбузови и початки,
Борщ з пивня украинский –
Всё из детства… И не дают покоя эти мысли,
И от тоски мне никуда не деться…
Живу за тридевять земель, в Сибири,
Но по ночам мне били хатки снятся
И тёплый-тёплый украинский ветер…
И так не хочется, поверьте, просыпаться.
Во сне бреду вдоль поля в звёздах мака,
Шагаю в Бабинцы от самой Мочанивки…
А рядом — мий коханый, гарный тато…
Я до сих пор люблю его улыбку.
Меня простите вы за откровенье:
Всю жизнь я сердце надвое делю –
В Сибири рождена, но Украину
Я каждой клеточкой своей люблю!